— Слава Богу! — вырвалось у матери. — О, слава Богу!
Она быстро подошла к двери, отодвинула тяжелый засов и распахнула ее. В лицо ей ударил ветер со снегом, вышибая из глаз слезы, забивая рот и ноздри. В тусклом свете очага появилась фигура отца, похожего на мохнатого медведя в своей шапке и полушубке. На бороде и бровях его искрился иней.
Он обнял мать, почти утопив ее в своем массивном теле. Мальчик прыгнул к отцу, чтобы тоже обнять его, потому что быть главным мужчиной в доме оказалось гораздо труднее, чем он предполагал. Отец протянул руку, пробежал ладонью по волосам мальчика, потом крепко хлопнул его по плечу.
— Слава Богу, ты вернулся! — сказала мать, прижимаясь к отцу. — Все кончилось, да?
— Да, — сказал он. — Все позади.
Он затворил дверь, опустил засов.
— Вот, иди сюда, к огню! Боже, какие у тебя холодные руки! Снимай скорее шубу, пока ты не замерз совсем.
Она подхватила полушубок, который отец сбросил движением плеч, и его шапку. Он шагнул к огню, протягивая к нему руки ладонями вперед. В глазах его вспыхнули и погасли рубиновые отблески пламени. И когда он проходил мимо сына, мальчик сморщил нос. Отец принес домой странный запах. Запах чего? Он задумался.
— Твой полушубок весь провонял, — сказала мать, вешая его на крючок рядом с дверью. Дрожащей рукой она начала его отряхивать. Она чувствовала, что слезы облегчения вот-вот хлынут из глаз, но не хотела плакать в присутствии сына.
— В горах так холодно, — сказал отец, стоя у очага. Он потрогал носком исцарапанного сапога прогоревшее полено, дерево треснуло и выпустило на волю еще один язык пламени. — Так холодно.
Мальчик смотрел на отца, на белую глазированную корку льда, которая на его усах, бороде и бровях начала таять.
Отец вдруг закрыл глаза, крепко зажмурился, глубоко вздохнул и зябко задрожал всем телом.
— О-о-о-ох-х-х!!!
Потом он выдохнул, глаза открылись, и он повел взглядом по сторонам, взглянул в лицо сына и несколько секунд в молчании смотрел ему в глаза.
— Что ты так смотришь, малыш?
— Ничего. Запах какой странный. Что это за запах?
Отец кивнул.
— Подойди-ка ко мне.
Мальчик сделал шаг к отцу и вдруг замер на месте.
— Ну? Я же сказал — подойди сюда!
Женщина стояла, замерев, в другом конце комнаты, все еще держа одной рукой полушубок. На ее лице застыла кривая улыбка, словно она получила пощечину, нанесенную неожиданно возникшей из темноты рукой. «Все в порядке?» — спросила она. В голосе ее послышалась дрожащая нота, как у органа в Будапештском соборе.
— Да, — сказал отец, протягивая к сыну руки. — Все превосходно, потому что я наконец дома с моими любимыми, с сыном и женушкой.
Мальчик заметил, что тень набежала на лицо матери, и оно на миг потемнело. Рот ее приоткрылся, и в глазах, как в глубоких озерах, застыло ошеломление.
Отец взял сына за руку. Рука отца была мозолистой, заскорузлой в тех местах, где веревка натерла кожу до ожога. И ужасно холодный мужчина заставил мальчика пододвинуться поближе. Языки пламени в очаге извивались, словно змеи, разворачивающие свои кольца.
— Да, — сказал он шепотом, — верно. — Взгляд его упал на женщину. — Почему в моем доме так холодно?
— Я… прости… — прошептала она. Она вдруг начала дрожать, и глаза ее превратились в черные, полные ужаса провалы. Из горла ее донесся тихий вопль.
— Очень холодно, — сказал отец. — Мои кости словно превратились в лед. Чувствуешь, Андре?
Мальчик кивнул, глядя в лицо отца, освещенное пламенем очага, резко обозначившим границы света и тени на лице. В темных, более темных, чем он помнил их, глазах он увидел свое собственное уменьшенное отражение. Да, глаза у отца стали гораздо темнее, чем были раньше. Теперь они словно пещеры в горах и окаймлены серебром. Мальчик моргнул и отвел взгляд. Это потребовало такого усилия, что мышцы шеи начали болеть. Он теперь дрожал, как и мать. Ему вдруг стало страшно, хотя он сам не знал, отчего. Он знал только, что кожа отца, его волосы и одежда, все это пахло так же, как та комната, где уснула вечным сном бабушка Эльза.
— Мы совершили нехорошее дело, — пробормотал отец. — Я, дядюшка Йозеф и все остальные из Крайека. Не надо было нам идти в горы…
— Не-не-е-е-т, — простонала мать, но мальчик не мог повернуть головы, чтобы посмотреть, что с ней.
— …потому что мы ошиблись. Все мы ошиблись. Это оказалось совсем не то, что мы думали…
Мать вдруг застонала снова, как попавший в ловушку зверь.
— Видишь? — сказал отец, повернувшись спиной к огню.
Его белое лицо словно светилось в тени. Он крепко сжал плечо мальчика, который вдруг задрожал, словно сквозь его душу пронесся порыв ледяного северного ветра. Мать всхлипывала, и мальчик хотел повернуться к ней, но не мог пошевелиться, не мог заставить свою голову повернуться, а глаза — моргнуть. Отец улыбнулся и сказал:
— Мой мальчик. Мой маленький Андре…
И голова его наклонилась к сыну.
Но в следующее мгновение мужчина отпрянул, в глазах его вспыхнули серебряные отблески.
— Не смей стрелять! — завопил он.
В это мгновение мальчик с криком вырвался из рук отца и увидел, что мать дрожащими руками сжимает ружье, широко открывая рот, из которого вырывался непрерывный вопль. И когда мальчик рванулся к ней, мать нажала оба курка.
Пули просвистели над мальчиком, ударив мужчину в грудь и голову. Он закричал — крик его прозвучал эхом вопля матери, но он был полон не ужаса, а ярости — выстрел отбросил отца назад на пол, где он и остался лежать лицом в сумрачной тени, а сапогами в тускло-красных углях очага.
Мать выронила ружье, подавляя душившие горло рыдания, которые вдруг перешли в приступ безумного смеха. Отдача едва не сломала ей руку, отбросив ее спиной на дверь. Глаза ее застилали слезы. Мальчик чувствовал, как бешено барабанит сердце. Ноздри ел едкий запах порохового дыма, но он не мог оторвать глаз от безумной женщины, только что стрелявшей в его отца, лицо которой исказила судорога, на губах выступила пеной слюна, а глаза лихорадочно метались из стороны в сторону.
В другом углу комнаты послышался тихий скребущий звук.
Мальчик, словно ужаленный, повернулся всем телом.
Отец поднялся с пола. Половина лица у него исчезла, и теперь челюсть, подбородок и нос висели на белесых, бескровных сухожилиях. Уцелевшие зубы блестели в отсветах пламени, а глаз повис на толстом сосуде, свешиваясь из темной дыры в том месте, где была глазница. В дыре горла судорожно сокращались разорванные мышцы и белые нити нервов. Пошатываясь, мужчина поднялся на ноги и протянул перед собой свои огромные руки, пальцы которых были согнуты сейчас наподобие когтей зверя. Он попытался ухмыльнуться, но лишь одна сторона рта устрашающе изогнулась кверху.
В это мгновение мальчик и его мать увидели, что из ран не вытекло ни капли крови.
— Шорнитег! — воскликнула мать, прижимаясь спиной к двери. Слово ворвалось в сознание мальчика, словно заершенный нож, вырывающий огромные куски плоти, и он почувствовал себя жалким и таким же неспособным сделать шаг, как огородное чучело в зимнюю ночь. — Чудовище! — кричала мать. — Монстр!
— О, не-е-е-е-т! — прошептало половиной рта чудовище и сделало — с трудом, но сделало — шаг вперед, жадно сжимая и разжимая пальцы-когти. — Не так скоро, моя жена…
Мать схватила мальчика за руку, повернулась и сбросила засов. Он почти настиг их в тот момент, когда ветер, твердый, как камень, ворвался в дом. Мужчина пошатнулся, сделал шаг назад, прижимая одну руку к голове.
Женщина выбралась наружу в ночь, волоча за собой сына.
Ноги их утонули в снегу, который, словно болотная трясина, старался не выпускать свои жертвы.
— Беги! — крикнула мать, стараясь перекричать завывания ветра. — Мы должны бежать!
Она крепче схватила его за руку — мальчику показалось, что пальцы ее едва не до кости продавили мышцы — и они начали пробираться сквозь завихрения бурана.
Где-то в ночной тьме вскрикнула женщина тонким, полным ужаса голосом. Потом донесся мужской голос, в нем слышалась мольба о пощаде. Мальчик оглянулся через плечо на сбившиеся в кучу домики Крайека. Сквозь бурю он ничего не смог увидеть. Но ему послышалось, что с сотнями голосов воющего ветра, переплетались жуткие выкрики. И откуда-то доносилась отвратительная какофония хохота, которая становилась все громче и громче, пока не утопила все просьбы о пощаде и взывания к Богу. Он краем глаза заметил уходящий в темноту свой дом. Увидел тусклый красный свет в проеме открытой двери, как отблеск угасающих углей, и на его фоне — полуслепую, рывками двигающуюся фигуру, которая выбралась за порог. Он услышал вопль беспомощной ярости, вырвавшийся из искалеченной бескровной глотки:
— Я найду вас!!!
В этот момент мать дернула мальчика за руку, принуждая двигаться быстрее, и он чуть не упал, но она снова дернула, и он побежал. В лицо им бил завывающий ветер, и черные волосы матери стали седыми под слоем инея и снега, словно она постарела за считанные минуты, или сошла с ума, превратившись в безумного обитателя одного из сумасшедших домов, для которого реальность предстает в виде скалящихся кошмаров.
Вдруг из-за белых от снега сосен показалась фигурка, тоже белая и тонкая, словно сделанная из речного льда. Белые волосы вились по ветру, так же, как и обрывки полусъеденной червями одежды. Фигурка замерла на верхушке снежного пригорка, ожидая, пока они приблизятся. И прежде чем мать заметила ее, фигурка заступила им путь, улыбаясь, как маленький мальчик, и протягивая вперед свою ледяную тонкую руку.
— Мне холодно, — сказал шепотом Ивон Гриска, продолжая улыбаться. — Я потерял дорогу к дому.
Мать замерла, вскрикнула, выставила, защищаясь, руку. На мгновение мальчик попал под власть взгляда Ивона Гриски, в сознании его послышалось как будто эхо шепота: «Ты пойдешь играть со мной?» И он едва не ответил: «Да-да, конечно!» Но тут мать что-то крикнула, слова унес прочь ветер. Она дернула мальчика за руку, и он оглянулся назад с ощущением какого-то сожаления в душе. Ивон уже забыл о них, он медленно шагал в направлении занесенного метелью села Крайек.