Я понимала.
Нехотя потянула халат, смущенно обнажая грудь, но придерживая расходящиеся полы на животе, не желая показывать бордовые растяжки в нижней части. Халат соскользнул с плеча, открывая потяжелевшую округлость. В отражении увидела, как Яр облизнул губы.
— Так, — он не отводил заблестевшего взгляда. — Вторую.
Всё точно идет не в сторону консультативного осмотра. Ощущая как вместе со смущением, кольнуло желание, я прикусила губу и потянула халат в сторону. Яр тут же подхватил края, снимая его с плеч вообще. Что ж такое... Опустила глаза. Натянутый до просвечивающих вен живот, растяжки, целлюлит... Сейчас он опять будет меня утешать, а я буду безутешна.
Халат упал на пол. Я невольно поджала пальцы ног.
— Да, она изменилась... Стала ещё больше возбуждать, — с хрипотцой констатировал мой князь, томительно неторопливо осматривая, а затем медленно приподнимая и взвешивая грудь на ладони. Одну, затем вторую... Оценивающе. — Будь моя воля, ты бы ходила беременной всегда.
«Извращенец!»
Я округлила глаза, опять попытавшись сбежать от зеркала, которое все еще показывало мне ужасные вещи, но Яр прихватил меня за плечи. Нежно, но крепко придержав, заставил остаться на том же месте.
«Не надо убегать. Посмотри на себя моими глазами... Я расскажу, что вижу Я», — физически ощутимый взгляд скользил по моему телу через зеркало. Теперь его голос зазвучал в голове. Самое важное и личное Вороны передают именно мысленно и с тех пор, как мы стали парой, Яр многое говорил именно таким способом.«Когда смотрю на тебя, я думаю о том, что ты ждёшь ребенка от меня и нахожу эту мысль до одурения привлекательной. Сейчас ты вдвойне моя, максимально моя... Больше моя, чем была когда-либо. Больше моя, чем была у кого-либо. Это довольно мужское чувство, возможно, тебе сложно понять или странно слышать... Но я в восторге, когда смотрю на тебя, птенчик. В эти недели ты даже сама себе принадлежишь меньше, чем мне. Я испытываю гордость. Изменения в твоем теле, эти формы — лучшее, что я видел. Знаю, твоё состояние ненадолго, скоро ты опять будешь больше принадлежать себе, но пока еще есть время, позволь мне насладиться».
Длинные пальцы нежно погладили живот. Потрясенная откровенностью, я забыла про свои комплексы, взирая на мужа через зеркало. Я — полностью обнажена. Его взгляд... Он смотрит на меня с одной единственной оценкой: «Моё». Ворон продолжал говорить, а точнее... передавать, потому что губы его не произносили ни слова.
«Мне нравится, что живот уже не скрыть, что он большой и круглый. Ты как... драгоценное яйцо в моем гнезде. Хрупкое, бесценное. Я держу тебя в руках, прячу под крылом, охраняю. Это то, что чувствует самец Ворона, птенчик... У меня нет ничего похожего на желание сбежать, наоборот...»
Яр чуть улыбнулся, открывая, что зацепил мои вчерашние размышления. Знаю, для него мои мысли как невольный фоновый шум, и все равно порозовела. То, что он говорит — какая-то особая грань откровенности, от которой чувствуешь гремучую смесь задыхающегося восторга с таким же возмущением. Сейчас Ворон намеренно не скрывает свои истинные мысли. Он хочет, чтобы я знала их, как и он — знает мои.
«...сейчас я хочу присвоить тебя себе ещё больше. Вдвойне, втройне... Забрать навсегда. Взять всё. Всё. Всю».
Наяр наклонился, с недвусмысленным желанием впиваясь губами в мою шею. Его рука поднялась от живота, стиснула грудь. А голос в голове продолжил говорить, чиркая меня мыслями теперь настолько откровенно, что все предыдущее стало казаться невинным будничным разговором. Я знаю, проникнуть в мысли — ещё одна грань обладания для него.
Он хочет, чтобы я знала.
Через час, я уже лежала на его плече, не думая ни о чем. Яр буквально вытащил из меня все крамольные мысли, искусно заместив их другими. Вот уже и зеркало казалось не таким плохим, муж не таким загадочным, а я предстала не симпатичным бегемотом, а драгоценнейшим охраняемым яйцом. Любимым яйцом.
Как Фаберже, только круче.
Глава 7. Формы контроля
Глава 7. Формы контроля
Наяр
Даже если небо затянуто тучами, над облаками царит синяя безмятежная гладь. Я парю в ней, чувствуя как сильны крылья, прислушиваюсь к ветру, скольжу по его невидимым течениям с огромной скоростью, которую почти не чувствую: относительно огромного неба маленькая точка движется медленно. Здесь нет высоких звуков, только беспрерывный низкий гул, от которого закладывает уши: колоссальные воздушные массы ворочаются и клубятся медленно, величественно; давят, легко подавляя объемом и мощью. Но ощущение свободы и полета не сравнить с другими удовольствиями. Поднимаясь над облаками, поднимаешься над всем: не только над землей или горами, но и над желаниями, проблемами, прошлым. Я летаю при любой возможности. Для Ворона это не прихоть и не возможность, а такая же ежедневная потребность, как пить или спать.
Летать.
Теплое плечо под моей рукой начало ерзать, ходить из стороны в сторону и активно подергиваться. Я вынырнул из блаженного состояния, вернувшись в дом, по-зимнему светлую комнату и собственное тело, расслабленно раскинувшееся на кровати. Движение означало, что птенчик уже отдохнул и что-то запланировал. В прошлый раз, когда Катя отдохнула и внезапно подскочила, я нашел ее с кисточкой в руках, перекрашивающую оконную раму в красный цвет, поэтому сейчас решил уточнить:
— Куда?
Не открывая глаз, удержал плечико, которое явно вознамерилось удрать.
— Ты здесь? О чем думаешь? Как себя чувствуешь? — замерев, заботливо спросила Катя, бессовестно задавая свои вопросы и не отвечая на мой. Этому она научилась у меня.
— Я здесь. Ни о чем не думаю. Мне очень хорошо, — ответил в тон, совершенно не отвлекаясь. Мягкое плечо под рукой заходило ходуном: Катя пыталась выбраться. Ласково прижав ее к себе покрепче, полустрого повторил вопрос:
— От всеведущего без ответа не уйти. Куда?
За дочерью Хаоса надо приглядывать, а я как раз люблю знать что происходит, где, когда и почему; также предпочитаю ведать, что было и что будет. Иногда жена сердится и обвинительно сообщает, что я жуткий контролер. Она забывает, что я — Ворон. Что я могу ответить? Только пожимаю плечами.
«Да, птенчик, я — всеведущий. Контроль и управление — моя сущность».
Катя фыркает.
Хотя сейчас я, конечно, не серьезно. Мне нравится ее спрашивать, подавлять легкое сопротивление и получать ответ. А ей нравится убегать от ответа и немного настойчивости. В итоге каждый получает то, что хочет.
— Я всё-таки хочу приготовить тебе завтрак, — безрезультатно побарахтавшись, созналась Катя, и была немедленно освобождена.
Я проголодался и окончательно открыл глаза.
«Заботится», — улыбнулся, наблюдая как жена неуклюже сползает с кровати и запахивает халат на красиво торчащем животе.
— Оладушки? — с надеждой поинтересовался. — Кстати, пахли вкусно.
Облизнулся, вспоминая вкус губ.
— Яйца кончились, потом, — обиженно сообщила Катя, обижаясь, кажется, на яйца. — Обрадую тебя хот-догом, хорошо?
А вот теперь я напрягся. Обрадовать меня непонятным блюдом очень сложно. Вообще не люблю сюрпризы, предпочитаю знать, что ожидать. Зато Катя неожиданности обожает. Хаос...
— Хорошо, — глядя на ее лучащееся энтузиазмом лицо, все же покорно согласился. Не представляю о чем речь, но понимаю, что радости не избежать. — Ходдок? Что это?
— Хот-дог. Очень популярная и вкусная уличная еда! Переводится с английского как горячая собака, — наставительно сообщила жена, разворачиваясь к двери. — Тебе понравится!
Мне уже не нравится ни слово, ни перевод, ни перспектива.
— Собака, — автоматически повторил, без воодушевления представляя лохматое, грязное и с языком. — Хорошо, что горячая. Холодная собака звучит хуже.
Собаки мне не по вкусу, но, если надо, я съем.
— У нас говорят, что горячее сырым не бывает, — таинственно добавила жена. Она уже радостно улыбалась и, оживившись, блестела глазами.
— Интересная поговорка, — дипломатично согласился, думая, что очень даже бывает. Но спорить не хотел. Меня больше интересовал вопрос: откуда у нас сырая собака? Я начал планировать серьезный разговор с поставщиком, включающий в себя список нежелательных продуктов.
А пока делать нечего, сам проглядел. Приготовлюсь к подогретому псу.
— Как ты себя чувствуешь? Как животик? — озабоченно спросил, смирившись с завтраком.
— Отлично! — отмахнулся мой неиссякаемый источник радости и начал движение к двери, одновременно придерживая живот. Я приподнялся, чтобы ничего не пропустить. Она сейчас смешно переваливается при ходьбе, смотреть забавно, но тревожно: Катя и так не отличается ловкостью, а с животом... Мне все кажется, что она куда-нибудь завалится. Не представляю, как она ходит с настолько смещенным центром тяжести. Передвигается, надо сказать, с большей осторожностью, чем было раньше, но...
Я представил, что она сейчас начнет спуск по лестнице.
Ужас.
— Провожу тебя вниз, — вскочил.
— Что?! Нет! — так категорично рявкнула Катя, что я замер под сузившимся взглядом дочери Хаоса, на секунду проявивший своевольный скорпионий нрав. — Я сама прекрасно хожу! Лежи! Тебе положено отдыхать!
Под таким напором пришлось лечь. Мгновенно успокоившись, жена скрылась за дверью. Я напряженно слушал ее медленные шаги, готовый вскинуться в любой момент, и выдохнул, когда спустилась. Должен сказать, обычно она ведет себя настолько по-человечески, что я не так часто вспоминаю, кто на самом деле моя спутница.
Хаос коварен. Порядок должен бдить.
Оставшись один, опять закрыл глаза, отбросил эмоции и сосредоточился: пока есть время, нужно обдумать каждое слово Совета как можно более тщательно. Сейчас с ясной головой, можно точно утверждать, что вчерашнее собрание вскрыло для меня несколько новых, крайне увлекательных фактов.
Первый. Насколько я могу судить, четыре Ворона Совета не планируют оплодотворять каждый по три женщины: в беседе и подсчетах фигурировала цифра «двадцать девять», а не «тридцать три». Очень занимательно, с учётом и так малого числа всеведущих. Странно, что они не желают улучшать статистику. Слишком стары? Ну уж на раз бы каждого хватило, могли бы уж выжать из себя. Куда делось «благо рода» для них?