Глава 1. Прием у княгини
Очень приятно сидеть в удобном кресле зрительного зала и смотреть увлекательное представление. Но когда начинается антракт, хочется прогуляться по фойе, размять ноги и заглянуть в буфет, где можно выпить чаю с пирожными.
Так и поступила публика, пришедшая на представление театра-варьете. По просьбе директора театра к публике присоединился и доктор Дулиттл вместе со своими зверями. Белая мышь боялась, что непременно найдется среди зрителей один-другой неуклюжий, который если и, не раздавит ее, то уж наверняка наступит на хвост, и поэтому она забралась к доктору в карман. Она с любопытством посматривала оттуда своими черными глазенками на людей. Совы, как известно, не умеют ходить по земле, и Бу-Бу уселась Джону Дулиттлу на плечо. Утка, собаки и поросенок семенили за доктором. Так они и вышли в фойе.
Взрослые расступались, пропуская знаменитых зверей, а детишки бежали за ними и визжали от восторга.
— Вон тот толстяк в цилиндре, — шептал сухопарый господин в очках на ухо своей жене, — сам доктор Дулиттл. Поговаривают, что он говорит на языке всех-всех зверей, какие только живут на земле.
— Мало ли что болтают люди, — пожала плечами дама. — По-моему, звери вообще не могут разговаривать.
Она держала за руку пухлого белокурого мальчишку.
— Да нет же, мама, — убеждал ее мальчуган, — это чистая правда! Джек — мы с ним учимся в одном классе — побывал на «Пантомиме из Паддлеби» и говорит, что интереснее представления никогда не видел. Поросенок там такое вытворяет на сцене, что животики надорвешь, утка выплясывает как настоящая балерина, а вон та собака играет роль Пьеро.
— Может быть, и так, Билли, но это еще не доказывает, что доктор Дулиттл знает язык зверей. — Слово «доказывает» женщина произнесла раздельно: «до-ка-зы-ва-ет». Она явно была из породы людей, которые никому не верят на слово и требуют всех мыслимых и немыслимых доказательств, словно они — суд.
— Если человек знает повадки животных, — поддакнул жене муж, — то он может обучить животных и плясать, и кувыркаться, и даже ездить на велосипеде.
Но мальчуган не сдавался:
— А Джек рассказал, что во время представления у поросенка съехал набок парик, и тогда доктор Дулиттл выглянул из-за кулис, хрюкнул, и тотчас же поросенок поднял переднюю ножку и поправил парик. Могло ли быть такое, не говори доктор по-поросячьи?
Но даже это не убедило родителей мальчугана. Они лишь недоверчиво качали головами.
Одна девочка с голубым бантом в волосах смотрела восторженным взглядом на Хрюки и не отставала от него ни на шаг. Скажу вам по секрету; она была дочерью билетера в Вестминстерском театре и только поэтому попала на представление. Но она по-настоящему любила театр, Всегда, когда это было возможно, приходила на представления и просила автографы у знаменитых актеров.
Что стоит актеру-человеку дать автограф? Да ничего, пустяк! Берешь в руки вечное перо и ставишь свою подпись в книжечке для автографов, на чистом листе, а то и на клочке бумаги. Но каково поросенку?
И вот девочка наконец-то решилась. Она приблизилась к Хрюкки и сказала:
— Господин поросенок, не могли бы вы дать мне автограф?
До этого Хрюкки гордо разгуливал среди публики и упивался тем, что его узнают. Но он не понял, чего хочет от него девочка, испугался и прижался к ноге Джона Дулиттла.
— Чего она от меня хочет? — взвизгнул он.
Поросенок боялся девчонок и был, наверное, прав — никогда неизвестно, какой фокус они выкинут.
— Она просит у тебя автограф, — объяснил ему доктор Дулиттл.
— Но у меня нет авто… автографа, — с трудом справился с незнакомым словом поросенок. — Как я могу ей дать эту штуку, если у меня ее нет?
— Да нет же, автограф — это вовсе не штука, — хрюкнул ему в ответ доктор Дулиттл. Публика при этом покатывалась со смеху — как же, взрослый мужчина передразнивал поросенка! — Автограф — это всего лишь подпись, которую знаменитые актеры собственноручно дают поклонникам.
— Тогда другое дело, — обрадованно протянул Хрюкки. — Хотя — как же я распишусь? Я ведь писать не умею!
Но выход из положения быстро нашли — девочка положила на пол лист чистой бумаги, Хрюкки макнул копытце в чашечку черного кофе и приложил к листу. На бумаге остался четкий отпечаток, ничуть не хуже, чем подпись звезды.
Осмелевшие зрители навалились на Хрюкки с просьбами то дать автограф, то позволить почесать его за ухом, то ответить на вопрос.
А к Джону Дулиттлу подошел господин Силкинз, тот самый, что просил Пипинеллу рекламировать клетки. Он случайно оказался в театре варьете. Он решил воспользоваться удобным случаем и повторить свое предложение.
— Я в восторге от вашей оперы, — говорил господин Силкинз. — Я слушал ее уже четыре раза, а завтра пойду слушать в пятый, вместе с моей тетушкой из деревни.
Он долго жал доктору Дулиттлу руку, а на прощанье сказал:
— Ну что стоит вашей канарейке три часа в день провести в витрине моего магазина.
— Я спрошу у Пипинеллы, захочет ли она рекламировать клетки, — осторожно ответил доктор. — А потом напишу вам письмо.
Затем к доктору подошел другой господин и назвался мсье Жюлем Пуленом. Как известно, только французы называют друг друга «мсье». Жюль Пулен приехал из Парижа, чтобы основать в Лондоне фабрику и делать на ней духи, помаду, пудру, кремы и все прочее, что так любят женщины и что называется словом «парфюмерия».
— Я много наслышан о вашем псе, — сказал господин Пулен. — Я хотел бы просить пса помочь нам определить кое-какие запахи.
О’Скалли тут же согласился.
В тот вечер звери вернулись домой очень поздно. Крякки на скорую руку приготовила яичницу, и они сидели за столом и весело болтали.
Когда часы пробили полночь, доктор Дулиттл сказал:
— А теперь пора идти в постель.
Звери немного попререкались — им хотелось еще немного посидеть и поболтать, — но в конце концов послушно разбрелись по спальням. И только поросенок, не забывший свою мечту, натаскал душистого сена в лифт и устроился там на ночлег.
С тех пор он только там и ночевал. По утрам Крякки будила его, когда завтрак уже был готов.
— Вставай, соня, — крякала она. — Я уже подаю на стол.
Но поросенок не спешил просыпаться. Он потягивался, позевывал до тех пор, пока утка в сердцах не швыряла В него крышкой от кастрюли.
А однажды доктору принесли записку от русской княгини. Она приглашала доктора и его артистов на прием. Княгиня жила в великолепном дворце и славилась гостеприимством, но доктор решил приглашения не принимать.
— Как бы эти аристократы не устроили посмешище из моих зверей, — сказал он.
Но в тот же день в театре к Джону Дулиттлу подошел сам маэстро Паганини и лично передал приглашение от княгини.
«Такой человек не станет участвовать в недостойных затеях», — подумал доктор и согласился.
Княгиня прислала за гостями золоченую карету. Она была запряжена четверкой лошадей, а на запятках стояли два лакея. Прием удался на славу. Там были все известные артисты, композиторы, писатели, скульпторы и художники. Там были послы иностранных держав, князья, принцы, графы и бароны, не говоря уж о более мелким дворянах с титулами и без. Но главными гостями все же были звери доктора Дулиттла.
Звери вели себя прекрасно, хотя и не обошлось без досадных недоразумений. У княгини жила белая ангорская кошка, и О’Скалли, как только увидел ее, бросился за ней.
— Я не хотел, господин доктор, — оправдывался потом пес, — ноги сами меня понесли.
Сами ноги понесли пса или не сами, неважно. Важно то, что он загнал белую ангорскую кошку в камин и она от сажи стала черной. Пришлось ее оттуда вытаскивать и мыть.
За ужином Хрюкки сидел между богатой маркизой и дирижером оркестра. Он очень умело расправлялся со всеми блюдами, и гости удивлялись: «Вы только посмотрите на этого благовоспитанного поросенка». Но когда подали апельсины, Хрюкки опростоволосился. Он ел их целиком, с кожурой. А когда доктор принялся ему выговаривать, он ответил:
— Зря вы думаете, что мы, свиньи, не разбираемся в апельсинах. Так намного вкуснее. Попробуйте сами!
После ужина Пипинелла с Корнелиусом спели дуэт из оперы. Все гости княгини были в восторге.
Глава 2. Пес и парфюмер
Мэтьюз Магг не ошибся, когда утверждал, что звери согласятся участвовать в рекламе.
— Реклама — двигатель торговли, — назидательно повторила белая мышь избитую фразу, которую она не раз слышала в те времена, когда жила в магазине. К тому же это будет очень увлекательно. Вы только представьте себе: Хрюкки разгуливает по витрине колбасного магазина, а родом с ним лежат окорока.
Но Хрюкки такая мысль совсем не понравилась.
— И представлять не хочу! — взвизгнул он. — Никаких колбас, окороков, ветчины! Конечно, я не против рекламы, но если уж что и рекламировать, то детские игрушки. Эго я сделаю с удовольствием.
— Лично я не имею ничего против ветчины, — сказал О’Скалли, — но, думается, ты прав. Надо рекламировать что-нибудь полезное. А помните, господин доктор, вы как-то получили письмо от эскимосских собак, где они просили у вас средство от облысения? Вы тут же состряпали мазь и опробовали ее на мне. Лекарство получилось что надо! Я так оброс шерстью, что едва не задохнулся от жары — ведь дело было в Африке. Если мы раструбим всем о вашей мази, то вы заработаете… — О’Скалли мечтательно прищурил глаза, и в его воображении опять появилась гора золотых и серебряных монет выше человеческого роста. — Вы заработаете кучу денег!
— А ваша микстура от кашля? — напомнил Корнелиус. — Все хозяева канареек с радостью ее купят.
— Уж кто-кто, а мы, звери, знаем, что ветеринары ничего не смыслят в наших болезнях, — вмешался в разговор Скок. — Напишите для них книгу, научите их готовить настоящие лекарства, и все звери скажут вам спасибо.
Еще до того, как доктор отправил зверей спать, они добились главного — Джон Дулиттл обещал им, что с их же помощью познакомит мир со всеми чудесными мазями, микстурами и порошками, которые он изобрел.
На следующий день доктор с О’Скалли отправились к господину Пулену, парфюмеру. Когда господин Пулен открыл дверь своего дома и увидел на пороге Джона Дулиттла с псом, он очень удивился и обрадовался.
— Я уже не надеялся, — сказал он, — что вы, господни доктор, примете мое предложение. Устраивайтесь поудобнее, я сейчас прикажу подать нам кофе, а псу — косточку.
Пока доктор и господин Пулен пили кофе и беседовали о погоде, явились вызванные главные мастера по приготовлению духов, помады и кремов.
— Господа, — сказал им Жюль Пулен, — имею честь представить вам необыкновенного человека, доктора Джона Дулиттла. Он первый в мире, и пока единственный, сумел выучить язык зверей. — При этих словах мастера недоверчиво хмыкнули. Жюль Пулен заметил это и продолжал: — Я знаю, что многие сомневаются в том, что можно говорить с животными, но я в это верю, как верю в то, что открытия доктора Дулиттла обогатят мировую науку.
О’Скалли лежал у камина и дремал — его всегда клонило в сон от красивых слов. И вдруг он вздрогнул и навострил ухо — господин Пулен заговорил о нем.
— Как вы видите, доктор привел сюда своего пса. Не мне вам объяснять, что мы производим не духи, помаду и мази, а запахи. И продаем мы не флакончики с жидкостью, а запах. Ни у кого из людей нет такого тонкого нюха, как у собак. Обратите еще внимание на золотой ошейник на шее у О’Скалли. Его наградили им за то, что он по запаху отыскал человека, которого пираты высадили на необитаемом острове. Поэтому давайте сегодня смотреть на О’Скалли не как на пса, а как на большого знатока запахов.
О’Скалли поднесли под нос пузырек с духами и спросили, чем они пахнут. Это было своего рода испытание, ведь мастера-парфюмеры не верили, что какой-то пес может их чему-то научить. О’Скалли втянул воздух носом и поморщился.
— Они пахнут сыром.
Джон Дулиттл перевел его слова.
— Сыром? — недоверчиво воскликнул один из парфюмеров. — Наши самые дорогие и изысканные духи пахнут сыром? Не может быть!
Парфюмеры пустили пузырек с духами по кругу, долго принюхивались и наконец в один голос заявили:
— Мы не чувствуем запаха сыра. Здесь есть только запах жасмина и цветущей акации.
А про себя они подумали: «Этот доктор Дулиттл мошенник».
— Я не спорю, запах жасмина, цветущей акации там есть, но прежде всего ваши духи пахнут сыром, и не просто сыром, а камамбером, самым противным из французских сыров, какие только мне приходилось пробовать.
Господин Пулен всплеснул руками и глухо произнес:
— Какой ужас! Это мои лучшие духи, я назвал их «Грезы любви». Как получилось, что они пахнут сыром?
— Может быть, пахнут не сами духи, а пузырек? — предположил один из мастеров.
— Кто наклеивал этикетки на эти духи? — загремел господин Пулен. — Позвать его сюда! Немедленно!
Через пять минут в комнату ввели маленького, тщедушного человечка, неожиданный вызов к хозяину смертельно напугал его.
Господин Пулен наставил на него указательный палец — и грозно спросил:
— Вы сегодня ели сыр? Отвечайте!
— Да, — сознался маленький человечек. — Я очень люблю камамбер, и сегодня жена дала мне на работу пару булочек с сыром.
— Запрещаю! — взревел Жюль Пулен. — Я запрещаю вам приносить сыр на фабрику. Из-за вас мои лучшие духи пахнут сыром. Если вы уж так его любите, ешьте по выходным дням.
Маленький человечек ушел. Мастера-парфюмеры удивленно смотрели на О’Скалли. Они не верили ни в способности пса, ни в способности доктора Дулиттла и собирались вывести мошенника на чистую воду. Но после случая с камамбером им волей-неволей приходилось принимать на веру все, что скажет необыкновенный пес в золотом ошейнике. Теперь они поочередно подсовывали под нос О’Скалли одеколоны, туалетную воду, пудру и душистое мыло.
Но пес только морщился и ворчал:
— Эта туалетная вода воняет свиным жиром, а от этого мыла несет домотканым сукном. Наверное, тот человек, который его варил, носил деревенскую одежду.
— А что ты скажешь об этой пудре? — спросил господин Пулен и взялся за изящную коробочку, обтянутую цел ком. — Кажется, нам эта пудра удалась.
— Она пахнет табаком, — тут же вынес свой приговор О’Скалли.
Господин Пулен был в отчаянии.
— А какие запахи нравятся тебе больше других? — Спросил он пса.
— Запах бифштекса, — не задумываясь ответил О’Скалли. — Почему бы вам не придумать духи с таким Запахом?
Парфюмеры едва не упали в обморок.
— Но кто купит такие духи? Вы можете представить себе даму, от которой пахнет сырым мясом.
— А почему бы и нет? — удивился О’Скалли. — Здоровый, естественный и очень привлекательный запах.
Мастера-парфюмеры загрустили. Да и кому приятно слушать, как ругают твой товар? Пришлось вмешаться доктору Дулиттлу. |
— Мне кажется, — сказал он, — все дело в том, что у собаки слишком тонкий нюх.
— Но ведь и мы ищем тонкие запахи! — воскликнув господин Пулен. — Тонкий запах — основа любых хороших духов, но бифштекс!
— Эго дело вкуса, а о вкусах не спорят, — успокаивал его Джон Дулиттл. — Эго совершенно естественно, что собаке нравится запах мяса, а не цветущей акации. Сейчас я попробую объяснить О’Скалли, какие запахи предпочитают люди. Может быть, он сумеет помочь вам в поисках новых тонких запахов.
И доктор залаял по-собачьи. Любой расхохотался бы при виде такой картины: толстяк доктор лает на собаку, Но мастерам-парфюмерам было не до смеха, они напряженно ждали, что скажет пес.
Когда О’Скалли наконец понял, чего от него хотят, и сказал:
— Я часто видел, как люди стоят на морском берегу, глубоко вдыхают воздух, а потом говорят: «Ах, как чудесно пахнет море!» В сосновом лесу они удивляются: «Как легко здесь дышится!» А ведь запах моря состоит из одиннадцати различных запахов, в лесу же можно насчитать двадцать четыре запаха. У нас, у собак, совершенный нюх, потому что мы улавливаем отдельные запахи.
Он долго говорил о том, как надо упражнять свой нос, чтобы научиться «нюхать, как следует». Конечно, обо всем этом можно было бы и не говорить, но пес гордился своим нюхом, и ему хотелось покрасоваться. И только полчаса спустя он сообщил парфюмерам кое-что действительно полезное.
— Полевые мыши устилают свои норы листьями травы — я не знаю, как она называется по-человечески. Эта сухая трава издает более нежный и тонкий запах, чем цветущие сады. Кроме того, когда я охочусь на кроликов, мне приходится разрывать их норы и иногда при этом миг попадаются небольшие корешки. Я пробовал их грызть, и мне кажется, что их запах понравится людям.
Господин Пулен в тот же день отправил людей раскапывать мышиные и кроличьи норы. А через два месяца в продаже появились новые духи с таким тонким запахом, что имя господина Жюля Пулена прославилось на весь мир. Люди говорили:
— Ах, этот Пулен! Как тонко он чувствует запахи!
И никто не догадывался, что по-настоящему тонко чувствует запахи не господин Пулен, а пес по имени О’Скалли.
Глава 3. Звериная реклама
Доктор Дулиттл мало смыслил в делах. Другой на его месте сначала договорился бы с господином Пуленом об оплате услуг О’Скалли и только после этого представил бы пса мастерам-парфюмерам. К счастью, господин Пулен оказался честным человеком и прислал доктору кругленькую сумму.
— Немало, — сказал доктор, когда пересчитал деньги. — Они твои, О’Скалли. Ты их честно заработал.
— А зачем они мне нужны? — тявкнул О’Скалли и отвернулся от лежащих на столе золотых монет. Деньги не пахли, а через окошко проникал в дом такой соблазнительный запах: там, во дворе, разгуливали крысы. — Оставьте эти деньги себе, господин доктор, вам они пригодятся. К тому же разве не вы меня кормили столько лет? Мне кажется, я вам здорово задолжал.
— Опять вы за свое, господин доктор? — набросилась на Джона Дулиттла Крякки. — Всякий раз, когда в доме появляются деньги, вы тут же говорите, что они не ваши, и отдаете их другими просто так, за здорово живешь.
Доктор безуспешно пытался оправдаться:
— Но ведь мы теперь неплохо зарабатываем на опере. На прошлой неделе я отдал последние долги цирка, и все равно на нашем счету в банке осталось больше денег, чем у меня когда-либо было.
Но Крякки не унималась:
— Чем больше у вас денег, тем быстрее вы их тратите, Как бы мне заставить вас вернуться в Паддлеби, пока вы не спустили все в Лондоне. Здесь такая дороговизна! Как подумаю, что мы снова окажемся без гроша, так у меня сразу же начинает голова болеть.
Но переупрямить доктора было трудно, почти невозможно.
— Думай что хочешь, — сказал он утке, — а я считаю, что это деньги О’Скалли и что их надо положить в банк на его имя. Кто знает, вдруг наступит день, когда ему понадобятся деньги. Да и вам всем не мешало бы отложить что-то на черный день. Вдруг со мной что-нибудь случится.
— Ничего с вами не случится, — возразила утка, но на всякий случай трижды сплюнула через левое крыло. — Да и какой банк откроет счет поросенку или собаке?
Доктор был прав в одном — его звери сами стали зарабатывать деньги. О’Скалли был нарасхват — теперь его приглашали в магазин, торговавший ошейниками, поводками и всем прочим для собак и кошек. Дамы из высшего общества покупали там за бешеные деньги стеганые жилетки для своих болонок и шелковые штанишки для левреток, фарфоровые блюдца и выложенные пухом корзинки для персидских кошек. Но когда пес узнал, куда его зовут, он гордо отказался.
— Знаем мы такие магазины, — фыркнул он презрительно. — Там продают дорогие безделушки вроде резиновых костей. Кому нужна вся эта чушь? Сотни настоящих, смелых собак вынуждены скитаться по городу и с боем добывать себе пищу, в то время как подхалимы ходят на задних лапках перед хозяевами и получают все из их рук За что? За какие заслуги? Только за то, что их называют породистыми? Да что толку в породе, если голова пуста!
Доктор Дулиттл поддержал пса, и остался бы злосчастный магазин без рекламы, не вмешайся в это дело Крякки. Она отозвала О’Скалли в сторону и зашипела ему на ухо:
— Немедленно соглашайся. Если вам с доктором удастся сорвать хороший куш с хозяина магазина, то часть денег можно будет потратить на твоих бездомных приятелей. И вообще, нам пора возвращаться в Паддлеби, а на это тоже нужны деньги.
— Ладно уж, — согласился О’Скалли. — Попробую что-нибудь придумать. Но ни к каким кошачьим финтифлюшкам я в магазине и близко не подойду.
О’Скалли позвал на помощь Скока, Тобби, Джерри и Грифа. Одна собачья голова — хорошо, а пять — лучше. Сообща они придумали небольшие представление и разыграли его в витрине магазина.
О’Скалли изображал продавца. Он приносил другим собакам ошейники, попонки, поводки, а те примеряли их. Тобби играл комнатную собачонку, капризную и избалованную. Он примерял все подряд, смотрел на себя в зеркало и оставался недоволен. Тогда он швыряя ошейники и попонки на землю и требовал принести другие. Скок ради смеха путал все на свете, надевал ошейник на хвост, а жилетку выворачивал наизнанку. При этом он забавлял публику ужимками и прыжками. Бульдог Гриф прикидывался бродягой, который надевает в магазине новый жилет, а затем пытается удрать, не заплатив. Тогда появлялся Джерри с каской полицейского на голове и хватал мелкого жулика.
Словом, собаки устраивали в ширине магазина веселую кутерьму. Иногда они менялись ролями, иногда — на ходу придумывали новые шутки. Прохожие останавливались на улице и подолгу смотрели на собак. Нередко около магазина собиралась целая толпа, и тоща появлялись настоящие полицейские, чтобы проверить, не происходит ли там что-нибудь неладное. А это, в свою очередь, привлекало еще большее число зевак.
Хрюкки наотрез отказался рекламировать колбасы, но с большим удовольствием выступал в витрине магазина игрушек. Дети визжали от восторга, когда смотрели на поросенка, который прыгал через скакалку, стучал копытцами в барабан, дудел в дудки. Но больше всего им нравилось, когда живой поросенок играл с заводными поросятам. Заводной поросенок стоял на задних ланках и очень смешно пиликал на скрипке. В одну неделю благодаря Хрюкки заводной поросенок стал самой модной игрушкой.
Пипинелла тоже согласилась на рекламу клеток.
— Я не вижу в клетке ничего плохого, — сказала она доктору. — Для птиц, родившихся в неволе, это такой же дом, как и конура для собаки.
Она порхала по витрине магазина, вила в клетке гнездо и пела. Всем своим поведением она показывала публике, что клетка ей по душе. А люди приходили в магазин, чтобы послушать ее пение.
Глава 4. Карманная лошадь
Тем временем Королевское общество скотоводов готовило свою ежегодную выставку. Строились павильоны, сооружались загоны для скота и птицы, сколачивались ларьки для продажи всякой всячины. На эту выставку съезжались крестьяне из самых отдаленных мест. Но там выставлялись не только лошади и коровы, но и все, что имело хоть какое-то отношение к животным.
Мэтьюз Магг решил, что пора сделать рекламу самому доктору Дулиттлу. Он надел свой новый фрак и, ничего не сказав доктору, оправился к директору выставки. Директор его принял, и Мэтьюз тотчас же сел на своего любимого конька. Он битый час расхваливал доктора медицины Джона Дулиттла, расписывал его открытия и не жалел красок. По правде говоря, он ничуть не преувеличивая.
Таким образом Мэтьюзу Marry удалось расшевелить директора выставки. Тот заинтересовался человеком, о котором рассказывают чудеса, и через два дни нанес визит Джону Дулиттлу. Для доктора это била немалая честь.
Он с гордостью показал директору выставки свой цирк. Тот пришел в восторг от зверинца, где лев, леопард и слон чувствовали себя как дома. А перед двуглавым тяни-толкаем директор выставки открыл от изумления рот и добрых пять минут не мог его закрыть.
— Не может быть! — шептал он. — А я-то думал, что знаю о животных все.
Но больше всего директору выставки понравилась конюшня — чистая и свежая, е окном, откуда открывался вид на зеленую лужайку. Сложная система рычагов позволяла лошадям самим открывать и закрывать окна, дли этого достаточно было нажать копытом на доску под кормушкой. Но главным новшеством в конюшне были хитроумные поилки. Когда лошади хотели пить, они нажимали головой на особого рода рычажок, и вода сама лилась из труб в ведро.
— Как вам все это удалось сделать? — спрашивал доктора директор выставки.
Джон Дулиттл смущенно молчал, но гость настаивал:
— Неужели вы сами до всего додумались?
В конце концов доктор Дулиттл решил сознаться:
— Боюсь, что вы мне не поверите. Обычно мне никто не верит, но я уже давно к этому привык и не обижаюсь. Дело в том, что вот эти окна, которые можно открыть, ударив копытом по доске, придумали сами лошади. А я всего лишь изготовил механизм.
— Но как они вам сказали? — поразился директор выставки. — Я охотно верю, что лошади могут что-то придумать, они умные животные. Но как они вам сказали?
— Я понимаю их язык, — ответил доктор.
Директор выставки задумался. С одной стороны, этот толстяк не был похож на умалишенного, с другой — только умалишенный мог утверждать, что понимает язык зверей, В конце концов директор решил, что этого чудака необходимо пригласить на выставку. Если он сумасшедший, то все равно большого вреда не нанесет, а если он в здравом уме, то польза может получиться большая, и даже очень.
Теперь каждый день с утра доктор отправлялся на выставку. Вместе с ним шли О’Скалли, Хрюкки, Крякки и белая мышь. Крохотной белой мыши были совершенно не интересны коровы, лошади, овцы, зато она с большим любопытством рассматривала устройство мышеловок, которые там предлагали торговцы.
— Как работает эта мышеловка? — спрашивала она у Джона Дулиттла.
Доктор терпеливо объяснял. Белая мышь удовлетворенно кивала головой и говорила:
— Ну уж теперь-то я уверена, что мои дети в нее не попадутся. Я научу их, как утащить приманку и остаться целыми и невредимыми.
Хрюкки невозможно было оттянуть от витрин, полных отборных овощей: огромных тыкв, морковки, репы.
— Господин доктор, купите мне семена этой тыквы, — клянчил он. — И морковки тоже. Я высажу их на грядках в Паддлеби.
Крякки с удовольствием гуляла среди загонов с домашней птицей. Она даже встретила там родственников и знакомых и подолгу болтала с ними, обмениваясь новостями.
А О’Скалли все дни пропадал на выставке собак. Там были овчарки-колли, охраняющие от волков стада овец, огромные и лохматые сенбернары, спасающие людей в заснеженных горах, собаки-пожарные, выносящие детей из огня, и многие-многие другие. О’Скалли расспрашивал их, слушал всяческие истории о собачьих приключениях и с каждым днем все больше гордился тем, что собака — друг человека.
А Джону Дулиттлу было интересно все. Он бродил среди коров, овец, домашней птицы, рассматривал плуги, бороны, жатки, сеялки, ножницы для стрижки овец, одним словом, ничто не осталось без его внимания.
Однажды он пошел в загон, где стояли лошади. Там были всякие лошади: вороные, гнедые, белые, скаковые лошади, рысаки, тяжеловозы и маленькие пони. Возле пони стоял мальчуган лет пяти, он сосал леденец и упрашивал отца:
— Купи! Купи мне пони!
Отец отвечал ему:
— Будь благоразумным, Джонни. Пони — не кошка и не собака. Нам негде его держать.
Но мальчуган упрямо повторял:
— Купи пони! Он хорошенький. Если нельзя этого, купи другого, поменьше, величиной с кошку.
— Но таких маленьких пони не бывает, — терпеливо объяснял отец.
— Почему не бывает? — уже чуть не плакал мальчуган.
Доктору стало жалко мальчишку, и он сказал:
— Бывают такие маленькие пони, бывают. Сейчас я расскажу тебе одну историю. Как-то много лет тому назад я путешествовал и попал в Бирму. Там я узнал, что в горах растет особый сорт риса. Если кормить этим рисом детенышей животных, то они почти не растут. Я набрал несколько мешков этого риса и взялся за опыты с пони. В конце концов мне удалось получить маленькую лошадку, настолько маленькую, что она помещалась в шляпе. Это было очень умное, смышленое существо, но ужасно несчастное. Все хотели его погладить и приласкать и едва не дотаскали до смерти. А в один прекрасный день собака приняла пони за кролика, схватила его и бросилась бежать. Мне пришлось долго гнаться за ней, пока я не отнял мою крохотную лошадку. Даже ястребы и те питались ухватить ее когтями и унести к себе в гнездо. Вот тут-то я и понял, как жестоко поступил с пони, сделав его таким маленьким. Будь он нормального роста, ни птицы, ни собаки не посмели бы на пего напасть. В конце концов я подарил своего карманного пони местному королю — тот обожал всяческие диковинки.
Мальчуган смотрел на доктора Дулиттла и думал. Наконец он сказал:
— Ладно. Пусть пони будут своего роста.
Джон Дулиттл вошел дальше. Отец мальчугана пробормотал ему вслед: «Барон Мюнхгаузен». Но он был не прав, доктор рассказал мальчугану чистую правду.
Директор выставки не прогадал, когда пригласил к себе Джона Дулиттла. Доктор доказывал всем желающим, как просто и хорошо работают его поилки, продавал самые разнообразные лекарства для животных. Среди лекарств была и мазь для лошадей, продуманная Брауном. Правда, ветеринары презрительно поглядывали на доктора и чуть ли не открыто называли его мошенником. Но к доктору Дулиттлу, прямо па выставку, потянулись больные звери. На глазах у всех доктор давал микстуры птицам, рвал больные зубы коровам, брал в лубки сломанные лапы и крылья, летал собак, телят в овец. И что самое удивительное — все животные выздоравливали. Пришлось ветеринарам смириться и прикусить язык, а самые умные из них не отходили от доктора ни па шаг, присматривались и учились лечить животных по-настоящему.
Глава 5. Как разделить деньги…
Неделя шла за неделей. Каждый вечер на сцене театра «Регент» шла птичья опера. Как ни странно, поток зрителей ничуть не уменьшался. Все так же змеилась очередь в кассу, все так же зрители заполняли зал до отказа, все так же газеты спорили о том, кто такой доктор Дулиттл: гений или мошенник. Никогда ни один спектакль в Лондоне не пользовался такой популярностью.
После того как состоялось сотое представление оперы и «Пантомимы из Паддлеби», доктор Дулиттл по такому торжественному случаю дал обед. Все было так же красиво и замечательно, как и на банкете в честь премьеры птичьей оперы. Хотя все же была и кое-какая разница.
Во-первых, Джон Дулиттл облачился не в свой старый фрачишко с заплатой на спине, а в новенький с иголочки, сшитый у лучшего лондонского портного фрак. Правда, надевая его, доктор ворчал:
— Терпеть не могу новые вещи. По-моему, старый был лучше и намного удобнее.
— Не волнуйтесь, господин доктор, — успокоила его Крякки, — у вас и новый так быстро истреплется, что через месяц станет ничуть не лучше старого.
Изменилась и госпожа Магг. Теперь она щеголяла в жемчужном ожерелье, а у ее Мэтьюза в булавке на галстуке сверкал бриллиант.
Во-вторых, циркачей стало намного меньше. И не потому, что доктор отвернулся от старых друзей, с кем делил кров и хлеб в трудные времена, а потому, что многие из них уже заработали достаточно, чтобы не испытывать нужды в старости, и бросили нелегкую свою работу.
Сбылась мечта силача Геракла — он возвратился в свой маленький домик на берегу моря и стал выращивать розы. Братья Пинто тоже оставили цирк. Вслед за ними ушел и Генри Крокетт, владелец кукольного театра. Правда, Тобби не захотел уходить с хозяином, уж больно ему нравилось в веселой семье доктора Дулиттла. Генри Крокетт посокрушался, но не стал настаивать и уехал один, без собаки.
Люди очень любят произносить речи, тем более не торжественных обедах. Вот и на обеде по случаю сотого представления птичьей оперы встал клоун Хоуп и сказал;
— Сегодня был последний день, когда я выступал перед публикой. Мне горько расставаться с моими друзьями, особенно с доктором Дулиттлом, — при этих словах все захлопали в ладоши, — но пора и мне бросить цирк и уйти на покой. Я всю жизнь мечтал собрать денег и поехать в дальние края, посмотреть мир. Теперь моя мечта сбывается. Мой пес, Скок, хочет остаться в цирке с доктором Дулиттлом. Что же, наверное, так будет лучше. Значит, и вы, глядя на него, будете вспоминать меня.
Не отказал себе в удовольствии произнести речь и Мэтьюз Магг. Он говорил долго, но на этот раз Теодора его не прерывала, а даже наоборот — она внимательно слушала и согласно кивала головой: уж больно красивые слова он научился произносить. Там были «замыслы», «мечты», «грандиозные планы» и «деятельность». От таких слов у Теодоры сладко заходилось сердце.
Джон Дулиттл слушал Мэтьюза Магга вполуха. Ему было грустно оттого, что артисты уходили из цирка, но в то же время он радовался за своих друзей — они наконец-то могли делать то, чего им больше всего хотелось. Он сам уже третий месяц сидел вместе со своими зверями в Лондоне, незаметно прошла зима, в парке на деревьях появились первые зеленые листочки. Ему вспомнился старый дом в Паддлеби, одичавший за его отсутствие, и ему тоже захотелось распроститься с бродячей цирковой жизнью. Дело оставалось за главным — заработать денег, чтобы расплатиться с долгами. Ох уж эти деньги! Они не помогают, а мешают людям делать то, что им по душе.
В тот день Теодора записала в своем дневнике: «Прощание клоуна Хоупа и Скока было очень трогательным. У меня прямо сердце разрывалось». С тех пор как у нее завелись деньги, она пристрастилась к чтению чувствительных книг и полюбила такого рода душераздирающие выражения. Но прощание пса и клоуна и в самом деле было трогательным. Пес скулил и вилял хвостом, Хоуп гладил его, обнимал и утирал слезы…
Именно в эту минуту Скок понял, что такое сомнения и как они могут мучить. Он давно привык к своему хозяину, полюбил его и хотел уйти с ним, но в то же время был не в силах расстаться с доктором Дулиттлом и его веселой звериной семьей. Но быть сразу в двух местах — штука невозможная.
— Господин доктор, — сказал Хоуп Джону Дулиттлу, — я каждую неделю буду писать письма, а вы уж, пожалуйста, читайте их вслух по-собачьи Скоку.
Он еще раз погладил Скока и ушел.
Поздно вечером О’Скалли, Тобби и Скок улеглись на своих тюфяках в коридоре около спальни доктора. О’Скалли и Тобби уже задремали, когда все еще терзаемый сомнениями Скок снова заскулил:
— Что же я наделал! Не должен был я покидать его. Где же моя хваленая собачья преданность? Ведь он был мне хорошим хозяином, даже очень хорошим, а я предал его. Как мог я оставить его после стольких лет дружбы?
— Выбрось ты все это из головы! — сердито проворчал Тобби. — Ну что ты терзаешь себя? Это люди выдумали собачью преданность. К чему укорять себя? Ты честно работал на сцене и зарабатывал себе на хлеб, а иногда — и хозяину. Публика чаще смеялась твоим, а не его выходкам. Теперь он бросил цирк, потому что у него в кармане завелись денежки, часть из которых по праву принадлежит тебе. Ну да ладно, мы с тобой и без денег не пропадем, но если тебе больше хочется остаться с доктором, а ему — путешествовать по дальним странам, то это ваше личное дело. И каждый из вас волен делать то, что ему вздумается.
— Так-то оно так, — согласился Скок, но тут же возразил: — И все же мне не следовало его бросать.
— Ты сначала разберись, кто кого бросил! — пролаял Тобби. — Мой хозяин, Генри Крокетт, тоже был неплохим человеком, а я предпочел остаться с доктором Дулиттлом и не чувствую за собой никакой вины. В конце концов у нас всего лишь одна жизнь. И хотя это собачья жизнь, она принадлежит нам.
И Тобби и О’Скалли пришлось немало потрудиться, прежде чем они сумели уговорить Скока отбросить прочь все сомнения.
Джон Дулиттл тоже в ту ночь уснул не сразу. Сначала он лежал в постели и думал о делах птичьей оперы, о цирке и о прочих ежедневных заботах. И вдруг он услышал, что собаки в коридоре затеяли разговор. Он сел не постели и прислушался. Удивительно простая мысль о том, что собачья жизнь принадлежит собакам, поразила доктора.
Следующим утром доктор позвал к себе сову Бу-Бу, которая вела все счета, и очень долго о чем-то с ней советовался. Затем он собрал у себя в фургоне весь свой цирк.
По его просьбе пришли даже животные. Конечно, слон, лев и леопард в фургоне уже не поместились, они стояли на лужайке у входа и наблюдали за происходящим через открытую дверь. Только теперь Джон Дулиттл увидел, как сильно поредели ряды его артистов. Зверей оказалось намного больше, чем людей.
— Мы с вами хорошо поработали, — сказал доктор Дулиттл, — и уже можно пожинать плоды.
Хрюкки тут же мечтательно прищурился и прошептал:
— Плоды — это хорошо, плоды я люблю…
— Помолчи, не мешай слушать, — одернула его Крякки. — По-моему, доктор сейчас скажет нам что-то важное, иначе он не стал бы всех собирать.
А Джон Дулиттл тем временем продолжал говорить:
— Вы знаете, что в нашем цирке ни у кого не было жалованья, но вся прибыль делилась среди артистов, и каждый получал то, что зарабатывал. А теперь подумайте сами: разве звери и птицы не помогали нам? Разве публика не выкладывает денежки за то, чтобы посмотреть зверей на арене цирка и в зверинце? Разве «Пантомима из Паддлеби» не принесла нам барыши? А теперь еще птичья опера дает нам хороший доход. Вот поэтому мне кажется, что будет справедливо, если и звери получат свою долю.
— Господин доктор, — затрубил вдруг слон, — я плохо понимаю человеческий язык, а дело здесь, как видно, непростое. Не могли бы вы повторить все по-слоновьи?
Доктор повторил свою речь по-слоновьи, а среди артистов-людей и артистов-зверей уже разгорелись споры.
— Да зачем им деньги? — говорили одни. — Не успеют они выйти с кошельком на улицу, как их тут же ограбят.
— О’Скалли не так-то легко ограбить, — возражали им другие.
— А остальных? — не унимались те, кто не хотел делиться со зверями.
— А остальные положат деньги в банк.
— В банк? Да кто им откроет счет?
— Есть один банк, — вмешался в спор доктор Дулиттл, — который уже согласен открыть счет любому из наших животных и выдать им чековые книжки.
— Но я же не умею писать! — хрюкнул поросенок. — А на каждом чеке надо ставить свою подпись.
Он уже видел, как входит в овощную лавку, набирает полную корзину всяких вкусностей и не может расплатиться из-за собственной неграмотности. От обиды Хрюкки едва не заплакал.
— Не хнычь, — сказала ему сова. — Люди придумали такую умную штуку, как доверенность. Ты доверишь доктору подписывать чек и получать деньги вместо тебя.
— А я думаю, что деньги вам вовсе не нужны, — возражала Крякки. — Вы их тут же растратите на пустяки.
Споры продолжались, и, так как к согласию никак не могли прийти, решили голосовать. Голосовали, конечно, только люди. Против были кассир и билетер, а Джон Дулиттл, Мэтьюз, Теодора и Фред из зверинца — за.
Вечером, сидя за ужином, доктор Дулиттл рассуждая;
— Мало ли что со мной может случиться! А так у вас будут деньги. Говорят: деньги делают человека. Я всегда считал и считаю до сих нор, что деньги — это плохо. Но также плохо, когда в кармане пусто. Давайте теперь проверим, может, люди станут больше уважать тех животных, у кого есть собственный счет в банке. Если меня кто-то ударит на улице, я могу подать на наглеца в суд. И в то же время люди беспрестанно раздают пинки животным. Если у вас будут деньги, вы можете нанять адвоката и наказать грубияна по закону.
— Да какой адвокат согласится? — встрепенулась Крякки.
— Эти крючкотворы согласятся на что угодно, лишь бы им хорошенько заплатили, — засмеялась сова Бу-Бу.
— Я уже нашел адвокатов, — сказал доктор, — которые готовы защищать вас в суде и распоряжаться вашими деньгами по доверенности.
О’Скалли ухмыльнулся.
— Насколько я понимаю, доверять можно только тому, кому веришь. А я верю только доктору Дулиттлу и еще немножко Мэтьюзу.
— Верно, — поддержала его Крякки. — Мы все дадим доверенность на распоряжение нашими деньгами господину доктору.
На том звери и порешили. А через несколько дней прибыль от цирка разделили, деньги зверей положили на счета в банке, и каждый из них получил чековую книжку.
Больше всех радовался Хрюкки. Он то и дело подбегал к сове и спрашивал:
— Бу-Бу, ну-ка скажи, пожалуйста, сколько у меня денег в банке?
— Пятьдесят три фунта восемь шиллингов и пять пенсов, — терпеливо отвечала сова.
— Пятьдесят три… восемь… пять… — мечтательно повторял поросенок, но через пять минут мудреные числа вылетали напрочь из его головы, и он снова бежал к сове.
— Бу-Бу, пожалуйста… — Все повторялось снова.
Но самое плохое было то, что Хрюкки окончательно зазнался. Он даже стал вести себя невежливо с другими представителями рода поросячьего. При встрече с сородичами он задирал пятачок и хрюкал:
— Ведите себя повежливее со мной, деревенщина, а не то я скажу своему адвокату и он подаст на вас в суд.
Больше всех денег получил О’Скалли — доктор положил на его счет и ту кругленькую сумму, которую ему прислал господин Пулен.
Крякки поначалу расстроилась — ну к чему ей были нужны деньги? Но потом она поразмыслила и сказала себе: «Доктор все равно размотает свою долю. А у меня денежки целее будут. По крайней мере, когда он снова окажется без гроша, мы сможем на мою долю вернуться в Паддлеби».
Глава 6…и как их потратить
Впервые в истории и, наверное, впервые в сказках звери получили деньги и могли тратить их, как им заблагорассудится. По правде говоря, доктор в душе был согласен с Крякки: он тоже считал, что звери потратят денежки в мгновение ока, но ему было очень любопытно посмотреть, что же выйдет из всей этой затеи. И даже если бы звери потратили все до последнего пенса, и то нельзя было бы сказать, что они неразумные животные. Сколько людей делают то же самое, проматывают огромные состояния, а окружающие продолжают считать их вполне разумными существами. Возможно, мотовство — черта чисто человеческая.
Вечером того же дня, когда звери получили чековые книжки, доктор допоздна задержался в театре. Ужин уже остывал, поэтому звери сели за стол без доктора. Разговаривали только о деньгах.
— Что ты сделаешь со своими деньгами, О’Скалли? — спросила пса белая мышь.
— Пока еще не знаю точно, — ответил О’Скалли, — но кое-что на примете у меня уже есть. Ты даже не представляешь, сколько бродячих собак умирает на улицах Лондона от голода. Я уже давно подумываю открыть ночлежку для бездомных, чтобы туда мог прийти любой сирота и любой бродяга и получить там кость, миску супа и подстилку на ночь. И чтобы никто не спрашивал, кто ты, откуда. Терпеть не могу праздных вопросов! Я уже говорил об этом с доктором Дулиттлом. Он обещал помочь.
— И кто тебя тянул за язык? — набросилась на О’Скалли Крякки. — У нас уже есть приют для престарелых лошадей, мы на него потратили кучу денег.
— Но теперь-то я потрачу свои деньги! — не сдавался О’Скалли.
— Ты же знаешь доктора, — продолжала сетовать Крякки, — он ухватится за твою мысль и из доброты намнет тратить свои деньги. Бу-Бу говорит, что доктор Дулиттл сейчас богат. Ну и что с того? Помяните мое слово — не за горами тот день, когда он снова окажется без гроша. И вот тут-то мы ему поможем. Поэтому пусть все ваши денежки лежат в банке, не трогайте их, берегите!
— Но доктор сказал, что мы сами заработали эти деньги, — хрюкнул поросенок. — Значит, они наши.
<— Без доктора ты не заработал бы и ломаного гроша! — ухнула с камина сова. — Люди, чтобы сберечь деньги, пускают их в оборот, занимаются торговлей.
— Вот это по мне! — перебил Хрюкки и звонко шлепнул себя копытцем по груди. — Что может быть лучше торговли овощами? Я открою на свои деньги овощную лавку и половину от прибыли буду отдавать тебе, Крякки, чтобы ты хорошенько кормила доктора.
— Боже! Что ты затеял! — всплеснула крыльями Крякки.
— А почему нет? — не сдавался Хрюкки. — У меня хватит денег, чтобы скупить все вилки капусты на Лондонском рынке. Я самый богатый поросенок в Англии.
— Ты самый глупый поросенок в мире! — сердито крякнула утка. — Как только ты откроешь лавку, то сразу же сам слопаешь все овощи, и нечего будет продавать.
Звери еще долго пререкались за ужином, но так ни до чего и не договорились. Да оно и понятно: трудно было ожидать, что кто-то откажется от тех удовольствий, которые можно получить за деньги.
Белая мышь попросила доктора сходить с ней в сырную лавку, и там они купили полфунта каждого вида сыра, какой только был. А было там ой как немало сыров. Даже доктор Дулиттл не знал и половины их названий.
Когда они пришли домой с огромным свертком, от которого соблазнительно пахло сыром, Хрюкки выпросил у белой мыши по маленькому ломтику каждого сыра. Он хотел запомнить их названия и вкус, не потому, что был лакомка, а потому, что ему вздумалось написать книгу «Мои питательные кулинарные приключения». А так как в жизни поросенка подобных приключений хватало, то книга тянула томов на десять.
Хрюкки с помощью доктора сам покупал себе овощи и фрукты, самые дорогие и редкие. Однажды в большом овощном магазине одна дама увидела, что поросенок лакомится спаржей, и набросилась на доктора Дулиттла:
— Как вы смеете скармливать свинье такие изысканные овощи?
Хрюкки с высоко поднятой головой и набитым спаржей ртом посмотрел на сердитую даму и попросил доктора Дулиттла:
— Скажите ей, господин доктор, что я сам все это купил, на собственные деньги.
Доктор не мог отказать себе в удовольствии и перевел слова Хрюкки на человеческий язык. Вы бы видели, что случилось с дамой! Она открыла рот, потом закрыла, так ничего и не сказав, а затем покраснела ярче летнего помидора и бросилась вон из магазина.
У поросенка появилась еще одна привычка — ему ужасно понравилось начищать до блеска свои копытца. Он даже договорился с маленьким чистильщиком обуви, и тот каждое утро приходил к дому, где жил доктор Дулиттл и его звери, и на ступеньках драил копытца Хрюкки. Поросенок при этом гордо поглядывал на прохожих.
Именно эти блестящие копытца и переполнили чашу терпения Крякки.
— Да как тебе не стыдно тратить деньги на такие пустяки, — укоряла она Хрюкки.
— Но это стоит всего один пенни в день! — оправдывался поросенок.
— Транжира поросячий! — даже взвизгнула от возмущения Крякки. — Да в Паддлеби я на два пенса готовила вам всем обед!
— Положение обязывает, — задрал пятачок Хрюкки. — Не могу же я выйти на улицу с грязными копытцами! Там дети узнают меня и показывают пальцем: смотрите, вон идет Хрюкки, знаменитый артист.
— Скажи лучше — знаменитый хвастун, — проворчала Крякки и вернулась к своим кастрюлям.
Утка мыла и перемывала посуду, готовила и убирала изо дня в день. Свои деньги она не тратила ни на что, в то время как остальные звери бегали по магазинам. Лишь сова Бу-Бу была такой же осмотрительной. И как-то в голову Крякки закралась мысль: а почему бы мне не нанять посудомойку?
Мысль настолько ей понравилась, что уже на следующий день молодая опрятная девушка мыла тарелки и драила кастрюли. Крякки только показывала ей крылом, что вымыть и что куда убрать. Платила Крякки девушке из собственных денег.
Но если Крякки нарадоваться не могла на прислугу, то Джону Дулиттлу житья от нее не стало. Девушка, как и многие другие, мечтала о сцене, о театре, о букетах цветов и поклонниках, одним словом, она хотела стать актрисой. Она принялась осаждать знаменитого доктора Дулиттла просьбами:
— Господин доктор, помогите же мне попасть на сцену. Я буду прекрасной оперной певицей.
Доктор послушал, как она поет, и пришел в ужас.
— Вы прекрасная посудомойка, — сказал он ей. — Ну зачем вам понадобилась оперная сцена?
Но девушка не отступала, и доктор стал возвращаться домой только тогда, когда посудомойка уже уходила. А утром, прежде чем выйти из своей комнаты, он посылал Крякки разведать, где сейчас девушка, а затем окольными путями потихоньку покидал дом.
Скок поначалу не знал даже, что делать с деньгами. Но вот однажды к доктору пришли больные собаки, и от них Скок услышал, что его родная сестра Мегги живет на южной окраине Лондона. Скок решил навестить сестру и попросил доктора поехать с ним.
С последней встречи брата и сестры минуло уже восемь лет. С тех пор сестра вышла замуж, а совсем недавно родила пятерых очень милых щенков.
У всех матерей одна забота — вырастить своих детей здоровыми. Три щенка Мегги росли здоровыми и резвыми, а двое были слабенькими. Поэтому сестра Скока ужасно обрадовалась, что брат привел доктора Дулиттла.
Доктор осмотрел щенков и сказал:
— Не тревожьтесь, никакой серьезной болезни у них нет. Конура у вас тесная и душная, детям следует бывать побольше на свежем воздухе.
— Но я же не могу отпускать их одних. Малыши едва-едва научились ходить. А сколько опасностей на улицах Лондона! Того и гляди каретой переедут.
— Все будет хорошо, Мегги! — неожиданно воскликнул Скок. — Я найму няню, настоящую, человеческую.
Так он и сделал. Через день-два на улицах Лондона появилась няня в белом переднике и чепце, которая катила коляску, а в коляске сидели пятеро щенков. На улице было еще холодно, поэтому щенки были одеты в вязаные жилетики. Рядом с няней шагал дядя Скок, пес из цирка Джона Дулиттла.
Глава 7. Звербанк
В одно воскресное утро, когда Джон Дулиттл и звери сидели за завтраком, к нему вошел Мэтьюз Магг. В руках он держал газету.
— Вы слышали, господин доктор, — сказал он, — говорят, что банк, где мы храним наши деньги, может лопнуть.
— В самом деле? — встревожился доктор Дулиттл. — Надо забрать оттуда все наши сбережения и поискать другой, понадежнее.
— Как банк может лопнуть? — удивился Хрюкки. — Ведь он каменный. Вот стеклянная банка может лопнуть, это я сам видел. Позавчера у Крякки лопнула банка с вареньем, и все варенье вытекло на пол. Но и в том большой беды, по-моему, не было, я варенье тут же съел. Было очень вкусно.
Доктор пустился в объяснения:
— Банк — это то место, где люди хранят свои деньги. — Деньги складывают в железные, прочные сейфы, а потом ссужают их тем, кому они срочно требуются. Но ссужают по-особому, скажем, дают в долг сто фунтов, а вернуть требуют сто двадцать. Если банк ведет свои дела неосторожно, то он может разориться. Тогда говорят, что банк лопнул.
— Сдается мне, — проворчала сова Бу-Бу, — что наша старая копилка была надежнее любого банка. Если бы она и лопнула, то наши деньги все равно остались бы при нас.
— Выходит, плакали наши денежки? — заохала Крякки.
— Пока еще нет, — попытался успокоить хозяйку доктор Дулиттл. — Завтра же утром я заберу из нашего банка все деньги и отнесу их в другой.
— А если и другой лопнет? — не хотела успокаиваться Крякки.
— Придумал! — вдруг радостно залаял О’Скалли. — А что, если нам основать свой собственный банк? Банк зверей будет самым надежным банком.
— А где же звери возьмут деньги? — засомневалась Крякки.
— Заработают, — уверенно ответил О’Скалли. — Заработали же мы!
Доктор задумался, а потом вдруг поддержал О’Скалли:
— А что, это мысль. В «овце концов настанет такой день, когда люди будут платить животным за их работу. Почему цепному псу не платят за то, что он сторожит хозяйское добро? Почему не платят лошадям? А когда у зверей появятся деньга, нм потребуется надежное место для хранения. Давайте подумаем, как назвать такой баше может быть, ПЕС-КОТ-БАНК? По-моему, звучит неплохо.
О’Скалли поморщился в ответ.
— Нет, в названии не должно быть ни кошек, ни собак, иначе все сразу вспомнят о старой вражде между кошками и собаками и станут смеяться. Название должно быть серьезное, вызывающее доверие, чтобы и звери и люди охотно несли к нам деньги. К тому же я не стал бы брать в компаньоны кошек. Они ленивы, работать их и палкой не заставишь, единственное, что им надо, — это теплый уголок возле печки. Нам нужен банк для зверей и людей, куда каждый сможет положить деньги без страха, что его надуют. Давайте назовем его Сберегательным банком трудящихся животных. И не будем в него пускать сорок — они не трудятся, а живут воровством. Таскают из домов золото и серебро.
— Твое название слишком длинное, его сразу и не выговорить, — возразила Бу-Бу. — Давайте назовем его просто — Звериный банк, а сокращенно — ЗВЕРБАНК.
Название всем понравилось. Депо оставалось за малым: найти помещение, поставить прочные сейфы, нанять кассиров. Доктор Дулиттл как-никак был доктором медицины, а не доктором экономики, поэтому ему требовалась помощь. И он обратился к богатому любителю животных, который одолжил ему пеликанов и фламинго для оперы.
Сообща они быстро сняли дом и нашли служащих. Мэтьюз Магг поспешил рассказать о затее газетчикам, и уже через день все газеты дружно смеялись над Звербанком.
Но газеты могли смеяться, сколько их душе было угодно. Главное — все люди узнали о новом банке, основанном самим доктором Дулиттлом, которого называли „волшебником на Паддлеби“ к которому верили очень и очень многие.
Джон Дулиттл взял из ненадежного банка все их сбережения и хранил дома до самого открытия. Звербанка. А открылся банк всего через неделю, после памятного разговора.
С самого утра на улице столпились любопытные. Одни с улыбкой показывали пальцем на вывеску, где большими золотыми буквами было написано ЗВЕРБАНК. Такого еще никто не видел. Другие тоже улыбались, а про себя подумывали, не поместить ли им свои, денежки в Звербанк?
Кроме людей к банку потихоньку стягивались звери и птицы из окрестностей Лондона — их заранее оповестила сова Бу-Бу. И все несли с собой загадочные свертки.
И вот банк распахнул двери. Первыми положили на счет свои деньги звери доктора Дулиттла и птицы из его оперы. Эго были настоящие деньги — фунты и шиллинги. За ними пошли лесные звери. Один барсук принес сто золотых монет. Он как-то рыл нору и натолкнулся на старый горшок с золотыми монетами. Чайки несли жемчужины, ежи — случайно найденные в лесу кошельки. Звери все прибывали и прибывали — кроты, ласки, собаки, лисы…
А потом публика и вовсе изумилась: к банку подъехал большой фургон, и из него вышли лев, леопард и слон. Это были звери из цирка доктора Дулиттла, которые тоже получили свою долю прибыли. Говорят, что обезьяны обезьянничают. Это неправда, больше всех на земле обезьянничают люди. Вот и теперь люди увидели, как много зверей принесли деньги и драгоценности в Звербанк, и тоже решили не отставать. Не меньше тысячи человек решились доверить свои сбережения Звербанку.
Скажем честно, Звербанк не стал таким большим банком, как банк Ротшильда. Но он существует до сих пор и считается вполне надежным.
Глава 8. Неутешительные новости из Паддлеби
Публика словно предчувствовала, что скоро и птичья опера, и цирк доктора Дулиттла прекратят свои представления, и спешила увидеть необычных артистов. Многие шли во второй раз, а некоторые даже в третий.
Утка и сова постоянно заводили речь о возвращении домой, но доктор отговаривался тем, что дела идут хорошо и грех не использовать такую возможность.
Но утка думала иначе. Она знала, что если они не вернутся как можно скорее в Паддлеби, то доктор непременно потратит все заработанные деньги и им снова придется бродить с цирком по ярмаркам, чтобы расплатиться с долгами.
А вот Хрюкки не думал о завтрашнем дне. Ему нравилась жизнь артиста, большие города, слава, и он хотел, чтобы доктор Дулиттл придумал какое-нибудь новое представление.
Но доктор так был занят с оперой и цирком, что ничего нового придумать не мог — не потому, что ему не хватало воображения, а потому, что у него совершенно не оставалось свободного времени.
Вот тогда-то поросенок и решил придумать что-нибудь новенькое сам.
Однажды вечером он сказал:
— Вы только послушайте, какая мысль мне пришла в голову.
Утка опасливо посмотрела на поросенка — от него она ждала только неприятностей. Но О’Скалли был в благодушном настроении — он успел проглотить сытный ужин и теперь грелся у огня, полыхавшего в камине.
— Валяй, рассказывай, что там тебе пришло в голову, — тявкнул он. — Может быть, на этот раз ты придумал что-то дельное.
— Очень даже дельное, — невозмутимо согласился поросенок. Он неторопливо отобрал из блюда три самых больших яблока, чтобы съесть их уже в постели, и торжественно произнес: — По-моему, нам пора кончать с представлениями птичьей оперы. Спору нет, она принесла нам хорошую прибыль, но нельзя же потчевать публику одним и тем же! Птичьи песенки скоро зрителям набьют оскомину, и тогда про нас забудут. Нужно что-то новенькое. Вот я и предлагаю поставить кулинарную оперу.
Все весело рассмеялись — Хрюкки сел на своего любимого конька! Не смеялась только утка. Она подошла вплотную к „великому артисту“, приблизила свой клюв прямо к его пятачку и грозно крякнула:
— Если ты будешь приставать к нам со своими глупостями и мешать нам возвратиться в Паддлеби, я откажусь тебя кормить. Пока я хозяйка в этом доме, ты у меня и корочки хлеба не получишь.
— Не сердись, — миролюбиво сказал поросенок, — я там и для тебя роль придумал. Самую главную, хотя моя роль будет чуть-чуть главнее. Ты будешь готовить все те блюда, которые я буду съедать на сцене.
— Ты опять за свое? — вконец разъярилась утка. — Ну что же, пеняй на себя!
— Погоди, Крякки, — мягко остановил ее доктор Дулиттл. — Давай сначала выслушаем его до конца.
Опасаясь взбучки, поросенок прихватил свои яблоки и пересел поближе к доктору.
— Правильно, господин доктор, — сказал он, когда почувствовал себя в безопасности, — Сначала выслушайте меня до конца. Это будет веселая, забавная опера в четырех действиях и с увертюрой…
— И все же я не понимаю, — перебил поросенка доктор Дулиттл, — как можно сочинить целую оперу об одной лишь еде.
— А там будет не одна еда, там будет много еды, — возразил поросенок. — Столько, чтобы хватило на все четыре действия. Сначала будет увертюра. Почему я так люблю заходить на кухню к Крякки, когда она готовит?
— Чтобы стащить до обеда капустную кочерыжку! — хихикнул О’Скалли.
— И вовсе нет. Дело в том, что звон кастрюль, стук ножа, шипение масла звучат как музыка. Вот это и будет у нас увертюрой. В первом отделении на сцену будут выносить закуски — салаты, редиску, огурцы, — да мало ли что еще родится в качестве закуски! Тут же прозвучит квартет ножей и вилок. За стол сядут четыре человека и в такт, слаженно, станут работать ножами и вилками Божественный, нежный перезвон столовым приборов! Зрители прослезятся!
Поросенок даже мечтательно прикрыл глаза.
— Не так уж и плохо, — согласился с ним Джон Дулиттл, — а дальше что?
— Второе отделение начнется с супов. Они будут кипеть, булькать, ворчать на огне. А потом их подадут на стол.
— А танцев в твоей опере не будет? — удивился Скок. — В ней будут только жевать и жевать?
— Ну, конечно, будут. Во втором отделении у меня будет танец салфеток. А в третьем — марш официантов. В ливреях и с подносами в руках они будут ходить вокруг меня. На каждом подносе два-три блюда, я сижу посреди сцены, а официанты ходят и ходят вокруг…
— А голова у тебя не закружится, Хрюкки? — язвительно спросил О’Скалли.
— Не беспокойся, я привычный, — продолжал поросенок. Он так увлекся, что даже не замечал, как остальные звери посмеиваются над ним. — А в четвертом действии настанет время пирожков, тортов, мороженого и фруктов. А чтобы раззадорить публику, по залу будут носить блюда, чтобы зрители почувствовал» запах.
— Это ты здорово придумал, — хмыкнул О'Скалли, — зрители будут нюхать, а ты будешь есть…
Но поросенок уже ни на что не обращал внимания.
— А какие там будут арии! «Булькай громче, мой котелок…» Или вот еще — любовная песня…
Хрюкки встал на задние ножки, скрестил передние на груди, закатил глаза и пронзительно завизжал по-поросячьи:
Не в силах думать о другом,
Молю тебя о встрече, милый.
Там, под луной, у блюда с пирого-о-о-ом,
И с творого-о-о-ом!..
— Господин доктор, прикажите ему замолчать, — простонала Крякки, — иначе я не выдержу и не ручаюсь за себя.
— Конечно, это произведение не будет великой оперой, но я и задумывал веселое представление, легкое и забавное.
— А получится легкий и забавный обед, — засмеялся Скок.
— Французы оперы называют опера-буфф, — ввернул умное слово Хрюкки.
— Я бы сказал опера-пир-горой, — насмехался О’Скалли.
— Спаси меня, Господи, от безумных свиней! — воскликнула в ужасе Крякки. — Господин доктор, ну чего нам еще не хватает? Славы? Денет? Неужели лондонская публика польстится на эту обжорскую оперу? Мы вбухаем в ее подготовку все, что у нас есть, а потом останемся на бобах. Как все мы вернемся в Паддлеби без денег? Не слушайте Хрюкки, не поддавайтесь на его уговоры. Он так зазнался, что и вовсе ум потерял.
И тут произошло то, от чего Крякки потеряла дар речи. Джон Дулиттл долго не отвечал, а потом задумчиво произнес:
— A в этом и в самом деле что-то есть. Конечно, Хрюкки — большой выдумщик, и над его оперой придется еще хорошенько поработать, но публика на его оперу пойдет, хотя бы потому, что ее придумал известный артист — поросенок.
Тут уже испугалась и сова.
— Одумайтесь, доктор, — ухнула она. — Неужели вы всерьез готовы взяться за эту чушь?
Но доктор уже никого не слушая, а только бормотал:
— Музыканты могут играть на крышках от кастрюль и на хрустальных бокалах…
Всю ночь Крякки не сомкнула глаз. От одной мысли, что доктор вдруг затеет новое представление и еще на полгода застрянет в Лондоне, у нее на глазах выступали слезы.
Но утром на помощь ей пришел Горлопан. Неделю назад он убедился, что пеликаны и фламинго после сотни представлений знают уже свои роли назубок и его присутствие в птичьей опере не требуется. Воробей решил отдохнуть за городом и полетел в Паддлеби. Теперь он вернулся и первым делом навестил Джона Дулиттла.
Доктор и его звери сидели за столом, когда Горлопан впорхнул в открытое окошко. Тут же все забыли про кулинарную оперу и забросали воробья вопросами.
— В деревне сейчас прекрасно, — отвечал Горлопан. — Правда, пока цветет только терновник, но уже появилась зелень. Вот-вот зацветут яблони. Но ваш сад, господин доктор, в этом году цвести не будет. Ваши яблони так долго никто не подрезал и не прививал, что они стали больше похожи на стариков с нечесаными бородами, чем на фруктовые деревья. Но дрозды и скворцы по-прежнему вьют гнезда в вашем саду.
— А крокусы? — огорченно спросил Джон Дулиттл.
— Какие крокусы? — искренне удивился Горлопан. — Цветник так зарос травой, что сквозь нее никаким цветам не пробиться. А вот трава растет хорошо, в человеческий рост уже вымахала. Скоро из-за нее дома будет нё видно. Если вы решили выращивать сено, то не прогадали. Воза три в вашем саду набрать будет можно, и неплохо на этом заработать.
Чем больше рассказывал Горлопан, тем больше огорчался доктор Дулиттл и тем больше радовалась Крякки. Она быстро смекнула, что уж теперь ее любимый доктор вернется вместе с ней в ее любимый Паддлеби, чтобы привести в порядок дом и сад.
— А как поживает старая хромая лошадь? — не поднимая глаз от смущения, спросил доктор.
— Жива, что сделается старушке, — чирикнул воробей. — Она передает вам привет. Овса и сена у нее хватает, иногда она выходит погулять на лужайку у дома. На жизнь она не жалуется, но до нее дошли слухи, что вы основали приют для престарелых лошадей. Вот она и спрашивает, не лучше ли ей перебраться в этот приют, а то уж больно одинокой и заброшенной она себя чувствует.
— Вот видите, господин доктор! — воскликнула Крякки. — Говорила я вам, а вы меня не слушали! Если мы немедленно не вернемся в Паддлеби, рассыплется на кирпичи ваш дом и погибнет сад. А лошади-то каково!
— Конечно, ты права, — согласился с ней Джон Дулиттл. — Одному Богу известно, как я тоскую по старому доброму Паддлеби. С твоей оперой, Хрюкки, придется повременить. Может быть, когда-нибудь, уже в Паддлеби, мы подготовим оперу к твоему дню рождения. А сейчас, Горлопан, отправляйся ко мне домой и скажи старой хромой лошади, что мы возвращаемся.
Глава 9. Легенда о привидениях из Джобберич
Цирк доктора Дулиттла закрылся. Сворачивались шатры, паковались чемоданы, но на душе Крякки все равно было неспокойно. Бедняжка боялась, что в последнюю минуту случится что-то такое, что помешает доктору оставить навсегда цирк.
А Джон Дулиттл был настроен решительно. Он не поддавался на уговоры директоров театров и хозяев увеселительных садов. Уже были возвращены хозяевам пеликаны и фламинго, разлетелся по своим гнездам хор воробьев, Корнелиус, Пипинелла и прочие канарейки сами выбрали себе хозяев.
Правда, оставался еще зверинец, в котором были слон, леопард, лев и опоссум. Недолго думая, доктор решил отправить их на родину. Вы бы слышали, как громко трубили и рычали слон, лев и леопард, когда узнали, что скоро они вернутся в свою любимую Африку. Они так шумели, что люди, жившие по соседству, подумали, что настукает Судный день.
Денег, которые заработали в цирке звери-африканцы, с лихвой хватило бы на то, чтобы отправить их домой в клетках. Но Джон Дулиттл решил отплатить добром зверям за их верную службу и сказал:
— Если зверей повезут в клетках на обычном пароходе, то весь день пассажиры будут пялиться на них, мешать им, а мальчишки станут швырять в них орехами. Я найду для них целый корабль.
Бережливая Крякки схватилась за голову. Она не знала точно, сколько стоит нанять корабль и отвезти на нем слона, льва и леопарда в Африку, но догадывалась, что обойдется им новая затея доктора ой как недешево. От ужаса перья у нее на голове встали дыбом.
— Они всю жизнь прожили в клетках, — заохала утка. — Ну что им стоит еще немного потерпеть! Каждую неделю из Англии в Африку отплывает корабль.
Джон Дулиттл возразил ей:
— Обычные корабли с пассажирами заходят только в порты, а ты представляешь, какая суматоха поднимется, если на пристань сойдут слон, лев и леопард. Их или снова посадят в клетку и продадут в зоопарк, или пристрелят. Я хочу, чтобы моих зверей высадили там, где они сами потребуют.
И вот доктор Дулиттл поместил в газете объявление, что он желает нанять корабль на один рейс в Африку. К доктору гурьбой повалили капитаны.
— Перевезти льва, леопарда и слона? — говорили они. — Нет ничего проще! Мы сегодня же погрузим клетки на палубу и к вечеру снимемся с якоря.
— Нет, нет! — горячо возражал доктор. — Никаких клеток. Мои звери должны свободно разгуливать по всему кораблю. Но вы не беспокойтесь, хлопот вам они не доставят, с ними поедет человек, который будет за ними ухаживать.
Все капитаны удивленно выкатывали глаза, затем выразительно крутили пальцем у виска и уходили восвояси. И только один старый добродушный морской волк согласился взять к себе на борт диких зверей без клеток.
— Звери? — обрадовался он. — Ну и слава Богу! Лишь бы не изысканные пассажиры первого класса. От зверей, думаю, у меня будет меньше головной боли.
Тут же наняли плотника, и он быстро сколотил посреди палубы корабля большой крытый загон, где слон мог укрываться от шторма; льву и леопарду обустроили большую каюту. На носу корабля поставили бочки с водой. В жару слон набирал воду в хобот, поливал себя и окатывал с ног до головы своих друзей льва и леопарда. Корабль отплыл. Джон Дулиттл стоял на пристани и махал зверям рукой.
Через месяц вернулся Фред, присматривавший в дороге за зверями. Он рассказал, что все прошло замечательно, погода стояла хорошая, и только в Бискайском заливе их два дня трепал шторм. Но слон преспокойно отсиделся в своем устланном мягким войлоком загоне, а лев и леопард валялись на полу своей каюты и пили куриный бульон.
Остальные дни звери проводили на палубе. Морской воздух им был явно на пользу, потому что аппетит у зверей стал отменный, и запасов продовольствия едва-едва хватило до конца путешествия.
Звери не знают географии, поэтому они не могли сказать, где их родина. Капитан бросал якорь то тут, то там, звери выходили на берег, осматривались, отрицатель им качали головой и возвращались на корабль. Так продолжалось долго, пока, наконец, корабль не бросил якорь у устья Замбези. Звери сошли на берег, походили по краю тропического леса, затем затрубили и заревели, словно прощаясь с Фредом, и исчезали в зарослях.
Когда Фред рассказал эту историю Джону Дулиттлу, тот страшно удивился.
— Но ведь, судя по их рассказам, все они из разных краев! Они должны были сойти на берег в разных местах.
— Звери дружили, господин доктор, — ответил Фред. — Наверно, они не захотели расставаться.
Потом, много лет спустя, доктор снова побывал в Африке и там услышал странную легенду. Охотники из дальних селений рассказывали, что в африканской саванне они иногда встречают разгуливающих вместе слона, льва и леопарда. И уж совсем невероятными выглядели их рассказы о том, что в полнолуние все африканские звери: жирафы, антилопы, гиены, обезьяны, носороги — собираются на огромной поляне и усаживаются в круг, а слон, лев и леопард выходят на середину и показывают немыслимые трюки. Слон пляшет на задних ногах и барабанит хоботом по пню, а лев и леопард борются друг с другом, словно люди. И никто никого на этих необычных представлениях не ест. Антилопа может безбоязненно сидеть рядом с крокодилом, а страус — рядом с гиеной.
Африканские жители назвали этих слона, льва и леопарда привидениями из Джобберич. Белые охотники, бывавшие в тех краях, смеялись над суеверными россказнями чернокожих. Но доктор Дулиттл сразу догадался, что это его звери, которые даже в далекой Африке не могли забыть цирк.
Глава 10. Прощай, Лондон!
Когда лондонские городские животные узнали, что доктор Дулиттл сворачивает шатры своего цирка, они гурьбой повалили к нему. Одни хотели увидеть великого человека и познакомиться с ним, другие были и вправду больны и просили у него помощи. Кошки, собаки, крысы, мыши, воробьи, сороки, галки шли и летели к нему день-деньской.
Особенно много к нему шло собак. Виной тому был О’Скалли. Он с самого утра уходил в кварталы бедняков, и если там ему встречался больной бродячий пес, то он отправлял беднягу к доктору Дулиттлу.
— Ступай к доктору, пока не поздно, — говорил он. — Скоро доктор уедет домой, но сегодня фургон доктора Дулиттла все еще стоит у Риджент-парка.
Конечно, от этого у доктора Дулиттла намного прибавлялось хлопот. Сам О’Скалли это прекрасно понимал, но ничего не мог с собой поделать. При виде несчастных собратьев у него сердце кровью обливалось.
— Судьба у собак нелегкая, — говорил он, когда Крякки принималась бранить его. — У многих жизнь не складывается, что же плохого в том, что я протяну им лапу помощи?
В отличие от Крякки доктор Дулиттл радовался, когда к нему приходили больные звери. Он считал, что человеческую жизнь надо мерить не прожитыми годами, а числом добрых дел. И он очень жалел, что дом у него маленький и он не может взять с собой в Паддлеби бездомных лондонских собак.
— Но почему, господин доктор? — удивлялся О’Скалли. — У вас большой сад, там можно поставить одну большую конуру, где поместится дюжина псов. Да и в доме место найдется, если Немного потесниться.
И вот в один прекрасный день сердце О’Скалли не выдержало. Он, по совету Крякки, долго крепился и не тратил свои деньги, чтобы всей семейке было на что жить, когда Джон Дулиттл снова окажется без гроша в кармане. Но что делать, если каждый день встречаешь на улице разнесчастных собратьев?
И наконец О’Скалли решился сделать то, о чем давно мечтал, — открыть в Лондоне ночлежку и бесплатную столовую для собак.
Пес позвал на помощь Бу-Бу, и она посчитала, сколько денег понадобится на его затею. Когда все было посчитано, сова схватилась за голову.
— Бесплатная столовая будет бесплатной только для твоих бродячих сородичей, а тебе придется выложить уйму денег. Всех твоих сбережений хватит только на один день.
Огорченный О’Скалли пошел к доктору, но и тот сказал то же самое, что и сова.
— А если обойтись без ночлежки и столовой, а только раздавать собакам кости? — не сдавался О’Скалли, уж больно ему хотелось помочь другим.
Он вернулся к сове, и они снова принялись считать и пересчитывать. Оказалось, что денег О’Скалли хватит в обрез на то, чтобы неделю подкармливать косточками весь собачий Лондон.
— Пусть будет хоть так, — обреченно согласился пес.
И он взялся за дело. Уже через два дня половина лондонских мясников свозила кости на склад на берегу Темзы и сваливала их там. Рыжий веснушчатый парень со смехом выдавал собакам по кости в зубы, а О’Скалли стоял у входа, приветствовал старых знакомых и родственников и сам следил, чтобы все было справедливо.
Как только О’Скалли замечал в очереди ухоженного пса в ошейнике, он тут же принимался стыдить его:
— И как тебе не стыдно отнимать пищу у бездомных и голодных? У тебя есть хозяин, он тебя поит и кормит. Уходи и больше не показывайся мне на глаза.
Сова рассчитала точно — ровно через неделю все деньги у О’Скалли вышли, и мясники перестали подвозить в сарай на берегу Темзы кости. На том и кончилась собачья благотворительность. Но бродячие лондонские псы еще долго вспоминали О’Скалли.
Все уже было готово к возвращению в Паддлеби. Оставалось только отправить в Америку шестерых черных ужей, которых мнимая принцесса Фатима выдавала за ядовитых змей, и опоссума, которого бывший директор цирка Блоссом показывал публике как «ужасного хищника американских лесов зверя харри-гарри». Выручил господин Вильсон, тот самый богатый любитель животных, который одолжил доктору Дулиттлу великанов и фламинго для оперы.
Господин Вильсон отбывал в Америку по делам и любезно согласился взять с собой опоссума и ужей. Приготовили два удобных ящика, где и «ядовитые змеи» и «ужасный хищник» могли жить в течение всего путешествия через океан.
Ящики стояли в каюте господина Вильсона, и все шло гладко до тех пор, пока в один прекрасный, солнечный день опоссума не вывели прогуляться по палубе.
Опоссум вдохнул свежий морской воздух, огляделся и вдруг увидел высокие мачты корабля. А надо вам сказать, что в своих родных лесах опоссумы очень любят висеть вниз головой на ветках больших деревьев. Обматывают ветку хвостом и висят, вниз посматривают. Ну что поделаешь, если им так нравится? И когда опоссум увидел высокие мачты корабля, он со скоростью кошки, за которой гонится О’Скалли, вскарабкался на самую верхушку, обмотал свой длинный хвост вокруг реи и повис там вниз головой.
Господин Вильсон был очень хороший человек, но у него, впрочем как и у меня и у вас, был один большой недостаток — он не говорил на языке зверей. Он громко кричал, звал опоссума, обещал ему любые лакомства, если только «милая зверушечка» спустится на палубу. Все было тщетно. Опоссум висел среди надутых ветром парусов и, судя по всему, намеревался провести вниз головой весь остаток путешествия.
Что было делать господину Вильсону? Лазить по мачтам он не испытывал никакого желания, потому что не умел это делать. А вокруг него уже собралась толпа пассажиров. Раздались смешки. В самом деле, кому не станет смешно при виде висящего вниз головой зверька и толстого господина, умоляющего «милую зверушечку» спуститься вниз?
В конце концов, капитан услышал шум и вышел на палубу. Он был человек опытный, всякое на своем веку видал и сразу же понял, что к чему. Недолго думая, он послал на мачту матроса.
Матрос лазил по мачтам и канатам как заправский акробат, но все же хуже опоссума. Пока матрос подбирался к зверьку, тот очень ловко, словно находился на земле, а не среди канатов и раздутых ветром парусов, перебрался на другую мачту и повис там.
Капитан послал на помощь первому матросу второго, но и вдвоем им не удалось справиться с юрким опоссумом. Вскоре уже семь матросов лазили по мачтам и, ругаясь на чем свет стоит, пытались изловить упрямого зверька. Наконец его оставили в покое, и он так и висел до позднего вечера на рее вниз головой и любовался заходом солнца.
И только после захода солнца, когда задул сильный холодный ветер, опоссум спустился вниз сам. Господин Вильсон все еще поджидал его на палубе. Он отнес опоссума в свою каюту, уложил в теплый, уютный ящик и больше не выводил его до конца путешествия.
Но приключения господина Вильсона на этом не кончились. Когда корабль пристал к американскому берегу, на борт поднялись таможенники. Кто это такие? Дело в том, что многие государства боятся, что к ним ввезут что-нибудь запрещенное — оружие или, скажем, целую революцию. Вот таможенники и роются в вещах, пассажиров, ищут среди белья пушки и бунтовщиков. И когда таможенники увидели господина Вильсона с двумя большими ящиками, они обрадовались: «В таких ящиках удобно возить оружие».
— Будьте добры, — сказали таможенники господину Вильсону, — откройте ваши ящики.
— Не стоит их открывать, — начал было упрашивать таможенников господин Вильсон, — иначе мы с вами хлопот не оберемся.
— Нет-нет, открывайте, — настаивали таможенники. Они уже заранее радовались — сейчас поймают злоумышленника с поличным!
Господин Вильсон с тяжелым сердцем открыл ящик, и тут же оттуда выползли шесть огромных ужей. Но только господин Вильсон знал, что это безобидные ужи, остальные увидели в них ядовитых змей.
Не стоит винить в случившемся ужей, их можно понять. Они всю дорогу от Англии до Америки провели в ящике, теперь им ужасно хотелось размяться и погреться на солнышке.
Ввозить революцию запрещено, а змей — нет. Таможенники извинились и бросились помогать господину Вильсону ловить змей. Остальные пассажиры визжали от страха и взбирались на мачты не хуже опоссума.
К счастью, все закончилось благополучно, ужей водворили обратно в ящик, а затем господин Вильсон отвез их и опоссума за город в лес и отпустил там на свободу. Ни ужи, ни опоссум так и не извинились перед господином Вильсоном за доставленные хлопоты и беспокойство. Наверное, они подумали, что раз уж он не понимает их языка, то и извиняться не стоит. А ведь были не правы — извиниться в любом случае стоило бы.
Лужайка в Риджент-парке опустела. Шатры были свернуты, все лишнее продано, карусель и кукольный театр — ширмы, марионетки, занавес — подарили приюту, где жили деги-сироты. От огромного, веселого, цветного цирка осталось только два фургона — фургон доктора Дулиттла и его семейки и фургон Мэтьюза и Теодоры с тяни-толкаем.
Мэтьюз Магг бродил по лужайке. Сокрушенно покачивал головой и бормотал:
— Я этого не переживу, я этого не переживу…
Его жена Теодора уговаривала его:
— Не терзай себя, Мэтьюз. Всему когда-нибудь наступает конец. Не может же доктор Дулиттл всю жизнь провести в цирке. Да и нам с тобой пора домой. Хватит бродить по свету.
Но больше всех не хотели расставаться с цирком дети, жившие по соседству с Риджент-парком. За три месяца они уже привыкли к тому, что можно бесплатно заглядывать в клетку ко льву, слону, леопарду, смотреть на представление кукольного театра или выступление силача Геракла. В день отъезда доктора дети гурьбой пришли на лужайку и принесли три огромных букета цветов и вручили их Теодоре, Мэтьюзу и доктору Дулиттлу. Они в последний раз сидели вместе, и доктор Дулиттл угощал всех мятными леденцами.
Когда Мэтьюз Магг и доктор Дулиттл тронулись в путь, у обоих в глазах стояли слезы.