– Пан поручик!..
– Ага. А ты, по-моему, Кваша?
– Так точно! Сержант Кваша…
Солдат шустро отпер калитку и пропустил офицеров на заставу.
– Что у вас творится? – нетерпеливо спросил Денис.
– Не могу знать, пан капитан.
– Как это?!
– Он на посту, и оставлять его не имеет права ни при каких обстоятельствах, – пояснил Чеслав. – Идемте к казармам!
Он метнулся влево, к дощатой стене конюшни, из-за которой слышалось тревожное всхрапывание и ржанье лошадей. Давыдов едва поспевал за ним. Перестрелка вдруг стихла. Офицеры в недоумении переглянулись, но потом все же продолжили путь к казармам.
Неожиданно сразу в трех местах вспыхнули яркие пятна осветительных фонарей, со всех сторон забегали, затопали, загалдели. Из-за угла конюшни на Давыдова выскочил встрепанный, полуодетый казак с карабином наперевес. Денис едва не выстрелил, но вовремя опустил револьвер.
– Ваш бродь?! – вытаращился казак, пытаясь принять стойку «смирно».
– Капитан Давыдов. Извольте доложить о происшествии!
– Старшой урядник Непейвода… Так это, отбились, кажись!
– От кого отбились?
– Ваш бродь, айда до казармы. Там зараз господин хорунжий порядок наводят…
Спустя четверть часа все наконец выяснилось. Несколько неизвестных проникли на территорию заставы перед полуночью. Определенно их целью был задержанный курьер, который сидел в карцере дежурной части. Нападавшим, наверное, все бы удалось, если бы не вышедший покурить на крыльцо казармы приказной Гавриленко. Его одолела бессонница из-за больного зуба.
Казак успел удобно расположиться на подстеленной на ступеньках бурке, достал кисет и люльку и лишь тогда заметил подозрительные тени, метнувшиеся возле дежурки. Недолго думая, Гавриленко, вместо того, чтобы разбудить вахмистра и доложить, как положено, решил проверить все сам. Направился к дежурке и почти нос к носу столкнулся с противником. У казака при себе был только засапожный нож. Незнакомец же, одетый в странный, мешковатый комбинезон, изгвазданный серыми и бурыми пятнами и разводами, делавшими его почти незаметным в мартовской ночи, вооружен штатным «манлихером».
Гавриленко не сплоховал – даром что пластун. Увернулся от удара прикладом и всадил австрияку нож под ложечку по самую рукоятку. Но, к несчастью, умирая, тот успел нажать на курок. Грохнул выстрел – и началось!..
Гавриленко еще сумел добежать обратно до казармы, но на крыльце его догнала вражеская пуля и швырнула, уже мертвого, прямо на руки выскочившему навстречу вахмистру Полубатько. Дальше грянула жаркая перестрелка между казармой и дежурной частью. Стреляли много, но, как выяснилось, малорезультативно.
– Брэхня! Нэ може быти такого! – возмутился Полубатько, увидев возле крыльца дежурки всего два тела в пятнистых балахонах. – Мы ж нэ парубки безвусии – сапсана влет збити можем!
– Каковы наши потери? – хмуро спросил Денис не менее угрюмого хорунжего.
– Вбитих двое: приказной Гавриленко и молодший урядник Перекатый, що у череговой частини був. Поранених трое…
– А у противника, значит, тоже двое…
– Думаю, у них потерь больше, – вмешался Велембовский. – Казаки нашли, где эти… гаврики сквозь ограду уходили. Там много крови – и на траве прошлогодней, и на сетке, и дальше на опушке. Унесли, кого смогли.
– Но свою задачу они выполнили! – горько резюмировал Давыдов. – Забрали курьера.
– Теперь бы нам понять, что это было? – тихо добавил поручик.
– Провокация или жест отчаяния?..
– Так точно.
– С этим пусть пока комендант разбирается. А я должен срочно в столицу телеграфировать…
Ответ из управления был короток и лаконичен: «Возвращайтесь со всеми документами. Максимов».
Глава 7
Ранение подполковника Вяземского, конечно, серьезно осложнило жизнь Голицыну. Поневоле пришлось возглавить немалое хозяйство управления, ибо ни Власкин, ни Свиридов откровенно не пожелали брать на себя такую ношу. Капитан Власкин заявил, что со дня на день вообще убывает на учебные курсы в академию, дескать, хочет повысить свой профессиональный уровень и в перспективе возглавить одно из провинциальных подразделений СОВА, к примеру, в Самаре или даже в Харькове.
– У меня там родители живут, – пожал он плечами. – Старенькие уже. Почему бы и не перебраться к ним поближе?..
Капитан Свиридов же честно сказал, что не годится на столь ответственный пост. К тому же после прошлогодней травмы спины вообще подумывает об отставке или о переводе на штабную должность.
– Не хочу никого подводить, Андрей. А ты у нас – самый молодой и перспективный. Это тебе каждый скажет и где надо подпишется. Так что – действуй. А уж мы тебе поможем, чем сможем…
Голицын вздохнул и, как говорят, засучил рукава, вникая во все подробности и рутинной текучки, и дел первейшей важности – вроде расследования покушения на князя Вяземского или вот шпионской игры, в которую случайно ввязался поручик Гусев.
Какое-то время Гусев справлялся со своей новой ролью, встречаясь дважды в неделю с завербовавшим его репортером Ивановичем и передавая ему малозначительные сведения об условиях содержания агента британской разведки Сиднея Рейли в Трубецкой тюрьме. Но спустя пару недель, игра начала буксовать. Ивановича, или, точнее, его хозяев, перестали удовлетворять скудные сведения, и они захотели большего. Репортер так и сказал Гусеву на очередной встрече:
– Они не понимают, за что платят вам такие деньги. Нужны более ценные сведения.
– А если их нет? – насупился Глеб.
– Найдите! Не может не быть. Мистер Рейли слишком важный арестант, чтобы о нем и его безопасном содержании не беспокоились…
Гусев явился к Голицыну в совершенном расстройстве и признался, что не может ничего такого придумать, чтобы поддержать интерес таинственных хозяев Ивановича.
Тогда Андрей и решил дать ему напарника и наставника одновременно в лице кого-то из своих, более опытных оперативников. Он вызвал штабс-капитана Гринько, как одного из самых старых и мудрых агентов Службы. Собственно, именно Гринько и помогал подполковнику Вяземскому в свое время набирать кадры для управления.
– Степан Михайлович, нужен ваш совет, – серьезно начал Андрей. – Вы ведь в курсе задания поручика Гусева, которого временно перевели к нам из третьего управления?
– Так точно, господин капитан. А что он, уже натворил чего?
– Почему вы так решили?
– Так ведь зеленый совсем! Ну, какой из него агент, да еще под прикрытием? У него ж на лбу написано «романтик».
Голицын хмыкнул на сей пассаж, но вынужден был согласиться с определением.
– Вот я и хочу дать Гусеву опытного напарника. Осталось выбрать кандидатуру. Собственно, таких всего двое: Громов или Белов?
– Громов, – подумав, сказал Гринько. – Для такой рискованной игры требуется именно нахальство. А у Громова его хоть отбавляй. Белов тоже хорош, но уж больно правильный. Поручик Гусев боек и не трус, но он кабинетный работник, а тут нужен… хм, авантюрист. Точнее, авантюрист с задатками гимназического преподавателя классической латыни…
Голицын улыбнулся: сочетание, конечно, странное, но для руководства Гусевым самое подходящее. Громов при необходимости мог добиваться цели с занудством не то что латиниста, а преподавателя каллиграфии.
– Решено. Пусть будет Громов. Вызовите его ко мне, Степан Михайлович…
Поручик Алекс Громов, агент по особым поручениям, бойкий и языкастый молодой человек, явился незамедлительно.
– …так что будете с сего дня работать в связке с Глебом Гусевым, – завершил Голицын инструктаж, – постепенно перенимая всю операцию и высвобождая Гусева для иных дел. Тем более что он в эту историю ввязался случайно. – Андрей подумал и добавил: – И это хороший знак! Выходит, наш противник знает о нас менее, чем ему бы хотелось…
Громов выслушал начальство с твердокаменным лицом, и лишь в глубине его темных глаз Голицын углядел с трудом сдерживаемых бесенят. Алекса уже буквально распирало от разгоревшегося веселого энтузиазма.
Андрей вызвал по внутреннему телефону дежурную часть.
– Паша, а разыщи-ка мне поручика Гусева, да поскорее.
– Будет исполнено, господин капитан! – бодро ответил Фефилов.
Глеб сидел за рабочим столом, обложившись статистическими справочниками, и был просто счастлив, когда его оторвали от работы.
Обнаружив в начальственном кабинете кроме капитана Голицына, боевым лаврам которого немного завидовал, еще и поручика Громова, Глеб удивился и насторожился.
С ним по службе он дел не имел совершенно, однако знал репутацию Алекса: ушлый, пронырливый и энергичный.
Собственно, эта репутация была и на физиономии написана. Громов имел лицо круглое и жизнерадостное, улыбку от уха до уха, черные глаза и брови, наводившие на мысли о цыганщине, а что касается тоже черных, но с ранней проседью, вьющихся волос, так те уж точно были цыганские, и чтобы содержать буйную гриву в порядке, Алекс изводил на нее фунты бриолина. Стричься он отказывался, потому что в случае необходимости, как агент по особым поручениям, мог без всякого парика изобразить и цыганского скрипача, и загулявшего купчика, да хоть французского актера.
Странные причуды были у матушки-природы: Федор Самуилович Нарсежак, почти настоящий француз, сильно смахивал то ли на японца, то ли на корейца, а Громов, чья русская фамилия мало соответствовала имени Алекс, скорее пригодному для француза-католика, имел цыганское обличье. И сей хабитус, по выражению спецагента Харитонова, самого начитанного в управлении, порой играл с ним злые шутки, заставляя удирать от чрезмерно пылких поклонниц то в окно, то по крышам, а однажды даже в багажном ящике автомобиля. Совсем бы избегался, если бы не страсть к технике. Громов мог часами возиться и с мотоциклетом, и с оружием, да хоть с котлетной машинкой – было бы в руках железо, требующее смекалки.
– Вот, Глеб Владимирович, вам товарищ, – сказал Голицын. – Вместе будете разрабатывать господина Ивановича. Кстати, имейте в виду: наши неприятели, насколько я понимаю, завербовали этого щелкопера через его папеньку.