, проституток, которые были ангелами ада и лишь через смерть могли обрести покой, дав покой и всем остальным. Палатазин помнил большую часть записок почти слово в слово. Он непрерывно изучал их день за днем, начиная с 27 сентября, когда под гниющим причалом какой-то рыболов обнаружил в районе Венеции тело Китт Кимберлин, девятнадцатилетней, разведенной, имеющей двух детей.
«Бог позвал меня в ночь, — было написано на клочке бумаги. — Он сейчас среди нас, и из всех людей Он призвал Меня, чтобы Я исполнил его работу!»
Эта первая записка, поспешно нацарапанная синими чернилами на обрывке упаковочной бумаги, не была подписана. И офицер полиции из Венеции по имени Дуччио обнаружил, что рот девушки набит мертвыми тараканами.
История просочилась в газеты, и немедленно в «Лос-Анджелес Тэтлер»[1] появилась статья Гейл Кларк на всю первую полосу, озаглавленная, конечно, «Где Таракан ударит в следующий раз?» Статья была иллюстрирована несколькими фотографиями трупа, которые сделал некий Джек Кидд. Палатазин знал, что газетенка продала в тот день не меньше миллиона экземпляров. Когда была найдена следующая женщина, индианка-чикано всего лет шестнадцати, лежавшая под брезентом на заброшенной стоянке, снова обнаружились записка и тараканы. И остальные газеты подхватили прозвище убийцы вместе с сенсацией.
Третья записка была подписана: «Таракан. Ха-ха. Мне нравится». Последняя записка, найденная на трупе молодой голубоглазой блондинки, убежавшей от родителей из Сиэтла, была самой тревожной из всех: «Меня зовет Мастер. Теперь он называет меня по имени, и я должен ответить. Он говорит, что я ему нужен, и тогда голова моя перестанет болеть. Он говорит, что я делаю неправильно, и что он научит меня вещам, о которых я даже не мечтал. Вы обо мне больше не услышите». Подписана она была «Таракан», и рот девушки тоже был набит тараканами.
Это произошло 10 октября. Прошло тринадцать дней, о Таракане не было ни слуху, ни духу. Где он теперь? Что задумал? Ждет, тянет время, посмеивается над управлением полиции Лос-Анджелеса? Пока она использует всякую, самую малую возможность напасть на след, проверяет любую историю, слух, оброненное слово о том, что кто-то где-то в таком-то баре или другом заведении видел странного, ей-богу, посетителя с горящими глазами, который сообщил, будто у него припасена пригоршня тараканов для Китт Кимберлин, любой полуночный телефонный звонок от испуганных домохозяек, шепотом сообщавших, что они не знают, что стряслось в последнее время с Гарри или Томом, или Джо, но он стал вести себя непонятно, и не приходит домой раньше рассвета. Палатазин почти что слышал коллективное «Благодарю вас, мэм, что позвонили. Мы проверим». Сейчас эту фразу наверняка повторял десяток разных офицеров полиции по всему Лос-Анджелесу.
Естественно, все газеты от «Таймс» до «Тэтлера» сконцентрировали внимание на жутких убийствах, совершенных Тараканом. Вечерние выпуски теленовостей обязательно тем или иным образом упоминали о нем. Активность продавщиц плотских наслаждений начала заметно убывать после полуночи, хотя в последние дни все немного поутихло. Но никто ничего не забыл. Дежурной шуткой был анекдот о том, что все управление полиции Лос-Анджелеса не в состоянии найти даже таракана. И именно эти слова не давали уснуть Палатазину, словно рядом с ним в кровати лежал разлагающийся труп.
Нужно найти Таракана. Но как? Естественно, это был сумасшедший. Человек, превратившийся в зверя, маньяк. Но осторожный и хитрый. А город очень велик, и в нем и без того хватает потенциальных убийц. Так как же? С этим вопросом Палатазину приходилось сталкиваться каждый день, потому что будучи капитаном отдела расследования убийств в деловом центре Лос-Анджелеса он отвечал за расследование дела. И сейчас ему представились страх и недоверие на лицах людей, разговаривающих на бульварах и сидящих в дымных барах. Сам метод, избранный маньяком, превосходил по своей отвратительности все, с чем приходилось сталкиваться со времен дела о Душителе с Холма. А если что-то и было способно привлечь внимание общественности Лос-Анджелеса, так это как раз нечто ужасное, именно в духе преступлений Таракана.
«От этого просто тошнить должно», — подумал Палатазин, глядя на потолок спальни и пытаясь нарисовать в уме портрет убийцы. Как он должен выглядеть? Судя по синякам, оставленным на горле жертв, у него должны быть ненормально большие, сильные кисти рук. Вероятно, предплечья и плечи тоже хорошо развиты. Кроме того, он должен иметь очень быструю реакцию — только одной из женщин удалось поцарапать его. По маленькому кусочку ткани сотрудники полицейской лаборатории определили, что убийца темноволос, имеет смуглую кожу и возраст его примерно лет сорок или немного меньше. Человек этот должен быть садистом, ненормальным, которому доставляет наслаждение внимание публики. Но что же заставило его вдруг прекратить преступления и уйти в подполье? Почему он так же неожиданно прекратил убивать, как и начал? «Тринадцать дней, — подумал Палатазин. — След все больше остывает. Что сейчас он делает? Где скрывается?»
И внезапно Палатазин обратил внимание на новый звук, появившийся в комнате. Звук, который его и разбудил, как он инстинктивно понимал.
Это было тихое, слабое поскрипывание, как будто кто-то ходил, наступая на рассохшиеся доски пола в ногах кровати. Рядом с Палатазином зашевелилась во сне жена, громко вздохнув.
В ногах кровати, там, где окно выходило на Ромейн-стрит с ее старомодными домами, деревянными, стоящими тесно, как старые друзья, сидела в кресле-качалке мать Палатазина. У нее было маленькое, покрытое морщинами усталое лицо, но глаза ярко поблескивали, несмотря на темноту. Она медленно покачивалась в кресле.
Сердце Палатазина тяжело застучало. Он выпрямился, сидя в постели, и вдруг услышал свой собственный шепот. На родном венгерском он шептал: «Анья, мама… Боже…», — но мать не отводила взгляда, устремленного на Палатазина. Казалось, она пытается что-то сказать. Он видел, как шевелятся ее губы, как опускаются и поднимаются в усилии ввалившиеся старческие щеки. Старая женщина подняла слабую руку и чуть взмахнула ею, словно давая понять сыну, что он должен встать с постели, иначе он, лентяй этакий, опоздает в школу.
— Что такое? — прошептал он, смертельно побледнев. — Что такое?
На его плече сомкнулась чья-то ладонь. Он громко вздохнул и обернулся, чувствуя как бежит по спине холодная струя. Его жена, маленькая симпатичная женщина, которой только недавно исполнилось сорок, похожая на хрупкую китайскую статуэтку, смотрела на него голубыми непроснувшимися глазами. Потом она сказала сонно:
— Уже пора вставать?
— Нет, — успокоил он ее, — спи.
— Что тебе приготовить на завтрак?
Он наклонился в ее сторону и поцеловал в щеку, и жена тихо опустилась обратно на подушку. Почти в то же мгновение ее дыхание стало более ровным и тихим. Палатазин снова посмотрел в сторону окна, чувствуя, как стекают по подбородку капли холодного пота.
Кресло-качалка, стоявшее в углу, где оно всегда и стояло, было пустым. На какую-то секунду ему показалось, что оно слегка покачивается, но, присмотревшись, он понял, что кресло неподвижно. И все время было неподвижно. По улице промчался еще один автомобиль, бросая световой отблеск и паутину танцующих теней на потолок спальни.
Палатазин еще долго смотрел на кресло, потом расслабился и опустился в кровать. Он натянул простыню до самой шеи. Мысли бешено вертелись в голове, как рваные старые газеты на ветру.
«Конечно, это все напряжение, поиски Таракана, но я на самом деле видел ее, я уверен, что видел! Завтра снова допросы, много ходьбы, телефонные звонки, поиски Таракана. Я видел, как мама сидела в этом кресле… День начинается рано… Нужно отдохнуть, поспать… Я ее видел… Закрой глаза… Да-да, я видел ее!!!»
Наконец тяжелые веки сомкнулись. И вместе со сном пришел ночной кошмар, в котором за маленьким мальчиком и женщиной, бегущими по снежной равнине, гнались какие-то ужасные тени. Последней связной мыслью Палатазина было воспоминание о том, что мать его умерла еще в первую неделю сентября, потом он полностью погрузился в кошмар о побеге по снежному полю.
Митчел Эверет Гидеон, 44-летний старший антрепренер, недавно избранный вице-президентом лос-анджелесского Клуба миллионеров, закурил темно-коричневую двухдолларовую сигару «Джойаде Никарагуа», потом погасил пламя золотой зажигалки «данхилл». Это произошло примерно в то же время, когда Энди Палатазин сидел в своей постели и смотрел на пустое неподвижное кресло-качалку. Гидеон, невысокий полноватый мужчина с заметным брюшком и лицом, которое было бы таким же невинным, как лицо Шалтай-Болтая, если бы не темные глубоко посаженные глаза и тонкогубый черствый рот, сидел в своем кабинете в Лауриэль-каньоне и смотрел на полдесятка счетов, разложенных перед ним на антикварном столе из черного дерева. Счета покрывали расходы на доставку и оплату обычных товаров: пару грузовых составов необработанной дубовой планки требуемых размеров, которая была уже доставлена на фабрику в районе Хайлэнд-парк, резервуары с лаком и морильным раствором, несколько десятков рулонов шелка от Ли Вонга и компании, обосновавшихся в Чайнатауне, тюки с хлопковой обивочной тканью, шесть барабанов с бальзамом.
— Грабители! — пробормотал Гидеон, выдавая акцентом свое нью-йоркское происхождение. — Грязные паршивые грабители! Особенно Ли Вонг. И я с ним веду дела почти 15 лет! — сказал сам себе Гидеон, впиваясь зубами и кончик сигары. — И теперь старый паршивец третий раз за этот год поднимает цены! О Боже!
«И то же самое с остальными. В эти дни дубовая планка чуть ли не на вес золота, и только на прошлой неделе мне позвонил Винченцо от братьев Гомес, чтобы сообщить, чем он жертвует ради меня, продавая дуб так дешево! Жертвует, как же! — подумал Гидеон, жуя сигару, — Еще один проклятый грабитель! Что ж, в следующем месяце срок возобновления контракта, — сказал он сам себе. — Тогда и посмотрим, кто желает иметь со мной дело, а кто — нет!»