Юнг. Но вы любите отца?
Сабина. Ну да, только я не могла… не могла… на него порой нападала такая тоска, а я не могла… гордыня… когда любишь, это самое болезненное… Я даже…
(Умолкает и задумывается. Юнг выжидает.)
Я даже не могла…
Юнг. Да?
Сабина. …общаться с ним по-французски…
Юнг. По-французски?
Сабина. Да, я… учила французский и, когда спускалась к завтраку, говорила всем bonjour, но не могла… не могла… его… не могла… его… поцеловать…
У нее неудержимо дергается голова.
Юнг. Сейчас вы сделали паузу — о чем вы думали?
Сабина. Когда?
Юнг. Только что: вы прервались на полуслове. У вас возникла какая-то мысль?
Сабина. Я даже не… ох…
Юнг. Или видение? У вас было видение? Сабина. Да, видение… точно.
Юнг. И какое же было видение?
Сабина. Рука.
(Корчится в кресле и долго молчит, но в конце концов успокаивается и продолжает почти шепотом.)
Рука моего отца.
Юнг, чтобы не нарушить доверительность, тоже понижает голос.
Юнг. Почему вы думаете, что видели именно его руку?
Сабина. После того как… всякий раз, когда он нас избивал… после этого…
Юнг. Продолжайте.
Сабина. Он заставлял нас целовать ему руку. Содрогается и ерзает. Юнг делает пометки в блокноте.
СЦЕНА 3В квартире. Эмма сидит, безмятежно наблюдая за Юнгом, который в глубокой задумчивости расхаживает по комнате со стаканом воды в руке.
Юнг. А затем у меня состоялся разговор с ее матерью.
Эмма. Так-так. И что это за особа?
Юнг. Бесчувственная. Одно слово — дантистка.
Эмма. Ох.
Юнг. Утверждает, что любит свою профессию, а у самой хищный блеск в глазах. Жалуется, что у Сабины слабое здоровье.
Эмма. Истеричность?
Юнг. Нет-нет, постоянные соматические заболевания. Дифтерия, скарлатина, то одно, то другое. Запоры.
Эмма. Бедная девочка.
Юнг. Пренебрежительно отзывалась о ее повышенной чувствительности: мол, жалеет нищих, переживает, что на Кавказе голод. Мечту Сабины выучиться на врача осмеяла как нелепую прихоть.
Эмма. Сочувствия ни на грош.
Юнг. Говорит, Сабина всегда была слишком умной, заносчивой, не находила общего языка с нормальными людьми.
(Качает головой и залпом выпивает воду.)
Мне бы чего-нибудь покрепче.
Эмма. Не положено, уж извини.
Юнг. Это курам на смех — неужели господин директор полагает, что его подчиненные станут напиваться и устраивать оргии в больничной столовой?
Наполняет стакан водой из графина.
Эмма. Но лечение сдвинулось с мертвой точки?
Юнг. Хотелось бы надеяться; впрочем, не знаю. Мне этот случай чрезвычайно интересен. Но внутренний голос подсказывает, что я был чересчур многословен.
Эмма. Кто бы мог подумать!
Она явно его поддразнивает, но он слишком поглощен своими мыслями, чтобы это заметить.
Юнг. Мне нужно последить за собой, чтобы поменьше говорить самому; чтобы не перебивать.
СЦЕНА 4Отдельная палата в клинике «Бургхёльцли»; время позднее. Сабина в ночной сорочке сидит на кровати. Она поднимает голову, когда в палату с лучезарной улыбкой входит медсестра, годами ненамного старше ее самой.
Медсестра. Пора баиньки!
Сабина. Ой. Дайте мне еще пять минут.
С этими словами она встает; медсестра, приторно улыбаясь, отрицательно качает головой.
Медсестра. И не просите, у нас режим.
В углу палаты, за ширмой, виднеются кувшин, таз и ночной горшок; Сабина указывает в ту сторону.
Сабина. Я хочу…
Медсестра. Это — пожалуйста, это — сколько угодно.
Сабина. Неужели мне отказано даже в такой малости, как пять минут уединения?
Медсестра. Господи, уж не меня ли вы стесняетесь? Давайте ступайте. Я подожду.
Ее улыбочка способна кого угодно довести до белого каления. В тишине Сабина стреляет глазами по сторонам.
Сабина. Чем так — лучше вообще не жить.
Стремглав бросается к окну, срывает шнур, при помощи которого задергивают шторы, и обматывает вокруг шеи. От неожиданности медсестра реагирует не сразу, но все же пытается заломить Сабине руки. Вскоре ей удается размотать и отнять злополучный шнур; карманные часики, пришпиленные к сестринской униформе, словно напрашиваются на неприятности; Сабина в мгновенье ока срывает их, швыряет на пол и топчет. Когда медсестра опускается на колени, чтобы собрать осколки, Сабина хватает стеклянный графин с лимонной водой и запускает им в стену; от удара графин разлетается вдребезги. Но к этому времени медсестра успевает вытащить свисток и в панике свистит. Сабина показывает медсестре язык, с вызовом глядя ей в глаза. В сопровождении дюжего санитара появляется Юнг. Сабина преспокойно сидит на краю кровати.
Юнг. Что случилось, госпожа Шпильрейн?
Сабина. Ничего.
Медсестра. Она на меня набросилась, чуть не…
Юнг поднимает руку, приказывая ей замолчать, и поворачивается к Сабине.
Юнг. Объясните, что здесь происходит.
Сабина. Я всего лишь хотела… хотела сходить по-маленькому и попросила на пять минут оставить меня одну. А эта — ни в какую.
Медсестра. Она запустила в меня графином с водой, растоптала мои часы, вот, полюбуйтесь.
Юнг. Госпожа Шпильрейн, неужели это правда?
Сабина. Чистая правда.
Заливается сиплым хохотом.
Юнг. Прошу вас немедленно лечь в постель.
Хохот резко смолкает.
Сабина. Как скажете.
Спокойно встает и откидывает покрывало.
Юнг поворачивается к медсестре и санитару.
Юнг. Давайте не будем мешать нашей пациентке.
Начинает подталкивать их к выходу; Сабина из постели вопрошает, весьма убедительно пародируя голос Юнга.
Сабина. Вы точно не говорили ничего такого, что могло вывести больную из равновесия?
Юнг в изумлении пытается скрыть улыбку.
Юнг. Спокойной ночи, госпожа Шпильрейн.
Медсестра не может прийти в себя.
Медсестра. Она грозилась лишить себя жизни!
Сабина. Если не себя, то хотя бы тебя!
Юнг. Довольно, госпожа Шпильрейн; делайте, что вам говорят.
Сабина смотрит на него, чуть приоткрыв рот, отчего ее лицо приобретает странное выражение.
СЦЕНА 5Процедурная. Сабина, в ночной сорочке, укрытая ветхим серым одеялом, сидит в кресле. Юнг занял свое обычное место позади нее, положив на колено блокнот.
Сабина. Если вас интересуют суицидные попытки, вы лучше упеките сюда моего отца.
Юнг. Продолжайте.
Сабина. Он вечно грозится покончить с собой, это у него такая манера, когда кто-нибудь из нас… его нервирует. Боюсь, как бы он не перешел от слов к делу. Считает, что мама его не любит… и с этим не поспоришь — она его действительно терпеть не может.
Юнг. А у вас никогда не было намерения покончить с собой?
Сабина. Разве что один-единственный раз, в Карлсбаде, — я тогда объявила голодовку… и еще был случай: я нарочно вывалялась в снегу, чтобы заработать воспаление легких. А так, вообще-то, нет… ничего такого… Разве что… после смерти моей младшей сестренки…
(Молчание. Юнг выжидает. Сидящую перед ним Сабину передергивает, она то опускает, то запрокидывает голову.)
Она умерла от тифа. Ей было всего шесть лет. Это случилось три года назад. Я любила ее больше всех на свете.
(Свешивает голову на грудь. По щекам текут крупные слезы. Юнг выжидает, не шевелясь. В конце концов Сабина поднимает голову.)
Когда мне исполнилось семь лет, мама объявила, что теперь на мне лежит полная ответственность за все мои грехи.
Юнг. И это вызвало у вас тревогу?
Сабина. Еще какую! Но после этого мне явился ангел — и все встало на свои места.
Юнг. Какой ангел?
Сабина. Внутренний голос. Я решила, что это голос ангела. Он сказал, что я — незаурядная личность. Кстати, говорил со мной по-немецки.
Юнг. Определенно это был ангел.
Сабина. Разве ангелы говорят по-немецки? Юнг. Так уж принято считать.
Сабина улыбается, видимо впервые за все время.
Сабина. Он наделил меня даром предугадывать, что скажет человек, еще не раскрывший рта.
Юнг. Этот дар у вас проявляется и сейчас?
Сабина. Время от времени.
Юнг. Для врача это большое преимущество. Сабина. Мне не суждено стать врачом.
(Судорожно вздрагивает, и одеяло соскальзывает на пол. Вначале Юнг не реагирует, но потом швейцарская аккуратность берет свое: он встает и подбирает одеяло с пола. Он держит одеяло на вытянутых руках и, обнаружив на нем пыль, несколько раз встряхивает. Сабина с ужасом следит за его движениями, но он замечает это не сразу.)