Впервые за несколько лет всем четверым выпала возможность отдохнуть от «Битлз». В свободные три месяца они могли заниматься чем угодно. Ринго предпочел откисать дома, с женой и новорожденным младенцем. Джон отправился в Европу играть рядового Грипвида в фильме Ричарда Лестера «Как я выиграл войну», а Джордж улетел в Индию изучать йогу и игру на ситаре у Рави Шанкара[606]. Пол остался наедине с собой.
Некоторое время он жил в свое удовольствие в Лондоне, погружаясь в контркультуру (так тогда называли новые направления в искусстве). К этому времени он был одним из самых знаменитых людей на планете и, приходя на концерт или на выставку, неизменно оказывался в центре внимания. В начале ноября Пол решил провести эксперимент и проверить, сможет ли стать обычным человеком.
Однако же анонимности он добивался весьма показным образом, словно бы играл того, кто не играет или демонстративно скрывает свою личность. Для начала он воспользовался услугами «Виг криэйшн», компании по производству париков, где ему тщательно замерили расстояние от носа до нижней губы и определили точный природный цвет волос, чтобы изготовить накладные усы, а заодно выдали ему две пары очков без диоптрий. Зачесав волосы назад и смазав их бриолином, Пол надел длинное пальто и обнаружил, что его никто не узнает.
Замаскировавшись таким образом, он в одиночку отправился на машине во Францию. Вспоминая ту поездку, он выставляет себя скромным путником: «одинокий поэт в дороге», — хотя мало кто из поэтов мог позволить себе колесить по Европе на новеньком «астон-мартине-DB6».
Эксклюзивная служба воздушного моста переправила Пола и его «астон-мартин» из небольшого аэропорта в Кенте во Францию, где Пол приклеил накладные усы, надел пальто и очки, запрыгнул в свой спортивный автомобиль и покатил в Париж.
Он бродил по городу, снимал на камеру то одно, то другое, применяя экспериментальные операторские техники, позаимствованные у режиссеров «новой волны» и Энди Уорхола. Иногда он запирался в номере отеля и писал дневник. За ужином сидел в одиночестве и делал заметки. Ему хотелось «заново ощутить вкус анонимности, без помех обдумать разные творческие планы: вот, я весь такой, в уединении, можно запросто роман написать. Да хоть вот об этих людях, тут, в ресторане…». Не забывайте, ему всего двадцать четыре года, и у него впереди целая жизнь.
Из Парижа Пол направился в Луару, продолжая снимать все на камеру. «Из окна гостиницы в каком-то французском городке я смотрел на регулировщика дорожного движения. Он то останавливал поток машин, то пропускал его дальше… И так десять минут съемки». Сняв эту сцену, Пол отмотал пленку к началу и снял еще десять минут дорожного движения, так что кадры наложились один на другой и сквозь жандарма проезжали призрачные автомобили.
В Бордо Пола потянуло на ночную жизнь. Не снимая грима, он отправился в местную дискотеку, но его не пустили. «Я выглядел как старый дурак. «Нет, нет, мсье, non…», короче, «не впустим мы тебя, хмырь!»». Тогда Пол вернулся в гостиницу, сбросил заношенное пальто, отклеил усы, снял очки и снова пошел в дискотеку, где его встретили с распростертыми объятиями.
Он начал осознавать все неудобства анонимного существования. «Оно было для меня своего рода терапией, но я наигрался. Было прикольно, я ненадолго вроде бы стал неизвестным, но выяснилось, что это ничем не лучше, чем быть известным. Я вспомнил, почему мы так стремились прославиться; для чего нам это было нужно». Размышляя о своем кратком периоде воздержания от славы, Пол смирился со своей участью. Слава, успех и деньги, возможно, имеют свои недостатки, но с ними куда лучше, чем без них.
Перед отъездом Пол договорился с Мэлом Эвансом встретиться у Большого колокола[607] в Бордо, подумав, что к тому времени ему понадобится компания.
Вдвоем они поехали сперва в Мадрид, затем в Кордову и Малагу, решив, что, наверное, получится состыковаться с Джоном. Но когда выяснилось, что Джон уже уехал из Испании, Пол, отказавшись от своих планов, позвонил Брайану Эпстайну с просьбой прислать кого-нибудь из Лондона, чтобы отогнать машину домой. Эпстайн забронировал им с Мэлом билеты на самолет до Рима, а оттуда — в Кению, где они съездили на сафари и провели ночь в гостинице «Тритопс» в Национальном парке Абердэр.
Девятнадцатого ноября Пол вылетел из Найроби в Лондон, готовый приступить к записи нового альбома «Битлз» 24 ноября. В полете он размышлял о своем недавнем перевоплощении и задумался, не пойдет ли группе на пользу что-нибудь в таком же роде. «Если притвориться, что мы — не «Битлз», а другая группа, то это будет не музыка битлов, а музыка этой вымышленной группы, а наши личности за ней скроются». Но как назвать эту группу? Тут подали еду, а вместе с ней и пакетики, помеченные буквами «S» и «P».
— Что в них? — спросил Мэл и тут же сам ответил: — А, соль и перец[608].
— Сержант Пеппер, — тут же выдал Пол.
93
За полночь Джон, Пол и Джордж работали над песней «Getting Better»[609] в студии на Эбби-роуд. Оторвавшись от пульта, Джордж Мартин заметил, что что-то не так: Джон сидел, а Джордж и Пол держали его за плечи.
Мартин нажал кнопку внутренней связи:
— В чем дело, Джон? Съел что-то не то?
Джордж с Полом рассмеялись, а Джон ответил:
— Нет, не в этом дело. Просто не могу сосредоточиться.
— Тебя отвезти домой?
— Нет.
— О’кей, тогда иди сюда.
Джон медленно поднялся в будку и взглянул на потолок:
— Ух ты, Джордж, какие звезды!
Мартин задрал голову, но увидел лишь потолок.
За пару минут до этого Джон искал стимуляторы в своей небольшой таблетнице в стиле ар-нуво из универмага «Либерти» и по ошибке принял ЛСД. Джордж Мартин, человек старой школы, понятия не имел о галлюциногенах.
— Может, воздухом подышишь, Джон?
Вот только где? Снаружи поджидала толпа поклонниц, готовая наброситься на битлов. Мартин решил, что лучший вариант — это крыша.
— Идем, Джон, я знаю, где служебный выход наверх.
Пол с Джорджем продолжали паясничать и дурашливо исполнять старые песни, не догадываясь, что Мартин повел Джона на крышу.
Мартин с Джоном немного погуляли. Ночка была чудная, в небе ярко сияли звезды.
— Ну разве не фантастика? — спросил Джон.
Тут он заметил, что Мартин как-то странно на него поглядывает. До Джона вдруг дошло, что он случайно закинулся кислотой.
— К краю близко не подходи, тут ограды нет, — предупредил его Мартин.
До мостовой было девяносто футов[610].
Через некоторое время Мартин вернулся в будку один.
— А где Джон? — спросил Пол.
— Я оставил его на крыше, он там звездами любуется.
— А, в смысле, как Винс Хилл? — пошутил Пол.
«Эдельвейс» из «Звуков музыки» в исполнении Винса Хилла[611] боролся с их синглом «Penny Lane»/«Strawberry Fields Forever» за второе место в чартах[612]. Пол с Джорджем во все горло затянули «Эдельвейс»:
— Эдельвейс! Э-дель-вейс! Каждое утро ты…
Внезапно они сообразили, что Джону, нечаянно закинувшемуся ЛСД, грозит опасность. Вместе они побежали на крышу и привели его в студию. На этом решено было закончить сессию, и Пол отвез Джона к себе домой (благо было недалеко).
Джон уже некоторое время уговаривал Пола попробовать ЛСД, но Пол осторожничал и вечно откладывал этот момент. Зато теперь поспешил закинуться: «Джон уже заторчал, и я хотел его догнать».
Вдвоем они не спали всю ночь, ловя глюки. «Мы смотрели друг дружке в глаза, как раньше играли в гляделки, и нам сносило крышу. Мы как будто растворялись друг в друге… Обалденно. Смотришь ему в глаза, он — тебе, хочется оторваться, но ты все глядишь и глядишь, видишь себя в другом человеке. Опыт просто чумовой, у меня мозг взорвался. Джон сидел такой загадочный, а мне было видение, что он король, абсолютный Император Вечности. Хороший получился трип».
94
В восемь вечера 10 февраля 1967-го в студии номер один на Эбби-роуд собрались классические музыканты — сорок два человека, в основном люди в возрасте. По просьбе «Битлз» все явились во фраках, за что им обещали заплатить дополнительно.
Среди музыкантов были два скрипача — сорокадвухлетний Гарри Датинер, который в 1944-м выиграл первый приз на Международном музыкальном конкурсе в Женеве, и сорокатрехлетний Эрих Грюнберг, бывший концертмейстер оркестра Палестинской радиовещательной корпорации (1938–1945), а впоследствии концертмейстер Стокгольмского филармонического оркестра, Лондонского симфонического оркестра и Королевского филармонического оркестра. В тот вечер концертмейстером был шестидесятидевятилетний Дэвид Маккаллум, возглавлявший Лондонский филармонический оркестр.
В студии висели гирлянды разноцветных воздушных шаров. Музыкантам велели надеть смешные маски, колпаки, резиновые носы, парики, имитирующие лысину, искусственные сиськи и горилльи лапы. «Вот, дружище, надевай», — приговаривал Мэл Эванс, раздавая реквизит.
«Почти все были ошарашены, — вспоминал Джефф Эмерик. — Один так и вовсе оттолкнул Мэла».
Дэвид Маккаллум сидел неподвижно, нацепив резиновый нос, а Эрих Грюнберг зажал смычок в горилльей лапе.
Следом явились тщательно отобранные «прекрасные люди», или, как их называл Джордж Мартин, тоже наряженный во фрак, «эксцентричные приятели «Битлз»». Среди них были Мик Джаггер и Марианна Фейтфулл, Брайан Джонс, Кит Ричардс, Донован, Патти Бойд, Майк Несмит[613] из The Monkees и Грэм Нэш из The Hollies. Они начали раздавать музыкантам подарки — сувениры, бенгальские огни, косячки и, как выразился Джордж Мартин, «бог весть что еще». По тогдашней моде в студии запускали мыльные пузыри. Как ни странно, но на запись пришел и Брайан Эпстайн, с тревогой наблюдавший за удивительным столкновением поколений. Эта сессия звукозаписи стала переломным моментом для Джеффа Эмерика: «Границы между классической и популярной музыкой размывались; оркестровые музыканты, даже те, кто с презрением относился к современной музыке, понимали неизбежность грядущего».