Дело происходило в начале семидесятых – семьдесят второй или семьдесят третий год – в нашем же городе (который я уже много лет считаю своим), в Институте катализа и электролиза минерального сырья – сокращенно: НИИКИЭМС. Я намеренно дал описываемому НИИ такое, отдающее пародией, наименование: сообщать его истинное название мне не хочется, но и ломать голову над более реалистично звучащим именем я не вижу особого смысла. Основная масса работающих в этом ведомственном научном учреждении занималась чем-то так или иначе связанным с электрохимией: какие-то электроды, растворы, расплавы, изучение которых сулило, по-видимому, огромный народно-хозяйственный эффект. Но ничего я про их занятия не знаю, да и читателю всё это ни к чему – к делу это отношения не имеет. Молодой Миша – он по образованию химик-органик – попал сюда по распределению и уже третий год работал здесь, занимая рядовую должность мэнээса. Младший научный сотрудник лаборатории нестандартных технологий Михаил Григорьевич Стасюлевич – так я решил его поименовать (его реальная фамилия была несколько похожа на эту – довольно редко встречающаяся и как-то отсылающая в эпоху Герцена и Огарева).
Своей работой Миша был тогда вполне доволен. Такой молодой, подающий надежды (по его собственным ощущениям) советский ученый, перед которым открываются широкие жизненные перспективы. Вместо того, чтобы заниматься, как большинство из его сокурсников, ежедневными рутинными анализами в лаборатории жиркомбината или, в лучшем случае, вдалбливать балбесам-студентам какую-нибудь «коллоидную химию», он с воодушевлением трудился над интересной ему научной темой и пользовался всеми благами академической свободы: сам планировал свои исследования, сам их выполнял, сам описывал полученные результаты (уже две его статьи – в соавторстве, конечно, – были приняты в печать!), приходил на работу, когда надо, и уходил, когда вздумается – чем не жизнь для энергичного, настроенного на научную карьеру интеллектуала? Правда, с деньгами было туговато – на жиркомбинате платили существенно больше, – но это ведь всё временно. Вот защитит он кандидатскую, и можно будет рассчитывать на ставку стэнээса[2], что должно разрешить почти все его материальные проблемы. Зато в остальном всё более или менее приемлемо. Начальство не слишком вредное и занятое какими-то своими начальственными делами – ему не до тебя. Не мозоль ему глаза и не приставай с требованиями и просьбами – про тебя и не вспомнят до той поры, когда надо будет сдавать отчеты. В лаборатории, в основном, такая же молодежь. Всё попросту. Шум, разговоры, обсуждение своих и чужих экспериментов, прочитанных статей, шутки, болтовня на разные темы, бесконечные чаепития, перетаскивания с этажа на этаж тяжеленных лабораторных столов и еще более тяжелых приборов, обходы соседних лабораторий, в каждой из которых уже есть знакомые, с просьбами отсыпать или отлить нужного реактива, питье чая у соседей… Ну и, конечно, выезды на овощную базу или в прикрепленный колхоз на уборку уходящей под снег морковки, комсомольские и профсоюзные собрания, ленинские зачеты и субботники по уборке территории, стенгазеты и художественная самодеятельность к праздникам – обычная жизнь, как у всех. Работать, конечно, надо. Приходится и опыты ставить, которые могут затянуться до поздней ночи, и в библиотеке сидеть целыми днями, просматривая до полного отупения реферативные журналы, – и много чего надо. Но ты сам решаешь, что, как и когда ты будешь делать, – а это главное. По крайней мере, именно так смотрел Миша на свою жизнь в те годы.
Наверное, нарисованная рассказчиком картинка научных будней выглядит чересчур благостно. Разве возможна какая-либо контора без разного рода интриг, стремлений вырвать у соперников некий лакомый кусок, борьбы амбиций, застарелых личных конфликтов между сотрудниками, перетягивания одеяла на себя, заискивания перед начальством, наушничества и прочих тому подобных свидетельств нашего человеческого несовершенства? Не приходится сомневаться, всё это было и в описываемой рядовой научной конторе – как же без этого. Но, во-первых, все эти не слишком заметные снаружи подспудные течения и водовороты гораздо меньше касаются мэнээсовского уровня и, в основном, расцветают в более высоких слоях институтской иерархии – там, где и участники состязаний уже прошли соответствующий отбор, и ставки в игре намного выше. А во-вторых, нужно учитывать, что в своем рассказе Миша, вероятно, слегка приукрашивал ту свою – так быстро пролетевшую – молодую жизнь. …Настоящее уныло: все мгновенно, все пройдет; что пройдет, то будет мило, – как выразился поэт.
Однако, как бы то ни было, фон, на котором разыгралась эта жутковатая криминальная история, был самым обыденным: житейские склоки здесь могли быть и, несомненно, бывали, но подозревать, что дело может дойти до явной уголовщины, никому не пришло бы в голову. И когда после нескольких глухих подземных толчков перед наблюдателями разверзлась, можно сказать, мрачная бездна, все – включая и нашего рассказчика – были просто ошарашены, растеряны и не знали, как им понимать происходящее и о чем им думать.
История эта началась с того, что по всем этажам НИИКИЭМСа прокатился слух: в институте кого-то убили.
Глава вторая. Труп выходит на сцену
Слух о произошедшем убийстве был, с одной стороны, совершенно необычным и ошеломляющим: да ты что? ничего себе! – именно этим объясняется та исключительная скорость, с которой сенсационная новость распространилась по лабораториям, службам и прочим закуткам большого учреждения. Уже сразу после обеда о случившемся толковали все, кто в этот момент оказался на рабочем месте и мог хотя бы на несколько минут оторваться от дела. (А кто бы не мог? И чем это таким, интересно знать, он был занят?) Но, с другой стороны, сообщение было крайне неопределенным и туманным – в нем не было ни малейшего намека на ответ естественно возникающим вопросам: кто? когда? почему? Неясно было даже, о чем, собственно, идет речь и как следует понимать переходящее из уст в уста выражение в институте.
То ли слово институт надо толковать как местоположение, и пресловутое убийство произошло в этом самом здании (других принадлежащих НИИКИЭМСу просто не было, если не считать малюсенькой механической мастерской, расположенной где-то на окраине города и к институту имеющей лишь формальное отношение). Однако такое толкование казалось крайне маловероятным: не было никаких признаков, указывающих на реальность столь экстраординарного события. Никто не рассказывал о прикрытых простынкой носилках, на которых эвакуировали покойного, или о злодее, в наручниках выводимом из институтских дверей к стоящему поблизости милицейскому «воронку», никто не видел милиционеров, шастающих по зданию с собакой на поводке или выявляющих отпечатки пальцев и возможные следы крови, не было и речи о допросах потенциальных свидетелей и подозреваемых. Конечно, среди судачащих на эту тему работников института вряд ли кто-то мог бы со знанием дела объяснить, чем должно сопровождаться расследование недавно совершенного убийства, но что-то ведь должно было происходить и, соответственно, быть замеченным окружающими. Однако никто ничего не заметил и об этом не рассказывал. Да и вообще, как можно убить кого бы то ни было в переполненном людьми здании и притом так, чтобы это тут же не стало всем известно?
Тем не менее, и другое толкование слова институт, как организации, состоящей из многочисленных сотрудников, приводило к не меньшим трудностям. Во-первых, ни в одном из подразделений института не было замечено «потери бойца». Разумеется, немалое количество людей отсутствовало на обычном месте работы по разнообразным причинам: кто-то был в отпуске, кто-то на больничном, многие проводили свой рабочий день в научно-технической библиотеке (или, по крайней мере, числились там, отлучившись из лаборатории по своим надобностям), посещали по делам разные организации и соседние институты… И ясно, что каждый из них мог погибнуть («Убийство в библиотеке» – это было бы уж совсем в духе Агаты Кристи!) – всё это так. Но чтобы об этом не знали в том маленьком коллективе, где он работал, и получили бы известие о смерти своего коллеги таким окружным путем, через циркулирующий по институту слух – это было бы очень странно. К тому же, во-вторых, – и этот довод особенно убедителен – во всех случаях неожиданной кончины одного из работников в учреждении начинается, может быть, и небольшая, но не терпящая проволочек деятельность. Нужно связаться с родственниками, выписать им материальную помощь на похороны, заказать транспорт, автобусы, оградку и памятник – пусть самый простенький, сварной, со звездочкой на макушке, – организовать при необходимости поминки, решить массу других возникающих вопросов. И всё это надо делать тут же, не откладывая, – покойник не может ждать. Однако ничего подобного не происходило, и ни в профкоме, ни в бухгалтерии ни о каких предстоящих похоронах не знали и никаких указаний на этот счет не получали. А следовательно, не имело смысла говорить о гибели кого-то из сотрудников.
Еще один важный момент, заставляющий усомниться в том, что за высказанным утверждением об убийстве стоит нечто реальное, был связан с неуловимостью происхождения слуха. Каждый мог, конечно, сказать, от кого он узнал про это устрашающее происшествие, но первоначальный источник, из которого проистекал слух, оставался неизвестным. Как это бывает, Иван кивал на Петра, а Петр ссылался на Кузьму, но кто именно та сорока, на чьем хвосте ошеломительная новость прилетела в коридоры НИИКИЭМСа, оставалось тайной. Казалось бы, одного этого обстоятельства должно быть достаточно, чтобы отбросить все пересуды как бабьи бредни, не имеющие ничего общего с реальностью. И к такому выводу склонялись многие, в том числе и сам повествующий об этом Миша.
Так то так. И тем не менее. Несмотря на полное отсутствие связи с реально текущей жизнью, то, что убийство действительно имело место, утверждалось с такой искренней верой и убедительностью, что услышавший эту новость – каким бы скептиком он ни был – передавал ее дальше с той же самой интонацией и убежденностью. Так что все порожденные слухом разговоры и рассуждения основывались на как бы общеизвестном факте, достоверность которого не требует никаких доказательств – да, так было, не нами это установлено, и не нам это опровергать.