– Вставайте, Денис Николаевич, – сказал Нарсежак. – И готовьтесь к визиту.
Давыдов молчал.
– Вы что, еще не проснулись?
– Проснулся.
– И куда вы сегодня направляетесь – помните?
– В гости к Балавинскому я направляюсь! – рявкнул Денис. – К сукину сыну Балавинскому! Вам достаточно?!
– Стало быть, проснулись…
– А что Балавинский? Тоже готовится к совещанию?
– Спешу вас обрадовать: пять человек, которые прятались у провидицы Ефросиньи, ночью тайно перешли к нему. Есть предположение, что это представители масонов Архангельска…
– Далеко же они забрались!
– А вы как думали? – хмыкнул Федор. – Вспомните карту Российской империи. Архангельск – не тот город, чтобы уступать его без боя нашим британским приятелям. Думаете, Ходжсон будет с ними толковать о ценах на резную моржовую кость?
– Чертов Балавинский, устроил у себя змеиное гнездо!..
– Завтракайте и собирайтесь. Я пришлю за вами нашего человека. Он переряжен извозчиком. Заедете за Гольдовским, посидите с ним, потом в нужное время выдвигайтесь.
Когда Нарсежак отключился, Давыдов вспомнил, о чем собирался с ним потолковать. Элис нужны документы. В идеальном случае – документы гувернантки-англичанки, которая, отслужив лет пять в почтенном провинциальном семействе, возвращается на родину.
Но, если Элис осталась, этим можно будет заняться и вечером.
Итак – ополоснуть физиономию, выпить чашку крепчайшего кофе, прийти в себя и начать сборы. Человек, собравшийся вступать в масонские ряды, должен быть элегантен, как французский маркиз, и безупречно выбрит… Кстати, не пойти ли в парикмахерскую?..
Получасовая процедура бритья в исполнении опытного мастера включала в себя массаж и паровой компресс, после которого щеки и подбородок делались гладки и нежны, как грудь красавицы. Давыдов задумался: нужны ли такие штучки?.. И поставил на спиртовку кофейник.
Привлеченная ароматом вышла из спальни Элис.
– Ты спешишь? – спросила она, целуя любовника в щеку.
– Дела, дорогая. Ты ложись, поспи еще немного.
– Нет. Я бы хотела… Ты никак не можешь отказаться от дел?
– Не могу. Важная встреча.
Девушка помрачнела.
– Настолько важная, чтобы ее нельзя было перенести на другой день?
– Нельзя ее перенести.
– Я умоляю тебя: не ходи никуда, останься! – воскликнула Элис. – Побудь еще со мной! Не выходи сегодня, придумай что-нибудь!.. Придумай болезнь, это несложно! Все так делают.
– Милая, – улыбнулся Давыдов, – тут такие обстоятельства, что я должен быть, если даже меня понесут на носилках.
– Я очень тебя прошу, не ходи никуда! Так будет лучше…
– Для кого?
– Для тебя и для меня.
– Я постараюсь не слишком там задержаться, – пообещал Давыдов. – Но идти я должен. Ты ведь знаешь, что такое долг…
– Но если его нарушить всего раз, один-единственный раз?
– Нельзя.
– Даже ради меня?
– Нельзя, милая. И у меня – долг, и у тебя тоже, кажется, долг. Мы и так уже…
– Что – уже?
Давыдов обнял ее. И Элис тоже крепко его обняла. Слова тут были совсем лишними. Любовь двух разведчиков несовместима с долгом, и две ночи, похищенные ими у судьбы, – преступление. Одно дело – те объятия в гостинице «Метрополь», когда они и были влюблены, и вели игру одновременно. Другое – теперь…
– Ну что же, – сказала она. – Я просила, ты сказал «нет»…
– Давай поговорим об этом вечером.
– Милый, ты просто помни, что я очень тебя просила!
– Хорошо, дорогая. Давай выпьем кофе.
– Давай выпьем кофе…
Давыдов наконец собрался и выглянул в окно. Извозчичья пролетка стояла напротив дома.
– Пора, – сказал он, поцеловал Элис и ушел.
На душе было пасмурно. Однако полчаса в парикмахерском заведении Давыдова взбодрили. Он купил в цветочной лавке корзину алых роз и поехал вызволять Гольдовского из будуара Шурки Евриона.
Шурку застал в прихожей. Она отчаянно ругалась с молочницей, уже второй раз доставившей несвежие сливки. Таких слов Давыдов и от казаков на японской войне не слыхивал.
Розы произвели впечатление, Давыдов был препровожден в гостиную и увидел коллекцию фривольных фарфоровых фигурок. Шурка зверскими способами, судя по стонам и возгласам в спальне, разбудила, вытащила из постели и поставила на ноги любовника. Тем временем ее кухарка приготовила горячий завтрак, но сперва Гольдовский употребил «николашку».
Этот ядреный отрезвитель Давыдов приготовил лично: налил в рюмку на два пальца водки, отрезал толстый ломтик лимона, щедро посыпал его сахаром, а сверху – молотым кофе. Гольдовскому пришлось сперва пожевать этот лимон, потом запить его водкой. После этого он вполне внятно поздоровался и даже спросил, который час.
С немалым трудом Давыдов добился, чтобы Гольдовский в назначенный срок был умыт, побрит, одет и причесан. И они поехали к Балавинскому.
На подступах к дому Давыдов увидел лоточника, продающего деревянные пасхальные игрушки – расписные яйца и желтых курочек. На лоточнике был огромный картуз, надвинутый чуть ли не на нос. Но все равно тот сильно смахивал на Федора Самуиловича Нарсежака.
Агент Сенсей бродил взад-вперед с тем расчетом, чтобы его видели расставленные в нужных местах другие агенты. Заметив Давыдова, он завопил, как и полагается уличному торговцу, пронзительным до отвращения голосом:
– А вот кому курочек, пасхальных курочек! Для деток, для внучков! Четырнадцать осталось, по пятачку отдам! Курочки славные, краска прочная, английская!..
Это означало: на квартире Балавинского собрались четырнадцать заговорщиков, и в их числе – консул Ходжсон.
– Ну, Господи благослови, – тихо сказал Давыдов и перекрестился.
– Волнуешься, что ли? – хмыкнул уже окончательно пришедший в себя Гольдовский. – Зря! Мы же не изверги какие и не сектанты – братья!.. Да, сейчас все сам увидишь…
Они поднялись на третий этаж, и Олег стукнул условным стуком в высокую, с накладным узором, массивную дверь с начищенной до блеска медной табличкой «С.А. Балавинский, присяжный поверенный». Рослый и крепкий на вид молодой человек впустил их в квартиру и сразу провел в большую гостиную, где за круглым обеденным столом уже сидели несколько разновозрастных людей, но с одинаковым, серьезно-торжественным выражением на лицах. К удивлению Давыдова, консул Ходжсон тоже сидел в кругу посвященных за столом и, судя по его виду, для него это было не в диковинку.
«Вот тебе и раз! – подумал Денис. – Оказывается, он тоже масон?! А впрочем, почему нет? Насколько я помню, в Англии существует одна из самых влиятельных лож. Она так и называется – Великая ложа Англии… Ну, я и попал! Настоящее змеиное гнездо!..»
Приветствовали вошедших сдержанно – легким кивком головы и открытой правой ладонью со скрещенными особым образом пальцами. Гольдовский, тоже приняв общий вид, ответил на приветствие и тут же сказал:
– Братья, представляю вам аспиранта[28], капитана Дениса Давыдова.
– А разве мы сегодня проводим аффилиацию?[29] – недовольно поинтересовался худой старик во фраке, сидевший слева от председательствующего офицера, самого Балавинского.
– О, нет, конечно, мастер Полонский! – важно кивнул Балавинский. – Сегодня мы разрешили господину Давыдову лишь поприсутствовать на нашей ложе по поручительству брата Гольдовского.
Старик молча наклонил голову в знак согласия, и тогда Балавинский возгласил:
– Братская цепь![30]
Все поднялись и взялись за руки, образовав живой круг у стола, и трижды хором произнесли:
– Да будет так![31]
Денис же скромно присел в уголке, в кожаное кресло рядом с журнальным столиком, и приготовился слушать. Однако, к его глубокому разочарованию, речь масоны повели о каких-то своих текущих делах. И сколько ни пытался Давыдов уловить хоть что-нибудь интересное для себя, не получалось. Потом председательствующий Балавинский произнес:
– Братья, снег идет![32]
И дальше началась уже сущая околесица. Масоны перешли на какой-то, явно секретный язык иносказаний и намеков. При этом они прекрасно понимали друг друга, а Денис сидел и чувствовал себя круглым дураком.
Тогда он встал, тихо извинился и вышел «на минутку».
Он видел план квартиры и знал, где расположен ватерклозет. Но, пройдя к нему по коридору, Денис, повернулся и подкрался к двери, которую оставил полуприкрытой. Камеру он приспособил справа под мышкой. Ее легко можно было вытянуть и сделать снимки, а при тревоге она сама на резинке утягивалась обратно.
Давыдову повезло – в щель был хорошо виден Ходжсон. Он, повернувшись к Головину, что-то говорил с самым сердитым видом, Головин кивал. За плечом Ходжсона виднелся профиль Балавинского.
Денису удалось сделать три кадра, когда вдруг задребезжал телефонный аппарат. Их у Балавинского было целых два – в кабинете, примыкавшем к спальне, и в прихожей. Забеспокоившись, Давыдов отступил от двери – и правильно сделал. Балавинский, на время совещания выставивший из дому прислугу, сам поспешил к аппарату. Вместе с ним вышел Головин.
Денис на цыпочках отступил к ватерклозету, бесшумно открыл дверь и скрылся.
– Слушаю вас, – сказал незримому собеседнику Балавинский и вдруг перешел на английский язык. – Слушаю вас, да, да… От кого?.. Благодарю вас. Но отчего вы раньше не телефонировали? Почему только сейчас?! Да, простите… Да, благодарю вас!..
Повесив трубку, Балавинский выругался.
– Что случилось? – спросил Головин.
– Случилось то, что этот кретин Гольдовский привел подсадного! – уже по-русски рявкнул Балавинский. – Вы понимаете, что это значит?! Если бы нас хоть вовремя предупредили…
– Он где-то в квартире?
– Да. Нужно взять и…