Джо ХиллОНА СПОКОЙНА
Возможно, вам важно будет узнать перед прочтением истории, что я рассказываю не о дочери моего брата, Джулии О'Брайен, а о нём самом. Просто, чтобы разобраться в ситуации, сначала я должен рассказать вам о том, что случилось с Джулией. Эта часть рассказа довольно тяжёлая. Эта история — самое ужасное, что только может произойти с человеком, и она отняла уйму жизненных сил моего брата. Я вам расскажу эту историю, так как вам следует знать о том, что произошло с девочкой, чтобы понять, что сделал Гален — что сделали мы оба из-за случившегося.
В нашем городе есть те, кто жаждет мести за то, что сделали с Джулией — к примеру, мои родители, или моя жена, или окружной прокурор. То, чего они хотят, чего жаждут — это жестокое действо, которое убьёт того, кто похитил и сломал её. Они бы предпочли забить кого-то камнями до смерти. И я понимаю их желание, хоть меня и тревожит, когда моя жена говорит об этом — её взгляд постоянно загорается и упирается в пустоту, а верхняя губа задирается, оскаливая маленькие и острые верхние зубки. В своём брате я вижу спокойствие: теперь всё закончилось, и это спокойствие лучше желания расплаты. Возможно, вам следует знать ещё кое-что об этой истории; как бы печально и чудовищно это ни звучало, но в конце придёт успокоение. Не надежда — просто успокоение.
Через пару недель после пятнадцатого дня рождения Джулии она переходила засыпанную гравием парковку перед магазином «Бюджетные скобяные товары», возвращаясь с воскресной утренней тренировки по футболу в школе; идти нужно было два квартала. На парковку свернул чёрный фургон и притормозил рядом с ней. Старик из «Скобяных товаров» сумел разглядеть водителя через открытую дверь магазина. За рулём он увидал человека в бейсболке с сухим худощавым лицом и светлыми усами. Старику отчётливо запомнились усы и бейсболка, на последней он даже помнил рисунок — выскочившая из воды форель с крючком во рту. Большинство следователей, с которыми я общался, полагали, что водитель как раз-таки надеялся на то, что свидетели запомнят эти детали; усы можно сбрить, а кепку выбросить.
Фургон остановился между Джулией и магазином. Водитель перегнулся через пассажирское сиденье и заговорил с девочкой через опущенное окно. В этот момент боковая дверь микроавтобуса открылась и с грохотом захлопнулась. Старик в магазине сомневался, что водитель мог сдвинуться со своего сиденья и переместиться в салон — видимо, похитителей было двое. Когда фургончик отъехал, Джулия была внутри.
Её удерживали в плену шесть часов, прежде чем выбросить из движущегося фургона на 34 шоссе. Скорость микроавтобуса была около тридцати миль в час, когда она грохнулась на земляной откос у обочины. На ней не было никакой одежды.
Конечно же, похитители её насиловали, но не остановились на этом — им было мало просто надругательства. Они изуродовали её руку, прижав к раскалённой кухонной плите и удерживая, пока она покрывалась ожогами. Кто-то из них разрезал её губы крест-накрест. Лодыжки Джулии связали стальной проволокой и оставили в таком состоянии на много часов. После обнаружения её привезли в больницу, где я работаю в хирургическом отделении, и хоть я и не ассистировал сам, я видел операцию по удалению той самой проволоки. На то, чтобы извлечь проволоку из икроножной мышцы, ушло целых четыре часа. Ноги Джулии искалечили так сильно, что она никогда больше не сможет ходить самостоятельно, без костылей или трости.
Мне кажется, когда они вышвыривали её из фургона, они думали, что она мертва. Не было смысла оставлять её в живых, если она сможет свидетельствовать против них. Но они недооценили её выносливость. Через пару минут после того, как её выкинули из фургона, её заметила пожилая пара, которая ехала в город на своём «БМВ». К тому моменту она сидела на краю дороги, запрокинув голову, будто смотрела в небеса, и подняв правую руку, словно пытаясь защитить глаза от ужасно яркого света.
Последний раз я видел Джулию перед похищением, когда как-то в субботу я наведался в гости к моему брату Галену и его жене Кэрол, чтобы вместе посмотреть баскетбол. Девочка вошла в гостиную в футбольной форме и встала перед телевизором.
— Хотите взглянуть, сколько я смогу его чеканить? — спросила она, указывая на футбольный мяч, который держала обеими руками. — Если вы гипотетически давали бы мне бакс за каждый раз, как я его пну в воздухе — сколько вы будете мне должны?
И она принялась скакать по комнате, подбрасывая коленкой, макушкой головы, грудью и другой коленкой свой мяч, который отскакивал со звонким звуком. Джулия была худощавой и долговязой, а тёплая весна, которую она практически полностью провела вне дома, одарила её глянцевым шоколадным загаром. Она удерживала мяч в воздухе до тех пор, пока он не срикошетил от её головы, врезавшись в люстру на потолке. Кэрол привстала с колен Галена, велев ей прекратить, пока она что-нибудь не расколошматила.
— С вас девять долларов, — сказала Джулия, переводя дыхание. У неё был учтивый характер, и её нисколько не разозлила нотация от матери.
— Гипотетических, — уточнил Гален, — а эту валюту ни один банк мира не принимает.
— Да ладно тебе, жадный старпёр! — воскликнула Джулия, подбоченясь. — Я сегодня вечером собралась в торговый центр. Давай, раскошеливайся. Мне нужны бабки. Дай мне на кино, не жмись!
— Давай посмотрим, сколько раз я пукну подмышкой? — спросил Гален. — Непрерывно. Давай так — я выигрываю у тебя один твой гипотетический доллар за каждый удачный «пук».
Он стащил с себя футболку через голову медленным, плавным движением, сунул одну ладонь под мышку и принялся качать рукой вверх-вниз. Кэрол до этого сидела на его коленях, но сразу встала и присела на кушетку в метре от него. Она наблюдала с холодным отвращением за тем, как неприличные звуки вырывались из подмышки Галена. Всё это время Гален со спокойным, даже несколько созерцающим лицом смотрел на Джулию. Его бледный, заросший волосами живот, нависал над ремнём. Через какое-то время Джулия плюхнулась на диван рядом с ним.
— Ты мне торчишь четыре гипотетических бакса, — заявил он. Он мимоходом протянул ей бутылку пива. Джулия её приняла и отхлебнула. — Вероятно, если ты мне поможешь с гипотетической работой в сарае, я тебя пущу в кино. Блин, да я тебе даже немного больше дам на карман.
— В двойном размере, или помогать не буду, — ответила Джулия и кивнула на экран. — Десятку на «Кельтов»[1].
— Деньги твои, малышка… — пробурчал Гален.
Джулия подняла взгляд, уставившись на пучки волос, торчащих из отцовских подмышек. Сграбастав их в кулак, она заметила:
— Пап, это отвратно. Все волосы там — отстой. Постриги эти кусты, пожалуйста. Или хотя бы рубашку надень. Ко мне сейчас друзья придут, не хочу, чтобы ты их напугал…
Одной из первых вещей, которые Гален спросил у меня после того, как Джулию обнаружили на обочине шоссе и после того, как ему позволили с ней побыть — «У неё повреждение мозга, да? У неё… Её мозгам так досталось, что она теперь отсталая?»
Мозг вообще не был задет, хотя я понимаю, почему ему казалось иначе. Она вообще не пыталась общаться с кем-либо. Очень долго ей причиняла боль сама речь — было больно двигать губами из-за ужасного пореза, а удушение повредило грудную клетку. Однако, даже оправившись, она продолжала молчать. Большую часть времени она выглядела, как наркоманка под предельной дозой морфия, и лишь открытые глаза создавали иллюзию разумности. Впервые мы заметили это, когда она первый раз села в постели, левая половина её лица была забинтована, чтобы скрыть ссадины от гравия, а чёрные нитки швов на губах были выстроены крестом, будто запрещая ей говорить. На её лице застыло отупение. После похищения она не могла сконцентрировать взгляд ни на чём — даже если вы говорили с ней, глядя в глаза, она могла вскоре потерять интерес к вашим речам и отвести взгляд, любуясь потолочным покрытием, или уставившись в телевизор. Я слышал, что так себя ведут люди, прошедшие нечто подобное: переживая пытки и насилие, они замыкаются в себе, запирая своё «я» в дальнем уголке сознания, откуда не видно и не слышно вещей, происходящих с их телом. Иногда, после завершения мучений, дверца в сознании так и не открывается, и человек безмятежно остаётся отдыхать в той самой комнате в глубине сознания, в которой не слышно внешних раздражителей.
Вот что мне первым делом пришло в голову — та Джулия О'Брайен, которую я знал, погребена заживо под обломками своего собственного сознания, не в состоянии достучаться до нас. Но так было лишь до того момента, когда её отпустили из больницы домой — тогда я понял, что ошибся.
Она была безжизненной не постоянно. Её охватывала паника каждый раз, когда кто-то — неважно, мужчина или женщина, но в основном резкую реакцию вызывали всё-таки мужчины — касался её. Я был в палате, когда она впервые очнулась. Гален попытался её обнять. В ответ она принялась пинаться и вопить. Гален отшатнулся, его круглое лицо мертвецки побледнело. В мгновение ока он выскочил из комнаты, а я помчался вслед.
На дворе было начало июня, и мы с ним вышли во двор. Он отошёл ярдов на десять от больницы, сойдя с кирпичной дорожки на лужайку. Схватив мой рукав, он согнулся. Его выворачивало наизнанку снова и снова. Мне он казался каким-то одеревеневшим и ослабевшим. Слова ободрения вылетели из головы, и я тоже почувствовал себя слабым и больным. Было невыносимо слушать звуки, рвущиеся из его сжатого горла. От напряжения он побагровел.
В какую-то секунду я подумал, что нам повезло бы, найди мы Джулию мёртвой. Я бы хотел, чтобы те, кто её забрал, довели дело до конца. Эта шальная мысль испугала меня, и весь день после этого мне было стыдно. Позже, спустя пару недель, я, казалось, забыл эту мысль, но она вновь меня посетила — как Галена выворачивало во дворе больницы — и снова через моё сознание ледяным дождём проскользнул стыд, настолько резкий и отчётливый, что я содрогнулся.