Он втянул в легкие дым, потом свирепо выпустил его и потолок, сметая счета в сторону рукой, которую украшало бриллиантовое кольцо. «Нет, этот год меня буквально прикончит, — подумал он. — До сих пор только бальзамические составы не повышались в цене, и вот, пожалуйста, — люди из лаборатории Де Витта начинают поговаривать о повышении цен. Спрашивается, разве может человек в наше время прилично прожить?»
Гидеон поднялся и налил себе хорошую порцию «Шива Регаль». На нем были до хруста отутюженные свободные брюки желто-коричневого цвета, огненно-красная рубашка, открытая на груди, с полудесятком свешинающихся золотых шнуров, на ногах — пара коричневых удобных туфель от Гуччи. На кармане рубашки имелась монограмма — буквы МГ белого цвета. Вместе со стаканом и сигарой Гидеон через бесшумно скользящую на роликах стеклянную дверь вышел на открытую террасу с фигурным железным ограждением. Прямо из-под ног его уходила и темноту кустов и деревьев 50-футовая стена, а слева смутно виднелись из зарослей сосен огни еще одного каньонного обиталища. Прямо перед Гидеоном, будто пригоршни драгоценных камней, разбросанных щедрой рукой ювелира на черном бархате, горели огни потрясающей многоцветной панорамы ночного Лос-Анджелеса, Голливуда и Беверли-Хиллз. По Голливудскому и Закатному бульварам, по авеню Санта-Моника двигались казавшиеся игрушечными огоньки автомашин. Над барами и дискотеками в интимном ритме каждого заведения пульсировали неоновые огни рекламы и вывесок. Посреди этого электрического вытканного ковра темнели квадратами и прямоугольниками парки и кладбища. Гидеон затянулся сигарой, наблюдая, как светофоры на авеню Фонтана меняют цвет с красного на зеленый.
«Миллионы людей там, внизу, — подумал Гидеон, — сейчас или спят, или пьют, дерутся, разговаривают, любят друг друга, или ненавидят. И рано или поздно им всем понадобится то, что продаю я». Эта мысль сразу привела его в хорошее расположение духа. «Время идет, мир вертится, — сказал он сам себе, — и каждый день кому-то не везет в последний раз. Автомобильные катастрофы, самоубийства, просто убийства или мать-природа берет, наконец, свое. И я знаю, что тебе понадобится, малыш. Тебе понадоблюсь я».
Иногда он сам себе казался Богом, когда вот так глядел сверху вниз на Лос-Анджелес. Иногда ему казалось, что он может протянуть руки к черным небесам и куском мела начертать на этой школьной доске — Митчел Гидеон. Чтобы все видели — даже старые учителишки из его старой публичной школы. Конечно, они уже давно умерли. И похоронены, надеюсь, подумал он. Но все-таки ему хотелось, чтобы все те, кто говорил, будто он кончит плохо, знали теперь, что Гидеон кончил хорошо, и что он теперь наверху. Что теперь он курит двухдолларовые сигары и пьет «Шива Регаль» из хрустального бокала, и смотрит, как суетятся внизу, в долине, маленькие человечки. Теперь он, Митчел Гидеон — погребальный король Лос-Анджелеса.
Вдоль каньона пронесся прохладный ветерок, сбив дюйм пепла с конца сигары. В порыве ветра Гидеону почудился запах дуба, древесной морилки, лака, шелка и воска, пыли и жевательного табака — запахи его юности, когда он проходил период ученичества у старого Джекоба Ричвайна в Бруклине. Джекоб делал гробы… Да, были времена…
Он швырнул сигару за поручень, глядя вслед уносящимся вниз искрам, и уже собирался вернуться обратно в тепло кабинета, как вдруг обнаружил, что смотрит вправо, мимо световой пыли ночного города, в сторону темных холмов почти прямо над Голливудской чашей.
Он снова чувствовал на себе магическое притяжение замка Кронстина, словно сам превратился в стрелку компаса. Он знал, что глаза его устремлены точно к нему, через пространство в две мили, через сосны, каньон, крыши зданий. Замок стоял там, как будто корка, нарост над тем местом, где в теле Земли образовалась ссадина, на вершине скалы в конце Блеквуд-роуд, вот уже 40 лет. И в пятый раз за такое же количество дней Митчел почувствовал неожиданное и сильное желание покинуть дом, залезть в свой шоколадно-коричневый «мерседес» и по старой, местами требующей ремонта, дороге добраться к этому огромному готическому замку.
Он подошел к самому концу террасы — дальше двигаться было уже некуда — и остановился, сжимая холодный поручень ограждения. В лицо его снова дунул порыв холодного ветра, вызывая во всем теле неприятные мурашки, и вместе с этим дуновением до Гидеона как будто донеслось его собственное имя. Как будто его позвали откуда-то издалека. Он почувствовал пульсацию в висках, словно невидимые руки медленно сдавливают его голову. И на мгновение Гидеону показалось, что он и в самом деле видит нависший над ним стокомнатный замок Кронстина, с белой свечой луны над башней, несущейся сквозь шелк летящих ночных облаков. Пальцы Гидеона крепче сжали поручень, и теперь перед его глазами возник конвейер, но которому прямо навстречу ему плыли рекой еще не готовые гробовые крышки. Вокруг него стояли другие люди: мужчины, женщины, даже дети, но освещение было плохим, повсюду лежали густые тени и, словно толстая паутина, не давали ему увидеть лица этих людей. Широкая черная конвейерная лента несла крышки к погрузочной платформе, где ждали грузовики, рыча моторами. Казалось, что все здесь хорошо знали друг друга, но почему-то молчали. Длинные ряды флюоресцентных ламп над головой горели в половину мощности, и люди вокруг Гидеона двигались словно сомнамбулы, подобно теням без лиц. Лента конвейера жужжала все громче и громче, наращивая скорость, принося все больше и больше гробов, которые нужно было погрузить на машины. В руках у Гидеона была лопата. Стоявший перед ним рабочий откидывал крышку очередного гроба, и Гидеон бросал внутрь полную лопату коричневой песчаной земли. Следующий рабочий у конвейера делал то же самое, и следующий тоже. В конце конвейера крышку закрывали, и транспортер-погрузчик спешил установить очередной гроб в кузов грузовика. Гидеон увидел, что рубашка у него спереди вся грязная.
Почти у самого уха чей-то голос произнес:
— Митч!
Он услышал стук падения на бетон какого-то предмета, и и перную секунду подумал, что это его лопата. «Я отстану! Скорее!» — подумал он. Потом он почувствовал запах «шанеля». Набросив свитер поверх своего халата цвета серебра, который, к сожалению, не совсем скрывал ее живот и раздавшиеся бедра, приобретенные за годы гурманства, рядом стояла его жена, Эстелл Гидеон. Ее темно-карие глаза были слегка припухшими после сна, лицо покрыто бело-зелеными слоями специальных кремов, поставляемых самой Элизабет Арден на Родео-драйв. Гидеон моргнул, посмотрел себе под ноги. На полу террасы лежали осколки разбитого хрустального бокала. «Гм, — тихо сказал Гидеон. — Кажется, я его уронил».
— Что ты здесь делаешь, дорогой? — спросила его жена. — Так холодно!
— Я… — Он замялся. «Что же я тут делал? Я работал, — вспомнил он, — у себя в кабинете». Он потер глаза, посмотрел туда, где тьма скрывала взобравшийся на вершину холма замок Кронстина. По позвоночнику пробежала холодная дрожь, и он быстро отвел взгляд в сторону. — Я просто вышел подышать воздухом. Ты не можешь заснуть?
— Я спала, но проснулась, — сказала она, зевнув. — Когда ты думаешь ложиться?
— Еще несколько минут. Я проверял кое-какие счета. Этот кровопийца Вонг опять сидит на моей шее. — Он посмотрел на мерцающие ночные огни города и подумал: «Там кто-то умирает как раз сейчас. И вот что я сделаю… Я обслужу вас по специальной таксе… За тенистый участок на кладбище, за дубовый гроб с шелковой обивкой в стиле «Конкистадор»….». Он почувствовал запах воска, слабый, сладкий и одновременно кисловатый. Он посмотрел на руку, которая только что сжимала рукоять лопаты.
— Как ты здесь насорил, — сказала жена, неодобрительно цокая языком. — Сколько стаканов ты выпил?
— Что? А, всего один, не больше. Осторожней, дорогая, смотри под ноги. Нет, оставь, пускай этим займется Натали утром. Ей все равно нечего делать, кроме как вытряхивать пепельницы и смотреть мыльные оперы по телевизору.
Эстелл молча смотрела на него несколько секунд.
— Ты странно выглядишь, Митч. У тебя все в порядке?
— Странно? В каком смысле?
— Обеспокоенный, встревоженный… не знаю. Если вдруг плохо с делами, ты же мне скажешь, правда?
— Конечно, скажу.
«Черта лысого я скажу, — подумал при этом Гидеон. — В последний раз, когда я пытался рассказать тебе о положении дел, ты заснула посередине, только продолжала для вида кивать головой».
Казалось, теперь никакие проблемы Гидеона больше не интересуют, за исключением Карен, его двадцатилетней любовницы, которая жила на Марина дель Рей. С ней он снова чувствовал себя молодым, хотя многие ночи они проводили только разговаривая, вместо того, чтобы заниматься любовью. У Эстелл тоже были любовники. Митчел всегда мог определить, когда у нее вспыхивало новое увлечение, но тому, как она принималась усердно посещать занятия в клубе здоровья Беверли-Хиллз. Как правило, это были здоровенные молодые парни с загаром. Теннисисты, телохранители, пляжные завсегдатаи. Он ничего не имел против, потому что знал Эстелл достаточно хорошо, она была умна, чтобы не допустить ни одного из них близко к своему кошельку. Это было нечто вроде твердого соглашения. У него свои, у нее — свои. Но по-своему они друг друга любили, пусть и не физически. Они были хорошими друзьями. И развод обошелся бы Митчелу дорого — ведь он построил свое дело на те средства, что получил от отца Эстелл еще тогда, в Нью-Йорке.
— Здесь так холодно, — сказала Эстелл, — пойдем спать.
— Да-да, сейчас. — Он стоял неподвижно, ощущая спиной массу замка Кронстина, который притягивал его, будто магнит. — Что-то потустороннее, — прошептал он.
— Что потустороннее, Митч? Ты услышал что-то по радио о новом преступлении этого ужасного Таракана?
— Нет, не это. Проклятье, что произошло с Митци!? Нам уже давно должны были что-то сообщить!
Она пожала плечами.
— Иногда собаки просто убегают от хозяев.
— Сторожевые собаки не должны убегать просто так. За эту суку я выложил три сотни зеленых. И ты говоришь, что четыре года спустя она мож