– А незаметно положить их на постель Елизаветы Вороновой сможете?
– Смогу, пока будут перекладывать Птицыну.
– Сделайте это, умоляю! Если Воронова в своем уме и узнала меня… Впрочем, надежды мало. Она смотрела на меня, как на мебель.
– Хорошо, Денис Николаевич, я помогу вам.
И Верочка действительно, успев раздобыть бумагу и карандаш, подсунула их той, что была так удивительно похожа на Элис.
Елизавета Воронова сидела на кровати, слегка раскачиваясь, и смотрела в окно. Давыдов, склонившись над каталкой, боковым зрением видел профиль. Тонкий аристократический профиль… Так она или не она?..
Верочка, не оглядываясь, шла вперед, Давыдов гнал следом неуклюжую каталку. Он видел полукругом лежащий на спине белоснежный «апостольник», пряменькие плечи, туго стянутый завязками накрахмаленного фартука стан. Осанка Верочки была безупречна, и Денис подумал: должно быть, в отношениях с мужчинами эта девушка строга и несговорчива, требует добродетелей, несовместимых с мужской психологией, и разогнала всех женихов. Лет-то ей уже немало – двадцать три, пожалуй.
Верочка распахнула двери, и Давыдов толкнул туда каталку. Девушка повернулась и сделала жест, означавший: а теперь, капитан, убирайтесь-ка ко всем чертям!
Давыдов быстрым шагом двинулся к запертой палате, где лежали его вещи, оставил на спинке кровати халат со штанами и шапочку, а сверху положил серебряный рубль – новенький, недавно отчеканенный к трехсотлетию Дома Романовых. Хотя Бондарчуку уже уплачено, но мало ли что может случиться? Лучше купить санитара с потрохами.
Денис вышел в пальто, но шапку держал в руках. Дорогу он помнил. Только не сообразил, что идти надо очень быстро.
Вечером, когда Верочка привела его, в больнице было уже тихо – пациенток покормили и уложили. Сейчас же, после завтрака, настало время процедур. Двери палат то и дело отворялись, в коридор выходили женщины в больничных халатах, а то и просто в рубахах, с голыми ногами.
Видимо, тронувшихся рассудком держали не только в восьмом отделении.
Присутствие пожилых санитаров их не смущало, но вот явление Давыдова произвело фурор.
Отродясь Дениса не приветствовали столь ужасающими воплями:
– Мужчина! Мужчина!..
Под неожиданно грозную и злобную ругань Давыдов кинулся бежать, влетел в какой-то закоулок, выскочил на лестницу, чуть не сбил с ног санитаров с носилками, повернул обратно и временно утратил всякую ориентацию.
Вдруг его схватили за руку. Женщина в облачении сестры милосердия, не давая опомниться, с силой потащила Дениса за собой. Она знала все коридоры, все ходы и выходы, и через несколько минут Давыдов очутился в больничном дворе.
– Вера Петровна, вы ангел! – выдохнул он.
– Я не Вера! – возмутилась та. – Я Аня!
– Аня?!
– Ну да! Я нарочно пришла сюда сразу за Верой, а платье с фартуком взяла в родильном доме у Марьи Тимофеевны. Я ей иногда помогаю, и Вере тоже помогаю. Я ведь сама хотела тут работать, но маменька и Вера против, говорят, мол, хватит, что и от одной на весь дом разит карболкой! А я люблю с маленькими детками возиться… а родильный дом новый, красивый, палаты чистые…
– Но если вы прошли в родильный дом, как сюда-то попали, Анна Петровна?
– Я же знала, что вы тут будете, вот и пришла.
Давыдов только вздохнул.
– Конечно, я вам благодарен… – пробормотал он в растерянности, и тут до него дошло: – Анна Петровна, вы же в одном платье! Замерзнете!
– Кто замерзнет – я?! Это у вас в Питере дамы мерзлячки, а я – москвичка, мне нипочем! – воскликнула Анюта. – Бежим скорее, я вас отсюда выпровожу! Выведу в Орловский переулок, а дальше – как знаете.
И у самых ворот она протянула ему руку отнюдь не для рукопожатия. Давыдов замешкался.
– Ну что же вы, Денис Николаевич? Где ваша благодарность? Целуйте!
Он поцеловал горячую маленькую руку, выпрямился и увидел, что Анюта стоит с закрытыми глазами. Давыдов почувствовал, как запылали его уши.
– Вечером приду! – пообещал он и позорно ретировался, словно школяр с первого свидания.
Свежий воздух после больницы показался Денису райским нектаром.
– Проклятая карболка! Нужно бы забрать оттуда Верочку, – сам себе сказал он. – Не место это для девушки…
Но прежде всего следовало вернуться домой и переодеться.
Давыдову случалось и на сырой земле под кустом спать, и совершать долгие пешие походы, не имея возможности сменить одежду, но никогда еще желание вымыться с ног до головы не было таким сильным. Больничный аромат, в котором смешались хлорка, карболка, еще какие-то адские зелья, раздражал чрезвычайно.
– От меня ничем таким не пахнет? – на всякий случай спросил он позже Нарсежака.
– Вроде нет… Денис Николаевич, вот первая расшифровка. К Балавинскому Головин приходил, а также прибывший из Петербурга некто Половцев. По всему, готовится важнейшее совещание.
Давыдов просмотрел все восемь листов расшифровки.
– Так мало? – спросил он.
– Стенографист записал всё, но потом явную чушь не стал расшифровывать. Там мадам Балавинская приходила, какие-то дамские новости рассказывала, дети прибегали…
– Понятно… Постой! А не говорила ли мадам Балавинская о провидице Ефросинье с Пречистенской набережной? Это у дам здешних игрушка новая появилась. А игрушечка-то опасная!..
Давыдов коротко рассказал Нарсежаку о своих ночных приключениях.
– Ч-черт!.. Надо посмотреть стенограммы. Ведь мы вполне могли счесть это бабьей дурью, – расстроился Нарсежак. – И что, совсем непонятно, откуда взялась Ефросинья?
– Пока не пойму. Из муромских лесов, говорят, вывезли. Вранье, конечно.
– Нужен Бабушинский, – вдруг улыбнулся Федор.
– Точно! – расцвел и Давыдов.
Бабушинский прославился любовью к диковинкам. Пару лет назад в его московской квартире проживал настоящий сибирский шаман с бубном и прочими регалиями, устраивал камлания и едва не вверг Бабушинского в большую беду. Настоятель храма в его приходе наотрез отказался на Страстной неделе исповедовать и допускать к причастию любителя таежной экзотики. Пришлось, спасая репутацию, вернуть шамана туда, где его взяли, – в какой-то поселок за Иркутском.
– Я сам к нему поеду, – решил Денис. Купчина ему нравился.
Бабушинский был обнаружен на заднем дворе недавно купленного особняка. Он лично руководил постройкой сарая. Узнав, для чего предназначен сарай, Давыдов онемел. Купец выписал чуть ли не из самой Африки две пары страусов!
– А что? Одно яйцо – на три сковородки! – веселился Бабушинский. – И мясцо, сказывали, вкусное. А перья?! Все дамы мои будут!..
– Уж не вы ли привезли в Москву провидицу Ефросинью? – невинно поинтересовался Давыдов.
– Дура она, а не провидица, – ответил Бабушинский. – Я к ней ездил из любопытства. Уж такую чушь несет! Я на этих пророков насмотрелся – они редко что скажут напрямую, все экивоками: ты-де совершишь знатную сделку, если в том доме окажется баба, которая в тягости и носит парнишечку. Брюхатую бабу изловить несложно, а поди узнай, кто там у нее в утробе?
– Так что говорит Ефросинья?
– А то и говорит, мол, скоро вся Москва вверх дном встанет, власть поменяется. И ежели хотите спасти свои капиталы, пожертвуйте на благое дело, на отпевание некрещеных младенчиков, да побольше! У нее для того и кружка с прорезью стоит.
– И что, многие жертвуют?
– Дураков хватает. Я бы такую тетёху в Москву не повез.
– Но кто-то же привез? – допытывался Давыдов.
– Не из купечества, – отрезал Бабушинский. – Мы пошалить любим – это да. Но не дураки же мы окончательные.
– Выходит, сама завелась, как клопы за обоями?
– Нет, не сама. Кто-то же оплачивает ей квартиру, а квартира хорошая. Кто-то ее привез да туда засунул…
– Так. И точно сиднем сидит?
– Хороший вопрос вы задали, Денис Васильевич. И знали же, кому задавать! У меня тетка обезножела. Я к ней заезжаю иногда. Она про старые времена хорошо рассказывает. Тоже сидит дома, даже в церковь не ездит – у нее домовая. Так лицо – белое-белое и пухлое, разнесло ее от постоянного сидения. Нехорошая такая белизна. А Ефросинья – другая. Не пудрится, не румянится – это бы я заметил, там освещение электрическое. Баба лет сорока, а личико-то здоровое, свежее, щечки тугие! Это меня тоже тогда смутило…
– Лады. Если что услышите про эту Ефросинью, Валерьян Демидович, дайте знать.
Давыдов оставил Бабушинскому телефонный номер и поехал дальше.
Он нарочно взял с собой фотографические карточки Ходжсона, чтобы как можно скорее показать их Гераське. Но сперва он завернул в Малый Гнездниковский – предупредить Кошко и рассказать ему о своих ночных приключениях.
– И особо хочу отметить агента Никишина, – так завершил Денис свой рассказ. – В хороших руках этому человеку цены бы не было!
– Так забирайте это сокровище, – предложил вдруг Кошко.
– С радостью заберу! А вы будьте любезны, Аркадий Францевич, окружить дом провидицы топтунами. И нет ли у вас дамочек, которые могли бы к ней заявиться – про женихов там спросить, про мужей?..
– Есть у меня славные агентши, бывшие артистки. Прекрасно изображают дам из хорошего общества.
– Буду вам весьма признателен, – улыбнулся Давыдов. – Объясните задачу так: разобраться, что это за особа сиднем сидит на Пречистенской набережной, и завести с ней нежную дружбу, как это дамы умеют. Вот, – он достал портмоне, – вашим красавицам на расходы. Не знаю, во что вы цените их услуги, но скупиться не намерен.
– Вижу, что не намерены! – рассмеялся Кошко. – Сейчас же за ними и пошлю.
– Не угодно ли в «Эрмитаж»?
– Да вы наследство, что ли, получили?
– Могу себе позволить. Заодно покажу вам нашего агента. Хороший парнишка. Когда мы, с Божьей помощью, наконец покончим с масонским гадюшником и вразумим английского консула, он вам, может, пригодится.
Гераська впервые обслуживал Давыдова и уж так блеснул аристократическими манерами, что Денис шепнул ему: