Решено, сразу после «Крестов» поеду в эту самую военшколу, где он преподавал. Заодно попробую там поводить клювом – может, нарою что-то полезное.
Взять того же Вадима Борисовича Птахина – ну не верю я, что этот господин хороший от чистого сердца озаботился бедами арестованного сотоварища. Не тот типаж. Есть, есть тут какой-то свой интерес. Это во мне не говорят, а просто кричат знание человеческой психологии и оперская чуйка.
Надо бы аккуратно взять его за жабры и потрогать на предмет… Да на любой предмет. Если суетится, значит, есть чего скрывать.
И иногда не нужно копать глубоко, чтобы найти причину чужих волнений.
Глава 17
Прежде в «Крестах» я был только в качестве туриста, причём довольно давно. В памяти отложилась камера-одиночка, которую показывали во время экскурсии: высокое светлое окно, тёмно-коричневый дощатый пол, беленый потолок, оштукатуренная, выкрашенная в два разных колера стена, стол, табуретка, электрическая лампочка, не то топчан, не то кровать.
Особо страшных впечатлений после себя камера не оставила, приходилось видеть места, по сравнению с которыми эта одиночка – всё равно, что гостиничный номер. Хотя тут как в анекдоте – не надо путать туризм с эмиграцией. В реальности порой в камеры набивали столько людей, что они чуть ли не сидели на плечах друг у друга.
Ещё запомнились решётчатые лестницы и переходы, они складывались в некий вычурный архитектурный ансамбль.
Ну а в этом времени ещё недавно здесь был лагерь принудительных работ особого назначения, теперь же «Кресты» переделывали под следственный изолятор, и Александру то ли повезло, то ли не повезло стать одним из первых задержанных, которого поместили сюда на время следствия. Прежде, если я правильно понял Катю, «политических» держали в Доме предварительного заключения на Шпалерной, а тех, кто проходил по уголовным статьям – на Малой Охте в казармах Новочеркасского полка.
Самбур немного задержался, но я добросовестно прождал его у ворот всё это время, никуда не отлучаясь.
Одет следователь был в матросский бушлат явно с чужого плеча, подмышкой у него был потёртый кожаный портфель.
– Привет, Жора!
– Здорово! Как Раису проводил?
– Да нормально. Когда возвращался, один типчик пристал насчёт «закурить есть», я ему на всякий случай показал револьвер – и мы разошлись.
– А, ну это правильно, – поддержал его я.
– Бережённого бог бережёт.
– Кажется, пора придумать что-то взамен этой старорежимной поговорки, – улыбнулся он. – В общем, по нашим с тобой делам: бумаги я выправил, твой визит имеет официальный характер, так что следствие на тебя рассчитывает, товарищ Быстров.
– Какой лимит времени?
– Минут сорок – не больше, потом мне надо бежать в суд. Одного тебя в «Крестах», извини, не оставлю.
– Сорок так сорок, – не стал спорить я.
Конечно, чем больше – тем лучше, но дареному коню в зубы смотреть не принято. Эти несчастные сорок минут были тем самым подарком, на который я не особо рассчитывал.
Александра вызвали в комнату для проведения допросов: мрачную и стылую, из которой хотелось бежать без оглядки. Был ли в том какой-то психологический расчёт (причём на мой взгляд – ошибочный) или помещение выбрали методом научного тыка… но даже мне было здесь как-то не по себе. Сама атмосфера давила на человека, заставляла прятать глаза, опускать плечи ниже.
– Задержанный Быстров доставлен, – доложил конвоир, впуская Катиного мужа.
Я посмотрел на её избранника с интересом. Моего роста, явно похудевший на казённых харчах, с прямой спиной – не зря про таких говорят, что он словно кол проглотил, чем-то походит на иностранца – переодень его из изношенного грязного френча в костюм (который я сменил на свой) и хоть сейчас можно смело отправить гулять по Монмартру. Под носом жёсткая щёточка усов, на щеках рыжеватая щетина – ну да, с бритьём в СИЗО непросто.
Он явно удивился, когда заметил меня, и не сказать, что обрадовался. Скорее наоборот – счёл моё появление дополнительной строкой в приговоре.
– Задержанный Быстров прибыл по вашему распоряжению, гражданин следователь, – чуть надтреснутым, простуженным голосом представился он.
– Садитесь, – показал ему на табурет Самбур. – Заранее хочу предупредить – вся мебель тут привинчена к полу и не сможет стать оружием.
– Благодарю за предупреждение, но бить следователя табуретом по голове не входило в мои сегодняшние планы.
Александр сел, стараясь не смотреть в мою сторону.
– Вы не желаете изменить ваши показания?
– деловито спросил следователь.
– Не желаю, – подтвердил он.
– И как прежде, отказываетесь сообщить следствию, где находились в момент совершения убийства гражданина Хвылина?
– Мне нечего вам сказать, – сухо ответил Александр.
– Уверены? – нахмурился Самбур.
– Да. Я от своих слов не отказываюсь.
– Товарищ следователь, оставьте нас, пожалуйста, наедине, – попросил я.
Самбур кивнул, спокойно поднялся из-за стола и вышел. Мы остались вдвоём с Александром.
– Здравствуй, – сказал я.
– И тебе не хворать, – произнёс он и тут же закашлялся, поднеся ко рту кулак. – Извини, Георгий. В камере холодно и сыро, как только мокрицы не завелись…
– Что-то мне подсказывает, что тебе там совершенно не нравится.
– Издеваешься? Ну издевайся дальше. Я ведь для тебя тоже недобитая контра, как и для следователя. Вы с ним просто два сапога пара, – со злостью заключил Александр. – Знаешь, нам не о чем с тобой говорить. Мы с тобой как будто из разных миров. И у каждого своя правда, вот только понять друг друга нам не суждено.
– Саша, – заговорил я, и он удивлённо вскинулся – видимо, не привык, чтобы я, а вернее прежний Быстров, так его называл, – брось позировать! Я здесь по просьбе Кати. Она страшно переживает за тебя, боится, что тебя приговорят к тюремному сроку – а это лет восемь-десять. И, поверь, следственный изолятор по сравнению с настоящей тюрьмой – пансионат благородных девиц.
– Ничего, и в тюрьме живут люди, – усмехнулся Александр. – И не надо меня пугать: я уже пуганый, и все эти ваши большевистские штучки-дрючки мне хорошо известны.
– Пенитенциарную систему придумали не большевики, – заметил я.
– Пенитенциарную… надо же какими начитанными стали «товарищи», – фыркнул он. – Георгий, не трать на меня время, иди домой к сестре. Успокой её, скажи – пусть не волнуется.
– Сам-то понял, чего просишь? Давай поговорим как два нормальных человека, – я чуть было не ввернул «мужика», но вовремя спохватился и заменил слово на более нейтральное.
Мой родственник явно был голубых кровей и белой кости. Весь облик был пронизан аристократичностью и дворянством. Это не стирается за год или два. Даже СИЗО не поколебал Александра.
– Это как?
– Да так: скажи мне сначала – ты убивал Хвылина или нет?
– Мерзавец был достоин смерти, но я к его убийству не имею ни малейшего отношения, – сказал Александр.
Мне понравилась твёрдость, с которой он произнёс эту фразу. Он не был похож на талантливого актёра и явно говорил правду.
Я почувствовал, как груз падает у меня с плеч. Одно дело – спасать невинного человека, и совсем другое – отмазывать убийцу. Тем более, второе я точно не собирался делать и никогда бы не сделал, даже в ответ на все мольбы и просьбы Александры.
– Я тебе верю, Саша.
– Надо же, – дёрнул он подбородком. – А вот следователь почему-то считает совершенно иначе. И что-то мне подсказывает, что он в этом деле главный.
– Решать следователю, не спорю, – подтвердил я. – Но даже его можно переубедить – тут уже ты поверь моему слову. И ты здесь самая заинтересованная сторона. Так какого хрена ты, Александр, не говоришь, где был и что делал в момент убийства?
– Да потому что не могу, не имею права! – взорвался он.
– Саша, ты дурак? Тебе влепят десятку, отправят в края, где бродят одинокие и злые белые медведи, не факт, что ты выживешь там – твоими сокамерниками будут не вчерашние офицеры, купцы или чиновники… Нет, тебя посадят к уркам, которые будут издеваться над тобой, доводить тебя до срыва – они прекрасно чувствуют, что ты другой, что ты намного лучше и чище их, а таких нигде не любят!
– Ты говоришь так, словно сам отсидел эту пресловутую десятку! – в сердцах бросил Александр.
– Твою мать! Саша, я не понимаю, что такого нашла в тебе моя сестра и какого хрена она выбрала себе в мужья такого придурка?! Я – сыщик, работаю в уголовном розыске, я прекрасно знаю, кто и как сидит. И, если я что-то говорю на этот счёт, то не ради красного словца, а опираясь на свой жизненный опыт. Ты – гордый и упрямый, тебя будут чмырить – надеюсь, ты понимаешь или догадываешься, что означает это слово! Сломать можно любого человека – даже такого, как ты, упёртого, как баран! Но… но даже если ты станешь исключением из правил, выживешь, освоишься – всё равно восемь-десять лет будут вычеркнуты из твоей жизни. Ты сможешь увидеть Катю, только если вам разрешат короткое свидание. А когда выйдешь на волю, обнаружишь, что лучшие годы жизни потрачены впустую, что здоровье ушло навсегда и ты – никому не нужная и никчёмная развалина без малейших перспектив, – я старался вложить в голос максимум убедительности и красноречия, намеренно перебарщивая и сгущая краски. – И всё это ради каких-то непонятных вещей! А в это время убийца останется на свободе и, быть может, лишит жизни других, ни в чём неповинных людей. Ну, скажи мне, Саша, оно того стоит?
Я видел, как бледнеет Александр, как учащённо дышит и как ходит туда-сюда кадык на его горле. Я очень надеялся, что моя эмоциональная речь, мой посыл дошли до него, заставили изменить точку зрения, что он станет колебаться, хорошенько обо всём подумает и…
– Всё, что я мог сказать – рассказал! – срывающимся голосом произнёс Александр.
Чувствовалось, что ответ стал для него трудным решением, и всё-таки он его принял.
– Ты – идиот? Ты подумал, что я скажу твоей жене?! – хотелось дать ему по морде, врезать под ребро, свалить на пол и лупить, лупить ногами, пока из открытого рта не потечёт ржаво-красная юшка.