Когда Давыдов, Головин и смуглый толстый господин, ночевавший в гостиной, спустились вниз, во дворе стоял автомобиль – «Руссо-Балт» того самого образца, что недавно заказал императорский гараж.
Во дворе было пусто – мужики с пилой, видно, отсыпались после дежурства, дворник мел улицу перед распахнутыми воротами. Другой охраны Давыдов не заметил. Наверно, масоны решили, что она уже ни к чему. Он огляделся по сторонам, поднял взгляд к небу и воскликнул:
– Ничего себе! Сколько же их там?!
Головин невольно уставился на березу, развилки веток которой были усажены вороньими гнездами.
– Говорят, ворон – умнейшая птица. А я считаю, что обычная ворона – не глупее, – продолжал Давыдов. – Когда растяпу называют вороной – это просто глупо. Ворона совсем не растяпа, а очень даже хитра. Я, когда лежал раненый, наблюдал за ними в окошко…
Болтая о птичьих повадках, он вместе с масонами сел в машину и укатил. Под кустом осталась лежать вовремя выброшенная смятая папиросная коробка.
Минуты две спустя во дворе появился нищий в лохмотьях. Он всюду шарил палкой с гвоздем, подцепляя разнообразную дрянь и тщательно ее исследуя.
– Ты еще откуда взялся?! – вызверился дворник. Он этого грязнулю в свои владения не впускал.
– Твое какое дело? – ощерился нищий.
– Чеши отсюда, пока цел!
– Да ты чего орешь? Я насчет окурочков, окурочки на фабрику сдаю… Вот, вот они, мои голубчики!
Он подхватил смятую папиросную коробку.
– Ну, щас я тебя… – Дворник бросился к нищему, но тот оказался ловок и выбежал за ворота.
Пробежав квартал и завернув за угол, Нарсежак остановился, открыл смятую коробочку, вынул листок папиросной бумаги, прочитал сообщение и присвистнул. Дело было такое, что требовалось срочно донести о нем начальству.
На груди у Федора висела жестяная детская свистулька. Он подул дважды, потом еще дважды, невольно поморщившись от жуткого звука. Свистульки за то и были выбраны, что опасений взрослым не внушали, мало ли где ребятишки играют, а слышно их было чуть ли не за полверсты.
Через несколько минут подкатил извозчик. В пролетке сидел Никишин.
– Давайте рубаху!.. – приказал Нарсежак. – Саня, гони!
Пролетка, в которую была заложена не обычная извозчичья, а очень даже хорошая лошадь, понеслась по тихой улице. За ней оставался след – разбросанное тряпье, армяк в невероятных заплатах, страшный жилет, грязная рубаха…
Через полчаса донесение легло на стол к подполковнику Максимову.
– Спасибо, Федор Самуилович, – сказал Максимов. – Ну что же, вызываем СОВА! Петров, где вы там? Соедините меня с полковником Роговым. Ходжсон – по моей части, а московские заговорщики – уже по «совиной». Федор Самуилович, оденьтесь по-человечески, будете участвовать в совещании. Хорошо бы Рогов взял на себя переговоры с германским послом и с градоначальником, а мы тогда бы спокойненько организовали наблюдение…
– Мне бы хоть душ принять. Запаршивел, будто неделю на паперти сидел, – попросил Нарсежак. – А наблюдение будет, не извольте беспокоиться!..
Глава 17
Сознание возвращалось толчками. Вспышки света, отдельные звуки и обрывки фраз, выплывающие из ровного «белого» шума, смутные фигуры, проступающие сквозь странный серый туман вокруг. Наконец перед взором сформировалось чье-то лицо, смутно знакомое. Андрей сделал над собой усилие, пытаясь сфокусироваться на этом лице. И, кажется, на миг ему это удалось. Во всяком случае, черты лица перестали плыть, и четко прозвучала фраза:
– У него сильная контузия!..
«Это у меня – контузия?.. – слабо удивился Голицын. – Ах, да! Кажется, был какой-то взрыв, и на меня упал потолок?..» Сознание отказывалось воспринимать действительность, пыталось соскользнуть в спасительную тишину беспамятства, но Андрей не дал ему такой возможности. Он вспомнил, как профессор Яринцев проводил с курсантами академии специальные тренинги по управлению собственным «я». Надо только представить, что ты – это не совсем ты, а как бы часть тебя. Сам же ты наблюдаешь со стороны и можешь заставить или направить свое «я» двигаться в нужную сторону. К свету. К реальности.
Андрей постарался в точности воспроизвести последовательность действий, что не раз проделывал на тех тренировках. И спустя какое-то время понял, что ему удалось. Возникло странное ощущение, будто он находится сразу в двух местах. Вот он лежит на полу в разгромленном взрывом кабинете, а вот он же стоит у выбитого окна и смотрит вниз, на тротуар. Потом оборачивается от окна, подходит к себе, лежащему, наклоняется и говорит: «Хватит валяться, подполковник! Дел по горло, вставай!..»
Глубокий вздох отозвался вспышкой боли в голове, и Андрей застонал.
– Он очнулся! – крикнул кто-то.
Возникло движение – скрип и хруст от многочисленных шагов нескольких человек. Голицын приоткрыл глаза и сразу увидел склонившегося к нему Теплякова.
– Привет, Антон… – выговорил он одними губами. – Поймал?..
– Андрей Николаевич, слава богу, вы живы! – улыбнулся штабс-капитан.
Рядом с ним возникла встревоженная физиономия Пети Лапикова.
– Господин подполковник, с возвращением! Мы так за вас переживали!..
– Докладываю, – посерьезнел Тепляков. – Один из террористов пойман и сидит в дежурной части, пристегнутый наручниками к батарее парового отопления. Второму удалось скрыться. Но, думаю, ненадолго!..
– Как себя чувствует Гринько?.. – тихо спросил Голицын.
– Степан Михайлович жив. Доставили в Мариинскую. Оперировать сам профессор Павлов будет!
– Значит, дрянь дело…
– Профессор сказал, что ручается за успех…
– Ладно. Антон, где Верещагин?
– Капитан по вашему заданию отрабатывает возможные связи Великого востока народов России с оппозиционными партиями, прежде всего, с эсерами, кадетами и большевиками. – Тепляков оглянулся и махнул кому-то рукой: сюда!
Возле Голицына появились носилки и двое хмурых людей в форме военных медиков. Не слушая протестов подполковника, они уложили его на носилки и быстро понесли к выходу из особняка.
Богатырское здоровье Андрея не подвело и на этот раз. Уже через день он оправился настолько, что потребовал выпустить его из больницы. Профессор Павлов сделал осмотр, покачал головой, вздохнул и отпустил беспокойного пациента, взяв, однако, слово, что тот не будет скакать на лошади, драться и пить водку, а станет регулярно принимать порошки, которыми снабдил его доктор.
Голицын с легкостью пообещал выполнять все предписания и через час заявился на Шестую линию, вызвав среди подчиненных тихую панику.
– Зачем так рисковать, Андрей Николаевич?! – укоризненно посмотрел на него Верещагин, только что вернувшийся с заседания одной из лож, входивших в ВВНР, – «Большая медведица». Капитан успел стать там не только своим, братом вольным каменщиком, но и выдвинуться в активисты. Доказательством тому он предъявил «совятам» нагрудный знак, что висел у него на цепочке под рубашкой – семиугольник, внутри которого помещалось созвездие Большой Медведицы.
– Время не ждет, Олег! – отмахнулся Голицын, глотая прописанный порошок и запивая водой прямо из графина. – Где Тепляков? Он уже допросил этого… бомбиста?
– Насколько я знаю, допрашивал. Во всяком случае, еще вчера собирал из свободных сотрудников группу на поиски второго лже-комиссара.
– А кто еще присутствовал при допросе?
– По-моему, Байкалов…
Подпоручик нашелся в дежурной части, и как раз снимал показания с задержанного. Голицын поздоровался с «совенком» и сказал, что хочет сам допросить террориста. Дмитрий кивнул и мудро пошел перекурить на улицу. Дежурный по управлению поручик Фефилов помялся, но тоже вышел. Подполковник вплотную подошел к настороженно замершему пленнику и некоторое время разглядывал его в упор. Когда наконец молодой человек явно занервничал, стал отворачиваться, покашливать и рассматривать свои ногти – обломанные и кое-где с черной каймой, Голицын спросил:
– Кто заказчик?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, господин подполковник! – гордо выпрямился пленник.
– Кто поручил вам взорвать штаб-квартиру Службы охраны высшей администрации?
– Никто! Мы сами. В знак протеста!..
– Кто «вы»? И в знак какого протеста? – оловянным голосом продолжал допрашивать Андрей.
– Мы, то есть Союз патриотов России! Нас немного. Пока. На завтра за нами пойдут миллионы!..
– Где-то я это уже слышал… Как ваше имя-отчество?
– Михаил Григорьевич Казаринов, присяжный стряпчий Петербургского коммерческого суда.
– Верю… А вашего напарника?
– Не знаю…
– Ложь! Штабс-капитану Теплякову вы его уже назвали, и задержание его – всего лишь вопрос времени. Так почему бы не сказать мне?
– А почему вы решили, что я предал друга, выдав его местонахождение какому-то штабс-капитану?
Пленник смотрел прямо в глаза, а на губах играла презрительная улыбка. Андрей выругался про себя. Эх, Антон! Развел тебя какой-то мальчишка, заставил ноги топтать по всему городу!..
– Это была плохая идея, Михаил Григорьевич. Штабс-капитан – человек импульсивный, и даже я не знаю, что он с вами сделает, когда поймет, что вы его разыграли. Не в вашем положении шутить. По вам виселица плачет!..
– Неправда. Я знаю законы лучше вашего, господин подполковник! – Казаринов теперь откровенно развлекался. – А погонять лишний раз псов государевых по помойкам и закоулкам даже интересно. И потом, вы сначала докажите, что взрыв – это наших рук дело.
– Это вопрос времени, господин стряпчий, – тоже оскалился Голицын. – А пока вы будете сидеть под следствием за подделку и использование государственных документов. Но еще раз: как только мы докажем вашу причастность к взрыву государственной службы, Нерчинских рудников вам не миновать. Поверьте, я постараюсь, чтобы вы попали именно туда! Вопрос только в том, кто из вас признается первым, а кому не повезет.