— Вперед-аряжай!
«Тридцатьчетверка», слегка оскальзываясь гусеницами, взлетает на дорогу. Мехвод доворачивает — танк цепляет и опрокидывает стоящий грузовик. Это напрасно, брошена машина — видно, что дверцы распахнуты. Можно было бы ее в трофеи, бригаде бы пригодилась… хотя хрен его…
— Разворот!
«154»-й крутится на мостовой, оба пулемета строчат — куда бьет Миха, неизвестно, а командир лупит из курсового по скоплению на дороге: там машина, еще что-то… вроде легковая лоханка, повозки… рвется прочь из непонятной темной массы, брыкается раненая лошадь.… Эх, жалко лошадок…
Выстрел… попадание вроде и не сметает массу с дороги, наоборот — после разрыва там что-то взгромождается, торчком встает…
— Впереаряжай!
Нельзя на дороге торчать — есть такое чувство. Вообще нельзя стоять, на дороге и совсем уж…
Это не мысли, это хрен его… вспышки чувств, «инстинкт», как говорил Семен Захарыч, умнейший был учитель географии…
«Тридцатьчетверка» скатывается с насыпи, проламывает заросли, приостанавливается, крутя башней — ствол орудия раздвигает сломанные голые ветви.
— Миха, дай связь, — с угрозой бормочет лейтенант Терсков, не отрываясь от наблюдения.
— Так это… не отвечают. Может, с антенной что?
— Во-во, непременно с ней, — рычит командир. — Я тебе ту антенну сейчас знаешь куда пристрою…. Вызывай! А вообще нашу «махру» видел кто?
— Когда к усадьбе подходили, видел, — сказал заряжающий. — Вроде шкандыбали за нами, не особо ложились. Но у меня вид… сами знаете.
— Ну, впереди наших точно не было, — нервно хохотнул мехвод. — Только фрицы. — Лейтенант, ты когда в гущу на шоссе врезал, ох и разлетелись! Ляжка лошадиная прям к нам усвистела, я думал, копытом по люку звезданет. Жирная такая…
— Голодный, что ли? Колбасу же перед атакой жрали, — пробормотал Олег. — Сержант, бери автомат, выглянем.
Люк открывать не очень хотелось. Понятно, нужно обстановку прояснить, но…
Лейтенант Терсков расстегнул танкошлем, приподнял одно ухо теплого и глушащего внешний мир головного убора, уперся в крышку незапертого люка…
Окончательно стемнело. В отдалении на дороге горела машина, слепила глаза. В усадьбе и за ней шел бой — строчили там довольно густо, бахнуло орудие.
— Это не наше, не танк, — прошептал заряжающий, высунувший из люка лишь нос и ствол автомата.
Олег подумал, что сержант и носом похож на ППШ — вздернутый и крупный носяра, вроде как даже с «мушкой».
— Понятно, что не танк — пробормотал лейтенант, пытаясь разгадать, разложить на составляющие звуки близкого боя. Мешали крики с дороги — надрывные, воющие. Вот хрен бы их… ну, кричат раненые, чего им не кричать. Но отвлекает…
По усадьбе ударил миномет, засвистело, казалось, прямо над танком, негромко лопнула мина, вторая…
— Немцы кидают? Значит, зашла наша «махра», зацепилась?
— Да кто же его знает, — прошептал заряжающий. — Фриц сейчас тоже того… запутавшийся. Нельзя на его мнение полагаться.
Олег сдвинул танкошлем посильнее, повернулся левым ухом — когда сидишь слева от орудия, слух глушится и малость односторонним становится. Собственно, особой ясности не прибавилось — стрелковый бой, артиллерия слегка участвует, минометы. Но где-кто, да на какой дистанции — хрен его…
— Товарищ лейтенант, давай возвращаться к батальону? Оно же такая ситуация… — осторожно предложил сержант.
Олег с чувством сплюнул вниз, в кусты.
Пробиться обратно к своим было бы логичным. Задачу выполнили, к дороге прошли. Но как ее удержишь одной машиной и без пехоты? Тьмища — глаз выколи. Подберутся и сожгут ни за что. С другой стороны, а как к своим теперь пройдешь? Слева от усадьбы проскочить — так где-то там два танка взвода и осталось.
Звякнуло по поднятым люкам и по башне — осознали танкисты, что это бьют из автомата, видимо, с близи, уже упав в боевой отделение. Что-то хлопнуло-взорвалось на корме.
— Вперед и левее! — заорал Олег, разворачивая башню.
Заряжающий захлопывал люки. «154» бабахнул в сторону предполагаемых автоматчиков из орудия, застрекотал пулеметом.… Взревев двигателем, уже выламывались из кустов, впереди маячила боковая ограда усадьбы. Никаких мыслей у лейтенанта Терскова уже не было — практически бессилен танк против близкой и невидимой пехоты, тут только драпать, ну, точнее, отходить под защиту своей «махры»…
— Осколочряжая!
Пробили корпусом и гусеницами ограду, лупил пулемет стрелка-радиста. Олег вращал башню, пытаясь нащупать немцев. Да тут хоть стволом орудия фрица нащупывай — сплошная тьма и редкие вспышки. По броне опасно барабанило… да где же они, суки, сидят⁈
Невнятно заорал мехвод, танк взял левее, качнулись, угодив гусеницей в ровик, что-то подмяли. Минометная позиция, что ли? Метнулись смутные фигуры в белом в стороны, снова застрочил стрелок-радист. «154»-й задрал нос, взбираясь на неведомую горку. Ой, нехорошо…
Удар был жесток. Сверкнуло прямо в глаза, Олег ударился лбом о прицел, танкошлем выручил, но в глазах после вспышки потемнело. Лейтенант ощупью развернул башню, дернул оба спуска — грохот пушки заглушил вибрацию пулемета. Не попасть, так хоть пугануть…
…Тишина, только звон в ушах. Мотор заглох, пулемет заглох, что-то звякает, и тянет дымом.
— Заводи! Заряжающий, диск!
Лязгнул снимаемый с ДТ[6] опустевший диск, глухо кричал мехвод:
— Ленивец, они…
Олег осознал, что орут в голос — ТПУ не работает, кажется, тангента вылетела. В башке малость прояснилось, в прицеле белела истоптанная земля, правее стена строения. Вот нахрена немцам столько амбаров?
— Заводи!
Гулко кашлянул, завелся двигатель. Хорошо! Потеряли гусеницу или нет, непонятно, но хоть крутануться, выпрямить машину. Сейчас в прицеле, считай, одна земля, почти клюнул орудием землю «154»-й…
Сверкнуло…
Очнулся оттого, что из носа капало. Полная тишина, холод… ляжки прямо как деревянные, даже под мышками ледяно. Лейтенант Терсков попробовал шевельнуться — нет, окоченение ограниченное, не совсем трупное, и голова болит как у живого. Оказалось, лежал грудью на казеннике орудия. Затвор открыт. Неправильно это. Собственно, и тишина — тоже неправильно. Оглушило? Холод, да…
Люк открыт… это у мехвода, по ногам сквозит, даже сквозь валенки чуется. Заряжающего нет…
Олег сполз с сиденья, привычно опираясь о замок, присел. В распахнутый люк механика сочился слабый отсвет. Горим? Нет, свет холодный, скорее от снега, и дым в танке уже холодный. Горели, но погасли? Может, немцы рядом? А может уже были? За убитого приняли? Вот — кажется, и второй, совсем нижний, аварийный люк открыт, оттуда тоже дует. Лейтенант Терсков, тихо мыча от боли — голова по-прежнему мучительно болела — пролез к укладке правого борта, пошарил — автомата на месте не было. Тьфу, черт, заряжающий снимал же ППШ…
Сдернули они… драпанул экипаж, бросил командира.
Олег постоял, согнувшись и покачиваясь, лицо было влажным от теплого пота, даже в рот затекало. Голову себе прямо хоть напрочь откручивай — так болит. И стоять тяжело, под ногами пулеметные диски — сорвало боеукладку. Видимо, в борт саданули…
Лейтенант Терсков понял, что сидит. Голова ничего не соображала — у нее сейчас одно дело имелось — болеть. Хорошо хоть двигаться не надо, а то бы вообще хоть вой. Нет, выть нельзя — немцы где-то рядом. Гранаты есть, пулеметы есть, люки задраить… надо что-то делать.
Облизнув влажные губы, Олег глубже вдохнул полный гари воздух, потянулся к пулемету. Наткнулся на спину — Миха скорчился на своем сидении. А, сюда и прилетело.… Отодвинув неестественно откинутую голову стрелка-радиста — похоже, шею перебило — лейтенант дотянулся до пулемета. Снять нужно, сменить диск и выходить. До своих не так далеко. В танке сидеть — тухлое дело. И плохо, что совсем оглох лейтенант. Но шанс есть, есть…
Не снимался пулемет. Тело Михи мешало, скользкие пальцы не слушались лейтенанта, а главное — башка не соображала. Нет, не совладать…
Олег отер руки сначала о ватник стрелка-радиста — оказалось, тоже скользкий. Потом о свои стеганые штаны. Двинулся к нижнему люку, присел, пришлось замереть, поскольку голова перевешивала, словно тоже шею перервало. Из близкого люка мехвода дуло зверски, лицо вымораживало, словно в тундре какой замер «154»-й. А в ушах по-прежнему плотная вата — ни звука. И мысли такие же ватные. Смотришь в упор, а не видишь. Лейтенант Терсков, глядя на открытый нижний люк, гадал, как его сразу не увидел. Значит, мехвод через свой выход тиканул, а заряжающий поосторожничал, через нижний выполз. Повозился, открыть люк не так просто. Так горел танк или заранее экипаж деру дал? Олег переложил «наган» из кобуры за пазуху телогрейки, мыча от головной боли, сунулся в тесный нижний люк. Имелась немалая вероятность, что танк сидит «пузом» на земле, и кроме холода никто низом выйти-войти не мог.… Нет, пустота, даже некоторый простор — прямо над ровиком каким-то встали, что ли?
Протиснулся лейтенант, в глазах потемнело, вывернул непослушное тело, оказался на земле, и тут уперся во что-то грудью. Сосредоточил взгляд — вот… винтовочный ствол. Уперся и не пускает. Удивительно везучая эта усадьба, хрен бы ее.… Это чего, плен, что ли?
Вроде не немец. Винтовкой не пускал свой пехотинец — судя по смутной и грязной морде, пожилой, из второстепенных и нестроевых мобилизационных запасов страны. Но пихает стволом довольно крепко. Что-то сказал, сверкнув стальными зубами. Откатился — неожиданно шустро в тесноте под днищем, развернул «трехлинейку» высунул меж катков, приложился… выстрел, отработал затвором, второй раз пальнул.… Бросив винтовку, перекатился серой колбасой — только полы шинели плеснули. Замер у кормы… э, там вторая винтовка. Приложился… раз, второй, третий… затвор щелкает как полуавтомат, гильзы только порх-порх…
Олег осознал, что выстрелы вполне слышит… словно паровоз к станции подкатывает, первый «бах!» намеком, потом громче, громче… сейчас гудок даст…