Никто не догадался распахнуть окошко и проветрить кабинет, потому воздух был такой плотный и спёртый, что хоть вешай топор.
Сквозь клубы дыма удалось разглядеть единственное знакомое лицо. Память сразу среагировала и подсказала, что это сотрудник петроградского губрозыска Шуляк, с которым мы несколько дней назад брали уголовника по кличке Борщ.
В тот же день наши дорожки разошлись – он остался в госпитале караулить раненного преступника.
Шуляк тоже узнал меня, он улыбнулся и приветливо помахал рукой.
Я ответил ему сдержанной улыбкой.
Кажется, понятно, почему всё произошло довольно быстро и меня не продолжают мариновать в камере.
– Вот, товарищ Шуляк, доставили по вашей просьбе, – произнёс полный мужчина с узкими азиатскими глазами, сидевший во главе большого письменного стола, заваленного папками с бумагами. – Вы не ошиблись – это действительно тот, о ком спрашивали?
Облик и поведение мужчины лучше всяких слов говорили, что он является полноправным хозяином кабинета, то есть начальником отделения милиции.
Сюда меня привезли из квартиры ныне уже покойных Хвылиных.
Чего-то подобного я ожидал и не стал качать права после того, как милиционеры, проверив мои документы, всё же задержали меня «до выяснения обстоятельств».
– Да, подтверждаю – это действительно товарищ Быстров. И скажу вам – геройский товарищ. Недавно он оказал неоценимую услугу нашей бригаде, – подтвердил Шуляк. – Как дела, Жора!
– Как видишь, – кивнул я на сведённые за спиной руки.
– Отпустите товарища, – велел начальник милиции.
Он встал из-за стола и протянул руку.
– Иджилов, начальник отделения.
– Быстров, – ответил на рукопожатие я.
– Рад знакомству. Вы уж простите моих орлов… В моём районе прокатилась волна ограблений: какие-то бандюки работают под сотрудников уголовного розыска. Перед тем, как войти в квартиру, показывают удостоверения и мандаты. Наверняка фальшивые, но леший его знает, может, и настоящие. Когда мои увидели ваши документы, решили на всякий случай вас задержать – вдруг вы тоже из этих… Так что, товарищ Быстров – без обид? – с надеждой спросил он.
– Да не вопрос, товарищ Иджилов. Какие у меня могут быть претензии к вашим сотрудникам?! – честно сказал я. – Я бы на их месте действовал точно так же.
– Вот и славно! – обрадовался Иджилов. – Мы тут хотели уже с вашим руководством связываться, да тут товарищ Шуляк к нам в отделение заскочил. Он узнал про ваше задержание и сказал, что вас знает.
– Спасибо! – поблагодарил я Шуляка.
Тот пожал плечами:
– Было б за что!
– Надеюсь, пока в камере сидели, ничего не стряслось, а то я прикажу – мои быстро шороха наведут! – сказал Иджилов.
– Не стоит беспокоиться. Ко мне никто не приставал, да и я, в свою очередь, тоже никого не трогал. Всё ровно, – сказал я и, спохватившись, что вряд ли это жаргонное словечко из моего времени уже в ходу, пояснил:
– В общем, в порядке всё.
Иджилов выложил на столешницу мои вещи: револьвер, «ксюху», патроны, деньги и прочую мелочёвку.
– Проверьте, пожалуйста, всё на месте, ничего не пропало?
– Всё на месте, – подтвердил я, распихивая небогатые «пожитки» по карманам.
– Я даже не сомневался. Тогда, может, перекусите с нами? – предложил Иджилов. – Я бойца в столовку отправлю, он на всех обед принесёт: вы ведь уже давно у нас сидите, наверняка проголодались. И товарищ Шуляк обещал компанию составить. Что скажете?
– Скажу, что с удовольствием принимаю ваше приглашение, – с лёгкостью согласился я.
Катю следователь Самбур обещал скоро выпустить – прошли уже сутки с её ареста, по идее, она уже дома, но вряд ли сестре будет дело до готовки…
Даже если к ней отнеслись с максимальной деликатностью, всё равно впечатлений от камеры, пусть это даже банальное КПЗ, хватает надолго и редко какие из них положительные. Стресс серьёзный, особенно для интеллигентной женщины вроде моей Кати.
Так что неизвестно, когда ещё хоть что-то удастся в рот закинуть. А молодой организм хочет не просто есть, он требует жрать!
Вестовой обернулся за четверть часа, принеся несколько металлических судков, содержимое которых стал раскладывать перед нами.
Картошка на чём-то вроде комбижира – запах специфический, но голод – не тётка, слопаю в один присест и не поморщусь, чуток мяса, несколько ноздреватых кусочков хлеба.
В желудке сразу засосало – только сейчас я понял, насколько проголодался. Вид еды, пусть и далеко не изысканной, пробудил во мне воистину чудовищный аппетит.
Я довольно потёр ладони.
– А жизнь-то налаживается!
– Угощайтесь, товарищи! – сказал Иджилов.
Я коршуном накинулся на еду. Товарищи отнеслись ко мне с пониманием: только с улыбкой переглянулись, когда я в мгновение ока опустошил тарелку.
После перекуса я ощутил новый прилив сил. Дождавшись, когда товарищи покончат с едой, а вестовой уберёт со стола и заберёт судки, чтобы вернуть их в столовую, я спросил:
– Товарищ Иджилов, а что по делу гражданки Хвылиной, чей труп я обнаружил?
– Ничего, – удивлённо ответил начальник отделения.
– То есть как – «ничего»? – вскинулся я.
– Кто будет расследовать причину её гибели?
– Да так, – слегка флегматично произнёс Иджилов. – Собственно, нет никакого дела – самоубийство как самоубийство. Сейчас много таких. И расследования тоже нет. Да и чего там собственно расследовать: ну, подумаешь, наложила баба на себя руки: так её можно понять – видать, мужа своего очень любила. Эх, – вздохнул он, – а ведь могла ещё жить и жить! Другого бы мужика себе нашла… Чего, спрашивается, вены себе резать?!
– Постойте-постойте! – обеспокоенно произнёс я. – Я ведь рассказывал вашим людям, доводы приводил – меня что, так и не послушали?
Чувствовалось, что Иджилов уже начинает закипать, он с большим трудом сдерживался.
– Мне кое-что пересказали из ваших слов – не обижайтесь, конечно, но мне кажется, что вы сгущаете краски.
Его лицо постепенно становилось пунцовым. – Товарищ Иджилов! – воскликнул я.
– Уже сорок пять лет, как Иджилов! – обозлился он. – Я верю своим людям, как самим себе. У нас нет оснований считать, что кто-то убил гражданку Хвылину. Все улики показывают, что она по причине сильного душевного расстройства решила свести счёты с жизнью.
– Что показал медицинский осмотр? – заинтересовался Шуляк.
– Эксперт осмотрел тело покойной самым тщательным образом: никаких следов насилия. На теле нет свежих ушибов, синяков или гематом. Что бы ни делала покойница – она совершала это абсолютно самостоятельно, – пояснил Иджилов.
– Тогда что смущает тебя, Жора? – обратил на меня взор Шуляк. – По-моему, всё совершенно логично.
– Начнём с того, что дверь была не запрета, – начал я.
– И что? – хмыкнул Иджилов. – Она хотела, чтобы её тело обнаружили, причём как можно раньше. Хвылина – женщина, даже в момент похорон ей хотелось выглядеть по возможности красивой, а не обезображенным трупом. Вы же сами знаете, что представляют собой утопленники – без содрогания смотреть невозможно! – Его передёрнуло. – А тут – молодая, всё при ней, ещё и поэтесса – особа тонко чувствующая. Потому и не стала запираться…
– С этим, конечно, не поспоришь, – согласился я.
– Ну, вот видите – я же говорил, что это – самоубийство! – довольно воскликнул начальник отделения.
Он явно хотел побыстрее отделаться от этой темы.
– Ты погоди, дай Быстрову досказать, – попросил Шуляк. – Он – толковый оперативник. И, если ему есть что сказать, к нему стоит прислушаться. А дело… Дело всегда закрыть можно.
– Да вроде бы никто никому рот не закрывает, – ухмыльнулся Иджилов. – Продолжайте, товарищ Быстров. Мы вас внимательно слушаем.
Однако, судя по его ухмылке, вряд ли мне удастся убедить его даже самыми железобетонными доводами. Версия о самоубийстве устраивала милицию больше всего: никаких тебе хлопот, беготни и прочей потери времени.
И всё-таки я попробовал объясниться, пусть меня и не покидало ощущение, что ломлюсь в глухую стену.
– Давайте начнём с мелочей. Пусть каждую из них и можно объяснить иначе, но когда их слишком много – это уже становится подозрительным.
– Я понял тебя. Излагай, – кивнул Шуляк.
– Вы видели в квартире типографскую квитанцию?
– Было что-то такое, – без особого интереса протянул Иджилов.
– Согласно квитанции Хвылина заказала в типографии печать сборника своих стихов. Я так понял, что до этого у неё были только публикации в журналах и литературных альманахах. Причём, судя по дате, она сделала заказ уже после смерти мужа. Поверьте, человеку пишущему очень хочется подержать в руках солидный томик своих сочинений. И только обстоятельства непреодолимой силы могут этому помешать, особенно когда счастье так близко…
– Ну… как-то сомнительно, – вздохнул Иджилов. – Сначала хотела, потом передумала… Всё-таки потерять мужа – это, знаете, удар серьёзный.
– Идём дальше: у меня была возможность рассмотреть характер надреза.
– И что в нём такого необычного? Надрез как надрез: лезвие острое, баба полоснула себя бритвой, что называется глубоко и от всей души, – раздражённо сказал Иджилов.
– Попробую объяснить, – устало произнёс я. – Допустим, вы взяли бритву и хотите полоснуть себя по руке.
– Избавь бог, – хмыкнул Иджилов.
– Я же сказал – допустим, – с нажимом сказал я. – Вот, вы берёте бритву, проводите ей по другой руке. В девяноста процентах случаев порез будет направлен в сторону от вас – так удобнее и привычней.
Шуляк взял свою финку и ради интереса попробовал сымитировать будто он перерезает вену.
– Слушайте, Быстров прав – так и есть! – восхитился он.
– И что вас смущает в истории с Хвылиной? – насупился Иджилов.
– То, что порез сделан в сторону не от неё, а к ней – обычно это происходит когда кто-то другой берёт вашу руку и перерезает вену, – торжествующим тоном пояснил я.
На секунду в кабинете наступила гнетущая тишина.