Беркли моргнул раз, другой. Затем его брови взлетели наверх, и он разразился оглушающим, громоподобным хохотом.
— Таким же тоном говорили с Эзрой и его дружками? — отсмеявшись, спросил он, и в голосе я не услышала и следа от короткой вспышки веселья. — Удивлен, что вы были живы, когда я на вас наткнулся в коридоре.
— А вы что там делали? — не утерпев, спросила я.
— Не ваше дело, — скупо отрезал он. — Впрочем, в одном вы правы. То, по какой причине вы оказались у Эзры в подпольном джентельменском клубе, меня тоже волновать не должно.
После этой колкости мы не говорили. Я с досадой смотрела в окно и кусала губы. Ростки робкой надежды, зародившейся внутри меня, выжгло разгневанным огнем, исходившим от графа.
Он мне не поможет. А унижаться и спрашивать во второй раз я не стану.
То, что в нашем небольшом доме горел свет, я заметила издалека. Заметила и почувствовала, как тревога скрутила живот железными тисками. Дедушка должен был спать, он никогда прежде не просыпался по ночам...
Наверное, приближение экипажа на тихой, полупустынной улице дед тоже услышал задолго до того, как мы остановились возле невысокого забора, потому что в тот момент он уже стоял снаружи и ждал нас. В одном халате, накинутом поверх пижамного костюма, взъерошенный и взволнованный.
Сердце сжалось, и на мгновение я, подавшись постыдной слабости, замерла на сиденье и впилась пальцами в обивку.
Не хватало сил и совести, чтобы выйти и заглянуть деду в глаза.
— То-то же, леди Эвелин, — наставительно протянул Беркли, от которого не укрылось мое колебание. — Пришло время пожинать плоды.
Мысленно я отправила его к дьяволу и сердито дернула ручку, широко распахнув дверь.
— Эвелин? Девочка, девочка!.. — забормотал дедушка, увидев меня.
От его цепкого и совсем не старческого взгляда не укрылся ни порез на шее, ни мой растрепанный вид.
— Дедушка, со мной все хорошо, не переживай. Порез просто пустяк, идем домой, я тебе все объясню, — я схватила его за руку, желая как можно скорее увести от экипажа и графа Беркли.
Но дедушка вывернулся с неожиданной силой и одним жестом задвинул меня за спину, а потом ступил вперед и заглянул в экипаж.
— Мерзавец! Какой же вы мерзавец, как вы только посмели... — задыхаясь от гнева и брезгливости, начал он.
— Дедушка! — я поспешила вмешаться, пока не было произнесено непоправимое. — Все не так, как...
— Доброго вечера, сэр Эдмунд, — одним слитным, плавным движением граф покинул экипаж и ступил на землю напротив деда. — Вам бы следовало меня поблагодарить, ведь я спас вашу драгоценную внучку из подвала подпольного джентельменского клуба, где она и получила этот очаровательный порез, — произнес он убийственно тихим и спокойным голосом, смотря мне в глаза.
Каждое его слово все сильнее и сильнее пригвождало меня к земле.
— Что?! — задохнулся дедушка и повернулся ко мне. — Эвелин?.. Скажи, что это не...
— Это правда, — вздохнула я и, зажмурившись, представил, как граф Беркли прямо на моих глазах проваливается в Преисподнюю.
— Я бы на вашем месте не спускал с нее глаз. А еще лучше — запер бы в комнате под тяжелый замок, чтобы и мысли больше не возникало заниматься самостоятельным розыском подруги. Не так ли, миледи? Ведь именно этому вы посвятили вечер? — холодная насмешка сверкнула во взгляде графа.
Я бессильно стиснула кулаки и мазнула по нему ненавидящим взглядом, на что Беркли лишь шутовски склонил передо мной голову.
Все остальное для меня прошло, как в тумане.
Дедушка распрощался с графом, на которого я не могла даже смотреть. Кажется, он его поблагодарил!
Когда экипаж скрылся из вида, он повернулся ко мне, но я бросилась в дом прежде, чем дед успел что-то сказать. Закрылась изнутри в спальне и рухнула на кровать, вжавшись лицом в подушку.
Чувствовала себя жалкой, бесполезной, ничтожной идиоткой.
А утром, когда пришлось выбираться из укрытия, я нашла на пороге записку. И поняла, что как прежде уже ничего не будет.
«Не суйся в это, если хочешь жить».
Глава 3
Граф Ричард Беркли
— Милорд? — камердинер, постучав, заглянул в кабинет. — К вам прибыл мистер Эшкрофт.
Я оторвал взгляд от бумаг, которые изучал, и посмотрел в окно: и не заметил, как пролетело время после рассвета. Затем щелкнул часами на серебряной цепочке: три минуты десятого утра.
Эван был пунктуален, как и всегда.
— Проводи его, пожалуйста, в столовую. И прикажи подать завтрак.
Помедлив, камердинер кивнул и бесшумно прикрыл за собой дверь. Я знал причину его секундного колебания: он служил у меня больше года, но все еще по старой привычке каждый раз пытался помочь мне одеться.
Эти аристократические заморочки обошли меня стороной. В кадетском корпусе, куда ссылали таких, какя, мы, сопливые мальчишки, все делали сами. И от того, что быловбитос детства, мне уже не избавиться.
Потому я быстро оделся сам и спустился в столовую. Эван шагнул мне навстречу, и мы коротко обнялись.
— Дик, больше никаких полуночных записок, — отстранившись, он строго на меня взглянул. — Кэт подумала сперва, что это тайное послание от любовницы, а я — что ты на смертном одре и хочешь проститься.
Я усмехнулась. Грубоватый военный юмор за годы службы стал неотъемлемой частью Эвана. Этим утром он прибыл в гражданском: все еще находился в отпуске по ранению. Хромота была почти незаметной, но бегать мой старый друг сможет еще нескоро.
Он смотрел на меня, чего-то ожидая, и пришлось покаяться и кивнуть.
— За мной долг. Ты же знаешь, я не забуду.
— Сочтемся, — Эван широко улыбнулся.
Эта улыбка, как и юмор, еще одна его отличительная черта. Я помню нашу дружбу лет с шести. С первого года, как мы оказались в одной комнате и в одном классе кадетского корпуса. Эван улыбался всегда. Чем хуже нам было — тем шире и задорнее. Наказания, взыскания, порки, карцер, хлеб и вода — без разницы.
Мой друг был солнцем, а я — мрачной темной ночью. Противоположности притягиваются, не так ли?
Иначе как объяснить двадцать шесть лет крепкой дружбы? Мы и во внешности были совершенно различны: я — высокий и жилистый, в корпусе мальчишки дразнили рельсовой шпалой. Эван — среднего роста, мощный и крупный, как стена. Я был темноволос и всегда гладко выбрит, а Эван каким-то непостижимым образом выпросил на службе дозволения носить пусть короткую, но бороду.
Вошедшая прислуга выдернула меня из философских размышлений. Они внесли два подноса и принялись расставлять блюда на белоснежной, накрахмаленной скатерти. Эван насмешливо поиграл бровями, но молча сел за стол и расправил на коленях плотную тканевую салфетку.
— Ты смог что-то собрать? — спросил я, потому что заметил его кожаный портфель, разбухший от содержимого.
— Догадка не мужчины, а дознавателя, — он отсалютовал мне чашкой, но, впрочем, сразу же посерьезнел. — Кое-что собрал, но далеко не все. Придется подождать неделю, пока не выйду из отпуска. Сегодня едва успел разминуться с дежурным следователем.
— Спасибо, — я кивнул и бросил жадный взгляд на портфель.
— Зачем тебе это? — Эван нахмурился, что было ему несвойственно. — На это дело до сих пор наложен гриф «строго секретно».
Любопытно. Но отвечать я другу ничего не стал, потому что знал, что ему не понравится, а нотацию выслушивать я не хотел.
— Можешь проверить, поступали ли заявления о пропаже некой мисс Джеральдин в последние пару дней? От ее матери, вероятно.
— Кто это? — Эван подался вперед. — Неужели твоего скверного характера не выдержала очередная прелестница? И унесла от тебя ноги?
Я усмехнулся. К сожалению, нет.
— Погоди-ка, — друг решительно отодвинул в сторону чашку и тарелку и положил руки на стол, испепеляя меня подозрительным взглядом. — Как связана пропажа какой-то там Джеральдин и твой интерес к делу об измене герцога Невилла?
— Не зря служишь в жандармерии, — я нарочито спокойно принялся намазывать масло на хлеб.
— Дик, — тот покачал головой. — Кронпринц, может, тебе и благодарен за прошлые свершения, но всё имеет свои границы. Если ты ещё раз во что-то впутаешься, он может оказаться не в силах тебе помочь.
Я недовольно фыркнул.
Если.
Хорошее слово.
Жаль, что я «уже». И благодарить за это стоит леди Эвелин.
— Знатная дама в беде. Кто я такой, чтобы ей не помочь?
— Ты? — Эван откинулся на спинку стула и окинул меня взглядом, словно видел впервые в жизни. — Ты неверующий циник с невыносимым характером и высокомерным выражением лица. Даже я порой испытываю желание по нему ударить.
— Благодарю покорно за рекомендацию, мистер Эшкрофт, — я шутливо поклонился.
Эван некоторое время молча, лишь его взгляд делался все мрачнее и мрачнее.
— И все же, Дик? Ты никогда не слыл спасателем девиц и барышень. Так в чем же дело сейчас?
— В этот раз все иначе.
— Как иначе? — Эван не унимался.
— В некотором роде я ей обязан.
— Да кому, разрази тебя гром?!
— Леди Эвелин, — нехотя я назвал имя безумицы.
— Леди Эвелин Невилл?! — у друга, как и ожидалось, перехватило дыхание и закончились слова, которыми он подавился. —Егодочери?!
— Леди Эвелин Рэйвенкрофт. Титул герцога после казни был предан забвению, ей оставили лишь фамилию, — я занудно поправил Эвана.
— И чем ты ей обязан?
Я посмотрел в его светлые глаза, в которых сейчас бушевало множество чувств, и коротко, на выдохе ответил.
— Жизнью.
Эван подавился чаем, которого неудачного глотнул, и закашлялся.
— Когда она успела спасти тебе жизнь? Она на добрый десяток лет тебя младше...
— Строго говоря, жизнью я обязан ее отцу. Но мертвым долг выплатить невозможно, и потому я собираюсь сделать это с леди Эвелин.
— И как все это связано? — друг проницательно прищурился: за четырнадцать лет службы в жандармерии он привык ко всему относиться подозрительно. — И чем именно ты обязан герцогу? Я впервые слышу это из твоих уст, а ведь я считал тебя твоим близким другом.