Через некоторое время мать была уже не в состоянии двигаться дальше. Задрожав, она упала на снег. Ее вырвало, и мальчик отполз в сторону от парящей лужи, глядя назад, туда, где за черными Ветвями сосен скрылся дом. Лицо его было обожжено морозом, и он подумал, останется ли в живых отец. Почему мама в него выстрелила? Папа так любил их, а она в него выстрелила. Нет, только нехороший человек мог поступить так!
— Папа! — позвал мальчик, услышав в ответ лишь шум ветра, словно издевательски копировавшего человеческий голос. Веки мальчика были тяжелы от инея.
— Папа! — его детский усталый голос стал хриплым.
Но тут мать с трудом поднялась на ноги, снова заставляя его идти, хотя он и пытался вырваться. Она яростно тряхнула его — белые полосы замерзших слез окаймляли ее лицо, как белая оторочка на вышивке, и прокричала:
— Он мертв! Ты не понимаешь? Нам нужно бежать, Андре, чтобы спастись, мы должны бежать!
Услышав эти слова, мальчик решил, что она наверняка сошла с ума. Папа серьезно ранен, это так, потому что она выстрелила в него, но папа был еще жив. Нет-нет, он там, дома, ждет.
И в это мгновение свет пронизал полог тьмы. Они увидели придавленную снегом крышу. Из трубы валил дым. Они бросились бежать к этим огням, спотыкаясь, с трудом переставляя окоченевшие ноги. Женщина что-то бормотала про себя, истерически смеялась и все сильнее тащила мальчика за руку. Мальчик из последних сил сопротивлялся ледяным пальцам мороза, сжимавшим его горло.
«Ложись, — шептал ему на ухо ветер, теперь дувший в затылок, — ложись прямо здесь и спи, эта женщина ранила твоего отца, она может ранить и тебя тоже. Ложись в снег прямо здесь, полежи немного, и тебе будет тепло. А утром за тобой придет папа, да, спи, малыш, забудь обо всем остальном!»
Над массивной дверью скрипела видавшая виды вывеска. Мальчик разобрал смутно белевшие буквы: «Гостиница Доброго Пастуха». Мама яростно заколотила в дверь, одновременно тряся мальчика за плечо, не давая ему заснуть.
— Впустите, пожалуйста! Впустите нас! — кричала она, колотя в дверь побелевшими, окоченевшими кулаками, которые уже ничего не чувствовали.
Мальчик споткнулся и упал, голова его поникла.
Дверь вдруг отворилась, к ним протянулись чьи-то руки. Колени у мальчика подогнулись, он услышал стон мамы, и холод — словно кто-то любящий и далекий — в последний раз поцеловал его. Он заснул.
Часть первая. Пятница, 25 октябряКОТЕЛ
На шоссе № 285, пересекавшем Техас от форта Стоктон до Пекоса, лежала звездная ночь, черная, как асфальт самого шоссе, в полдневную жару едва не кипевший, будто варево в котле. Темной ночью погруженный в неподвижность, подобную затишью в океане бури, он оказался как бы пойманным в промежуток между закатом и рассветом. Во все стороны уходила плоская, как сковородка, прерия, лишь местами однообразие нарушали кактусы и колючие кусты. Останки старых автомобилей, обглоданные испепеляющим солнцем и время от времени случавшимися пыльными бурями, давали убежище для гремучих змей.
Рядом с одним из таких темневших голым металлом корпусов с давно выбитыми стеклами, выдранным двигателем, который унес какой-то предприимчивый техник, нюхал землю кролик, надеясь отыскать признаки воды. Почуяв глубинную прохладу подземной воды, кролик принялся передними лапами рыть землю. Вдруг он замер, поведя носом в сторону днища старой машины. Почуяв запах змеи, он насторожился. Из темноты донеслось погромыхивание дюжины погремушек, и кролик отпрыгнул назад. Ничего не произошло. Инстинкт подсказывал кролику, что под машиной выкопано змеиное гнездо, и шум, поднятый детенышами, привлечет внимание матери, которая отправилась на охоту. Нюхая грунт, чтобы не попасть на путь змеи, кролик переместился ближе к шоссе, похрустывая гравием под лапками. Он успел наполовину пересечь асфальтированную полосу, направляясь к собственному жилищу, когда внезапная вибрация почвы заставила его замереть на месте. Поводя длинными ушами, кролик повернул голову на юг, в сторону звука.
Над горбом шоссе медленно всходил сверкающий диск. Словно загипнотизированный, кролик смотрел на него. Ему иногда случалось, стоя над своей норкой, наблюдать за медленно проплывающим над головой белым диском ослепительного света. Тот диск был больше этого. Иногда он был желтым, а иногда вдоль диска змеились какие-то полосы, словно щупальца, и в воздухе оставался запах так и не пролившегося дождя. И на этот раз кролик не испугался, потому что возникший из темноты сверкающий диск напоминал ему тот, большой диск дневного света. Но вибрация, которую он чувствовал, заставила шерсть на его спине приподняться. Диск становился все больше и больше, и с ним приближался, становился все громче звук, похожий на раскаты грома. В следующее мгновение кролик был ослеплен. Нервы послали панический сигнал опасности в мозг. Кролик поспешил к безопасному краю шоссе, бросая вдоль полотна асфальта длинную бегущую тень.
Кролик находился всего лишь в трех футах от спасительного колючего куста, когда черный, как ночь, мотоцикл — «чоппер» марки «харли-дэвидсон» с мотором в 760 кубических сантиметров — мчавшийся со скоростью почти 80 миль в час, сделал небольшую дугу и передавил позвоночник кролика точно посередине. Кролик пискнул, послышался хруст костей, и маленькое тельце забилось в смертных судорогах. Огромный мотоцикл, амортизаторы которого едва почувствовали толчок, понесся дальше на север.
Несколько минут спустя, волнообразно извиваясь по сухой земле, к остывшему трупику кролика поспешила гремучая змея. А сидевший на мотоцикле седок, закутанный в кокон скорости ветра, насколько это позволяла мощность луча фары, легким движением руля направил машину на центральную полосу шоссе. Он шевельнул ладонью в черной коже перчатки, мотор взревел, как хорошо накормленная пантера, и метнул мотоцикл вперед, пока стрелка спидометра не зависла почти на 90 милях. Укрытый за черным предохранительным шлемом с опущенным забралом, водитель улыбнулся. На нем была черная кожаная куртка, сидевшая очень плотно, и выцветшие джинсы с кожаными латками на коленях. Куртка была старая, потертая, на спине флюоресцентными красками нарисована вставшая на хвост кобра с расправленным капюшоном. Краска уже начала шелушиться и осыпаться, словно кобра линяла, меняя кожу. Мотоцикл с громовым грохотом уносился на север, разрезая вставшую впереди стену, тишины, оставляя за собой разбуженных дрожащих обитателей пустыни. Справа от шоссе возник аляповато нарисованный плакат — несколько голубых музыкальных нот над парой красных пивных бутылок.
Полотно плаката было, словно оспой, испещрено старыми дырами от пистолетных выстрелов. Края дыр успели порыжеть на солнце. Всадник мотоцикла бросил небрежный взгляд на плакат, где значилось: «Прямо впереди! Водопой!» Ниже было добавлено: «Заправь ее как следует, приятель».
«Да, — подумал человек на мотоцикле, — давно пора заправиться».
Две минуты спустя показался первый отблеск голубого песка на черном фоне ночного неба. Водитель начал снижать скорость. Стрелка спидометра быстро опустилась до 80, потом до 70, 60… Впереди уже были видны голубые неоновые буквы «Водопой», светившиеся над входом в приземистое деревянное здание с плоской пыльной красной крышей. Вокруг строения, словно усталые осы вокруг улья, сгрудились три легковушки, джип и пикап-грузовик, большая часть голубоватой краски которого уже слущилась до красной грунтовки.
Водитель мотоцикла завернул на заросшую сорняком площадку стоянки и выключил двигатель. Грохот мотоциклетного двигателя тотчас же сменился носовым голосом Фрэдди Фендера, певшего о «растраченных днях и пропавших ночах». Водитель опустил ножку подставки, позволяя черному «харли» легко податься назад, словно присевшему отдохнуть зверю. Когда он отошел от машины, мускулы его были напряжены, словно струны рояля, и в той точке, где сходятся ноги, жарко пульсировало.
Он отстегнул ремешок шлема под подбородком и снял его, обнажив лицо с резкими хищными чертами, белое, как будто высеченное из мрамора. В темневших на этом необыкновенно белом лице провалах глазниц скрывались белые глаза, чуть разбавленные розоватостью сосудов. На расстоянии они казались розовыми, как у кролика, но вблизи было видно, что это глаза змеи — холодные, блестящие, немигающие, гипнотизирующие. Волосы у него были желтовато-белые, коротко постриженные. Голубоватые вздутые вены на виске пульсировали почти в ритм с грохотом ударника из музыкального автомата — джук-бокса. Он повесил шлем на ручку мотоцикла и направился к зданию, бросив взгляд на стоявшие возле него машины. В кабине грузовика на полке лежала винтовка, у одного автомобиля на заднем бампере была сделана надпись: «Нацепи всем им рога!», над зеркальцем заднего вида в джипе болталась пара зеленых игральных костей.
Когда водитель мотоцикла вошел в обширную комнату, где в жарком воздухе стлался сигаретный дым, все шестеро мужчин, находившиеся там — трое играли в карты, двое у бильярдного стола, один за стойкой бара — подняли на него глаза и замерли. Мотоциклист-альбинос по очереди ответил на каждый взгляд, потом сел на один из табуретов у стойки, и кобра на его спине в полутьме комнаты показалась цветовой вспышкой. После нескольких секунд тишины один из игроков ударил кием по бильярдному шару. Удар прозвучал, словно выстрел…
— А, дерьмо! — воскликнул один из игроков, широкоплечий мужчина в красной клетчатой рубашке и пыльных лосинах, которые не меньше сотни раз побывали на колючей проволоке. У него был тягучий техасский выговор. — По крайней мере, я подпортил тебе удар, а, Мэтти?
— Ну, в самом деле, — согласился Мэтти. Ему было под сорок, и состоял он, казалось, из одних ног и рук. Кроме того, у него были рыжие волосы и нахмуренный лоб, блестевший от пота из-под грязной ковбойской шляпы. Он медленно жевал зубочистку, стоя у самого стола, и не спеша оценивал положение шаров, одновременно поглядывая уголком глаза на этого странного белесого типа.