— По крайней мере, ясно, что это кто-то очень застенчивый, — говорила мама.
— И этот кто-то чего-то ждёт, — отвечала дочь Мюмлы.
Однажды утром Миса, дочь Мюмлы и Снорочка сидели и расчёсывали свои волосы.
— Мисе надо сменить причёску, — сказала дочь Мюмлы. — Прямой пробор ей не к лицу.
— Чёлка ей тоже не пойдёт, — рассудила Снорочка, укладывая собственную мягкую и пышную чёлку. Она слегка вспушила кисточку на хвосте и обернулась посмотреть, хорошо ли лежит шёрстка на спине.
— А это приятно, когда всё тело покрыто такой шёрсткой? — спросила дочь Мюмлы.
— Очень, — довольно ответила Снорочка. — Миса, а у тебя есть шёрстка?
Миса ничего не ответила.
— Мисе пошла бы шёрстка, — сказала Мюмлина дочь и начала закручивать волосы в пучок.
— Или мелкие кудряшки, — сказала Снорочка.
Вдруг Миса встала и со всей силы топнула ногой.
— Как же вы мне надоели со своей дурацкой шёрсткой! — крикнула она в слезах. — Всё-то вы знаете! А между тем у Снорочки даже платья нет! Я бы в жизни не посмела так расхаживать! Да я лучше умру, чем буду ходить без платья!
Миса разрыдалась и выбежала из гостиной. Всхлипывая и спотыкаясь в темноте, она неслась по коридору, но вдруг в ужасе остановилась. Она вспомнила про странный смех.
Бедняжка тут же перестала плакать и боязливо попятилась. Она искала и никак не могла найти дверь в гостиную, и чем больше искала, тем страшнее ей становилось. Наконец она уткнулась в какую-то дверь и распахнула её.
Но за дверью оказалась не гостиная, а совсем другая комната. В полумраке перед Мисой тянулся длинный ряд голов. Отрубленных голов на жутко длинных тонких шеях. С неестественно огромными шевелюрами. Лица были обращены к стене. «Хорошо, что они на меня не смотрят, — в замешательстве подумала Миса. — Как хорошо, что они не смотрят…»
От испуга Миса не могла сдвинуться с места и всё глядела как заворожённая на все эти прекрасные локоны — золотистые, чёрные, рыжие…
Снорочка тем временем сидела в гостиной и грустила.
— Да не обращай ты на неё внимания, — сказала дочь Мюмлы. — Вечно она обижается по пустякам.
— Но ведь она права, — пробормотала Снорочка, взглянув на свой живот. — Мне действительно нужно платье.
— Да нет, — ответила дочь Мюмлы. — Глупости всё это.
— Но ты-то ходишь в платье, — возразила Снорочка.
— Так то я, — беспечно отозвалась дочь Мюмлы. — Эй, Хомса, как ты считаешь, Снорочке нужно платье?
— Если ей холодно… — начал Хомса.
— Нет-нет, не для тепла, а просто, — объяснила Снорочка.
— Или если дождь идёт, чтобы не промокнуть, — сказал Хомса. — Правда, на такой случай лучше иметь плащ.
Снорочка покачала головой. Она немного постояла в нерешительности, а потом сказала:
— Пойду поговорю с Мисой.
Взяла фонарик и шагнула в узкий коридор. Там никого не было.
— Миса! — позвала Снорочка. — Послушай, мне очень нравится твой пробор…
Но Миса не отзывалась. Снорочка заметила узкую полоску света, падавшую из приоткрытой двери, и осторожно подкралась ближе.
Внутри сидела Миса с совершенно новыми волосами.
Длинные белые букли обрамляли её озабоченное лицо.
Маленькая Миса посмотрелась в зеркало и вздохнула. Потом взяла другие волосы, рыжие, и натянула чёлку на самые глаза.
Но тоже осталась недовольна. В конце концов дрожащими лапами она дотронулась до волос, которые припасла напоследок. Они были угольно-чёрные, местами тронутые золотом, и нравились ей больше всего. С замиранием сердца Миса надела их на голову и какое-то время внимательно рассматривала себя в зеркало.
Потом так же медленно сняла и села, понуро глядя в пол.
Снорочка тихонько отошла от двери.
Она понимала, что Миса хочет побыть одна.
Но в гостиную Снорочка не вернулась. Она пошла дальше по коридору, потому что почуяла манящий, интересный запах — запах пудры. Луч фонарика скользил вверх и вниз по стенам, пока не остановился на табличке с магическим словом «Гардероб».
— Одежда, — догадалась Снорочка. — Платья!
Она открыла дверь и вошла.
— О, как чудесно, — задыхаясь, промолвила она. — Какая красота!
Платья, платья, платья… Длинные, бесконечные ряды — сколько хватало глаз, сотни платьев, висящих вплотную друг к дружке, сверкающая парча, лёгкие, как облако, тюль и лебяжий пух, яркий цветастый шёлк и бордовый бархат. И повсюду, словно огни маяков, мерцают разноцветные блёстки.
Не веря своим глазам, Снорочка подошла ближе. Она трогала эти платья, обнимала, зарывалась в них мордочкой и прижимала к сердцу. Платья шуршали, они пахли духами и пылью, их мягкие складки готовы были поглотить её целиком, принять в своё пёстрое царство. Вдруг Снорочка выпустила платья и встала на голову.
— Вот только успокоюсь немного, — прошептала она. — Надо успокоиться, иначе я взорвусь от счастья. Их тут слишком много…
Перед ужином Миса сидела в углу гостиной и предавалась печали.
— Здравствуй, — сказала Снорочка и села рядом.
Миса искоса взглянула на неё, но не ответила.
— Я тут ходила по дому, искала себе платье, — рассказала ей Снорочка. — И представляешь, нашла — и не одно, а много сотен платьев, и ужасно обрадовалась.
Миса издала звук, который мог означать что угодно.
— Может, даже тысячу платьев! — продолжала Снорочка. — Я не могла на них насмотреться, всё примеряла и примеряла, но с каждым новым платьем только сильнее огорчалась.
— Вот как? — оживилась Миса.
— Правда же странно? — сказала Снорочка. — Понимаешь, их было слишком много. Я бы за всю жизнь не успела перемерить их все и решить, какое самое красивое. Я даже немножко испугалась! Будь там всего два платья, я бы легко выбрала, какое мне нравится больше.
— Так было бы куда проще, — согласилась Миса, слегка повеселев.
— Поэтому я просто убежала, — завершила свой рассказ Снорочка.
Они посидели молча, глядя, как Муми-мама накрывает на стол.
— Подумать только, — сказала Снорочка. — Что же за семья тут жила! Тысячи платьев! Крутящийся пол, картины под потолком, все эти вещи в кладовке, бумажная мебель и собственный дождь. Как ты думаешь, как они выглядели?
Миса вспомнила о прекрасных локонах и вздохнула.
Но за спиной у Мисы и Снорочки, в пыльном, захламлённом углу за искусственной пальмой, сверкала пара маленьких блестящих глазок. Глазки презрительно наблюдали за Мисой и Снорочкой, потом оглядели мебель в гостиной и остановились на Муми-маме, которая раскладывала по тарелкам кашу. Глазки почернели, мордочка насупилась и беззвучно фыркнула.
— К столу! — позвала Муми-мама. Одну тарелку она поставила на пол под пальмой.
Домочадцы сбежались и расселись по местам.
— Мама, — сказал Муми-тролль и потянулся за сахарницей, — мама, тебе не кажется… — И вдруг он замолчал, выпустив сахарницу, которая звонко брякнулась на стол. — Смотрите! — прошептал он. — Смотрите!
Все обернулись. От тёмного угла отделилась тень. Что-то серое и скукоженное выбралось на середину гостиной, моргая от солнечного света, потряхивая усиками и враждебно разглядывая муми-семейство.
— Я Эмма, — гордо объявила старая театральная крыса, — и я хочу вам сказать, что я терпеть не могу кашу. Вы едите кашу третий день подряд.
— Завтра будет толокно, — робко сказала мама.
— Терпеть не могу толокно, — ответила Эмма.
— Садитесь, пожалуйста, — предложил Муми-папа. — Мы думали, что дом брошен, и поэтому…
— Дом, — не дослушав, фыркнула Эмма. — Дом! Это не дом. — Она, ковыляя, приблизилась к столу, но не села.
— Это она на меня сердится? — прошептала Миса.
— А что ты натворила? — спросила дочь Мюмлы.
— Ничего, — пробормотала Миса в свою тарелку. — Мне просто так показалось. Мне всегда кажется, что на меня сердятся. Будь я самой прекрасной мисой на свете, всё было бы иначе…
— Что ж поделаешь, голубушка, раз это не так, — ответила Мюмлина дочь и вернулась к еде.
— Эмма, а ваша семья спаслась? — участливо спросила Муми-мама.
Эмма не отвечала. Она смотрела на сыр… Потом протянула лапу и быстро сунула сыр в карман. Взгляд её переместился на запеканку.
— Это наша запеканка! — закричала малышка Мю и, сделав прыжок, плюхнулась сверху.
— Мю, так поступать некрасиво, — укоризненно заметила дочь Мюмлы. Она подняла сестру, смахнула с запеканки пылинки и спрятала весь кусок под скатертью.
— Хомса, милый, — быстро проговорила Муми-мама. — Сбегай в кладовку, посмотри, нет ли у нас чего-нибудь вкусненького для Эммы.
Хомса убежал.
— Кладовка! — воскликнула Эмма. — Кладовка! Они думают, что суфлёрская будка — это кладовка! Они, видите ли, решили, что сцена — это гостиная, а кулисы — картины! Занавес у них — это шторы, а бутафор — злодей! — Эмма раскраснелась, и нос сморщился до самого лба. — Какое счастье! — выкрикнула она. — Какое счастье, что господин Филифьонк, заведующий постановочной частью, — да-покоится-он-с-миром — вас не видит! Вы ничего, вообще ничего, ровным счётом ничего не знаете о театре!
— Я нашёл только старую салаку, — вернувшись, сказал Хомса. — Если, конечно, это не селёдка.
Эмма выхватила у него рыбу и с высоко поднятой головой прошаркала в свой угол. Она долго чем-то грохотала, потом достала большую метлу и начала ожесточённо мести пол.
— Что такое театр? — встревоженно спросила Муми-мама.
— Не знаю, — сказал папа. — Видимо, что-то такое, о чём полагается знать.
Вечером гостиная наполнилась густым ароматом цветущей рябины. Под крышу залетали птицы в поисках пауков, а малышка Мю повстречала на ковре большого опасного муравья. Оказывается, они и сами не заметили, как заплыли в лес. Все разволновались не на шутку. Позабыв о страхе перед Эммой, они собрались у воды, размахивая лапами и шумно беседуя.
Они пришвартовались у большой рябины. Муми-папа привязал швартовый конец к своей трости и воткнул её прямо в крышу кладовки.