– Да. Шапиро пусть ищет полиция, а мы займемся кадетами и масонами.
Глава 14
Москва праздновала Пасху. Все сорок сороков церквей были переполнены, колокольный звон не прекращался ни на минуту. Для человека непривычного Пасхальная седмица в Москве – всегда тяжкое испытание. А для человека, занятого серьезным делом, – тем более.
Это обыватель в Светлую седмицу, разговевшись, ходит в гости, дарит и получает в подарок пасхальные яички, предается радостному застолью. А каково стенографисту, который, сидя на чердаке в специально оборудованном логове, половины слов через слуховую трубу не может разобрать?
Давыдов нервничал. Он знал, что сразу после праздника на квартире Балавинского состоится важное совещание. Он тщательно готовился к своевременному налету на эту квартиру, потому и тратил время на болтовню с Гольдовским, и пытался докопаться, что за сети плетутся в гостиной провидицы Ефросиньи, и читал донесения стенографистов, вылавливая в стопках расшифровок где фразу, где две. По мере возможности ему помогал Нарсежак, но Федор страх как не любил бумажной работы. Он мечтал опять уйти недели на две в поиск, как на японской войне, залезть к Ефросинье через дымовую трубу, выкрасть консула Ходжсона и устроить какую-нибудь бешеную погоню – уже все равно, за кем.
Но во всей этой суете Давыдов не забывал еще один, важный для себя вопрос: как извлечь Элис из больницы?
Если она сама не может оттуда выйти – значит, оказалась в странных и, возможно, опасных обстоятельствах. Она не уехала из России, а ведь ее должны были вывезти!
Доктор Маргулис – лицо, близкое к масонам. Его явно попросили приютить потерявшую память девицу, и он не отказал. Но больница стала для Элис тюрьмой – как оттуда скрыться человеку, не имеющему документов, одежды и даже обуви? Куда этому человеку пойти? А что, если ее там охраняет какой-нибудь неприметный санитар, вроде Бондарчука? Очень легко спрятать под широким халатом не то, что револьвер – автомат Федорова!
Врать Давыдов не любил. Очень не любил – считал это недостойным. Но другого выхода не видел. И потому направился к Кошко с очередной просьбой.
– Вы сами знаете, Аркадий Францевич, людей у меня немного, – прямо сказал он. – Кого-то прислала СОВА, кого-то оставил мне господин Максимов. А тут такое дело: получено донесение, что на территории Старо-Екатерининской больницы прячется бомбист. И как бы там, в больничных лабораториях, не устроили очередной цех по изготовлению бомб…
– И очень даже удобно, – пробормотал Кошко. – Я вам больше скажу: если там бомбиста и не поймают, то наверняка найдут кого-нибудь, за кем полиция уже давно охотится. Хорошее место, чтобы отсидеться. Думаете, мало докторов, которые состоят на службе у мазуриков и тайно врачуют огнестрельные раны? А ведь про такие раны нужно доносить в полицию. Однако наша интеллигенция гордо презирает доносы. Тут еще до меня был случай: обокрали одного такого доктора. Потом оказалось – пациент стал наводчиком. Сперва наш чудак бинтовал раны беглому каторжнику, борцу с кровавым царским режимом, а потом борец сделал слепки с ключей. Такой вот водевиль…
– Значит, я могу на вас рассчитывать?
– Пожалуй, да. Это будет несложно. Не Хитровка, чай, особой конспирации не потребуется. Так что, вы у меня забираете Никишина?
– Забираю, Аркадий Францевич. У нас от него больше пользы будет. Он ведь очень неглупый и надежный человек.
И в ответ на вопросительный взгляд Давыдов твердо добавил:
– Я о нем позабочусь.
Денис вернулся домой, а там его уже ждал Нарсежак.
– Ну, слава те, Господи, день и час назначен, – сказал он, протягивая очередную стопку расшифровок. – Так что, можно забирать наших пролетариев с чердака?
– Нет. Пусть сидят там до последнего. – Давыдов нашел подчеркнутые строчки и хмыкнул: – Ну, у меня еще целых пять дней… Вы достали то, что я просил?
– Вот. – Нарсежак показал на две черные картонные коробки. – У нас «совята» снимают камерой «Атом», но эта вроде бы меньше. Хотя и старше. Ее придумал Ги Сигрист более десяти лет назад. Вам надо поупражняться. А пяти дней может не хватить, тем более что других дел по горло.
Всем своим видом Нарсежак показывал: этих новомодных технических игрушек не одобряет.
– Тут, я полагаю, камера, а это что? – спросил Давыдов про большую коробку.
– Походная лаборатория для проявки целлулоидной пленки. Метод называется «мокрый коллодий». Отпечаток делается на стекле, но возможно с той же пленки сделать карточку и на бумаге. Только не вздумайте сами смешивать реактивы! – предупредил Нарсежак. – Тут знаток нужен.
– Никишин наверняка знает московских фотографов. Скажу, чтобы сегодня же нашел мне преподавателя. И, Федор, думаю, что через день-другой вы отведете душеньку. Нам предстоит штурм Старо-Екатерининской больницы!
– В конном строю?! – обрадовался Нарсежак.
– В общем, одевайтесь хоть дворником, попавшим под водовозку, – улыбнулся в ответ Денис, – хоть беременной монашкой, и ступайте туда изучать ходы и выходы.
– Есть одеваться! – браво отрапортовал Нарсежак и рассмеялся. Такая задача была ему по душе.
Получив деньги на маскарад, он исчез, а Давыдов открыл коробку и попытался освоить книжечку с инструкцией. Но, как шутили в кадетском корпусе, смотрел в книгу и видел фигу. На уме было совсем другое.
Элис…
Вдруг его осенило: нельзя же выводить женщину на улицу в одной рубашке! А времени на поиски теплой одежды не будет. Как же быть?
У Давыдова случались романы, он умел дарить женщинам цветы и украшения, порой довольно дорогие. Но одежду?
При одной мысли, что придется идти в лавку и просить у молоденькой продавщицы кружевные батистовые панталончики, показывая размер руками, у него мурашки по спине побежали.
Но вскоре в голову пришла умная мысль.
У Никишина и мать, и сестры довольно высокие, как и Элис. Можно было бы попросить старую шубку, юбки какие-нибудь, а также валенки – у Элис явно не будет времени шнуровать модные ботиночки. Опять же, дамы соберут узелок со всем необходимым на первых порах, а дальше посмотрим.
Никишин выполнял задание – следил за домом Балавинского. Когда его сменили, он пришел узнать насчет других поручений. Давыдов с облегчением отправил его домой за дамскими одежками, а сам стал изучать камеру, сфотографировав для начала собственное жилище и видного в окошко дворника с лопатой. И очень жалел, что не может сразу посмотреть на плоды трудов своих.
Задребезжал дверной звонок. Денис пошел отворять и увидел на пороге Анюту с большим узлом и корзиной.
– Царь небесный, как же это вы…
– На извозчике, Денис Николаевич, это лошадь везла, а не я! – весело ответила девушка. – И братец сказал, что у вас нет телефониста. Давайте, я пока поработаю!
Действительно, человека, который бы сидел у аппарата, принимал сообщения и записывал их, недоставало. Но Давыдов ни словом не обмолвился про это Никишину!
– Телефонист у нас скоро будет, – строго сказал он. – Премного благодарен, Анна Петровна…
– Ну, так пока его нет, я у аппарата посижу?
Стало ясно, что так просто от девицы не отделаешься.
Решив, что до операции «Штурм больницы» время еще есть, Давыдов сказал:
– Хорошо, сегодня оставайтесь. Я схожу по делам и часа через два вернусь.
Главным было наловчиться, как можно незаметнее, пользоваться фотокамерой среди людей. И привыкнуть носить ее на себе под одеждой, что немаловажно.
Денис подумал и отправился в «Эрмитаж». Там можно было заснять людей, одно присутствие которых в аршине друг от друга уже многое говорило контрразведчику.
Гераська усадил его в углу зала, откуда был хороший обзор, и поставил перед ним на стол вазу с белой сиренью – в «Эрмитаже» на такие вещи не скупились. Из-за вазы Давыдов разглядывал зал и всякого, кто хоть малость смахивал на иностранца, снимал, пока не кончилась пленка, рассчитанная на двенадцать кадров.
Когда Денис вернулся, Анюта бойко доложила: телефонировал мужчина, назвался купцом Бабушинским, просил к нему в контору приехать и адрес оставил.
Давыдов полагал, что контора Бабушинского – нечто среднее между оранжереей, зверинцем и ярмарочным балаганом. И жестоко ошибся. Купец сидел за столом в обычном коричневом пиджаке и с карандашом в руках изучал накладные. В соседней комнате стрекотали арифмометры, трещали бухгалтерские счеты и деловито переговаривались клерки. В книжном шкафу Давыдов увидел «Свод законов Российской Империи» и много других серьезных книг.
– Сам все проверяю, – объяснил Бабушинский. – Так покойный батя приучил. Сам товар отбираю, сам за погрузкой и разгрузкой слежу… Садитесь вон туда, за столик, Денис Николаевич. Я, вас ожидая, парнишку в трактир за обедом послал. Когда серьезные дела – и сам тут ем, и служащие мои тут питаются. Дешевле платить парнишке, чем в горячую пору людей на полтора часа отпускать. Вы не стесняйтесь, трактир – мой, готовят чисто. А вот случится хорошая сделка, тогда – к «Тестову», есть кулебяку в двенадцать ярусов!
Купеческий обед был прост: в одном судке горячие наваристые щи, в другом – гречневая каша, в третьем – котлеты. И когда подняли крышки, а комната наполнилась ароматом, Давыдов сообразил, что голоден.
– И брюхо сыто, и скоро, и вкусно! – с удовольствием заметил Бабушинский. – Ну, так вот, о нашем деле. Я съездил к провидице. Наплел ей мех и торбу всякой дребедени, выслушал в ответ воз околесицы, и вот что я скажу. Мы, купцы, пошалить любим, это – да, не отнимешь. Но мы – глазастые. И ушки у нас на макушке. Так что могу засвидетельствовать: кто-то у нее там живет.
– Любовник, поди?..
– Не один. Знаете, как в деревнях невест выбирают? Зажиточному мужику нужна такая, что считать умеет. И вот выпускают кур на двор, эти куры ходят, скачут, одна взлетит, другая побежит, а ты, девка, их быстренько сочти. Смех и грех… Так вот, мы, как та девка, должны все видеть и быстро считать. У провидицы в сенях мужской обувки – человек на пять, не меньше. На подоконнике в гостиной пепельница забыта, с окурками. Не дамские пахитоски – настоящие «дукатовские», крымские, дорогие, а не тот мусор, что теперь всюду продается. А сама Ефросинья не курит. В кресле меж подушками – мужской носовой платок заткнут…