В итоге Катерину я уговорил. Несмотря на то, что она до сих пор считала меня хладнокровным убийцей и негодяем, она согласилась во всем слушаться меня, а это было главное. Теперь самое важное было не упустить нужный момент, а пока можно расслабиться…
Церемония моего посвящения проходила в усыпальнице. Гранитные стены, строгая атмосфера… Пол со стилизованной свастикой. Торжественная музыка. Высшие чины СС в парадных мундирах застыли, словно восковые фигуры. Под бравурный марш в зал вошел Вилигут с жезлом из слоновой кости, увенчанным голубой лентой, на которой красовались руны. Вознеся жезл к потолку зала, он произнес десять заповедей, переделанных на свой манер. После чего рейхсфюрер наградил меня кольцом с изображением черепа и рунами, подтверждавшими величие и незыблемость ордена.
А потом рейхсфюрер СС произнес торжественную речь:
— Лишь один принцип должен, безусловно, существовать для члена СС: честными, порядочными, верными мы должны быть по отношению к представителям нашей расы и ни к кому другому… Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха. Мы возьмем от других наций ту кровь нашего типа, которую они смогут нам дать… Мы никогда не будем жестокими и бесчеловечными, поскольку в этом нет необходимости. Мы, немцы, являемся единственными на свете людьми, которые прилично относятся к животным, поэтому мы будем прилично относиться к этим людям — животным, но мы совершим преступление против своей собственной расы, если будем о них заботиться и прививать им идеалы с тем, чтобы нашим сыновьям и внукам было еще труднее с ними справиться.
Когда ко мне придет кто-нибудь из вас и скажет: «Я не могу рыть противотанковый ров силами детей или женщин. Это — бесчеловечно, они от этого умирают», — я вынужден буду ответить: «Ты являешься убийцей по отношению к своей собственной расе, так как если противотанковый ров не будет вырыт, погибнут немецкие солдаты, а они — сыновья немецких матерей. Они — наша кровь»… Это как раз то, что я хотел внушить СС и, как я полагаю, внушил в качестве одного из самых священных законов будущего: предметом нашей заботы и наших обязанностей является наш народ и наша раса, о них мы должны заботиться и думать, во имя них мы должны работать и бороться и ни для чего другого…
Я хочу, чтобы СС именно с данной позиции относились к проблеме всех чужих, негерманских народов, и прежде всего русского народа. Все остальные соображения — мыльная пена, обман нашего собственного народа и препятствие к скорейшей победе в войне…
Он еще много чего наговорил, всякий раз делая ударение на слове «русский», наверное, для того, чтобы подчеркнуть, что отныне и навсегда я отрекаюсь от своей бывшей Родины, воссоединяясь со своим истинным народом. Однако меня от его речи просто тошнило. Нет, я тоже берег бы жизнь своих соотечественников, но… но не ценой жизни других невинных людей. Ведь, относясь к инородцам подобным образом, мы не возвышаем себя, мы лишь можем уподобиться трусам, заботящимся только о собственной шкуре. И еще… Если честно, позже я часто клял себя за трусость, потому что, уничтожь я тогда собрание СС во главе с Гиммлером, человечество смогло бы избежать многих бед. А так…
Быть может, я вновь провозглашу тривиальную доктрину, но мудрейший ученый самого аристократического происхождения для цивилизации ничуть не лучше грязной безграмотной нищенки. Каждый из них обладает огромным, неисчерпаемым внутренним миром, только профессор проецирует его на окружающую среду, а нищенка не может найти средств к самовыражению, не может представить на суд других людей своей внутренний мир во всем его многообразии и красоте… Но все это философия.
А там, в усыпальнице, я вынужден был, гордо задрав голову, слушать шовинистический бред человека, который посвятил свою жизнь уничтожению и порабощению других людей, и вынужден был хлопать ему и улыбаться, делая вид, что готов завтра же с утра пойти и убить с десяток маленьких Мойш и Авраамов.
Данное действо казалось мне, посвященному в тайны, о которых нацисты и не подозревали, смешным и очень показным, и тем не менее все присутствующие относились к происходящему очень серьезно.
Так что даже я чувствовал некий подъем, некую силу, переполнявшую меня. Это было сродни энтузиазму коммунистов, но не имело под собой ничего реального — церковная служба, лишенная мистической основы. А потом, уже в знаменитом круглом кабинете, расположенном прямо над усыпальницей, за круглым столом, мы занялись оформлением бумаг. Единственное, чего не учли фашисты, так это то, что подписывался я вензелем Хастура — об этом фокусе я прочитал в одной из книг в Р'льехе. Теперь достаточно было мне выдавить каплю крови и прочесть над ней определенное заклятие, любая начертанная мною фигура, в том числе и замысловатая роспись, исчезали. Зачем я это делал… не знаю, но, как говорится, «береженого Бог бережет».
Из Вевельсбургского замка мы выехали поздно ночью. Если честно, то я нахожу в этом особое извращение, способ отчасти унизить человека, лишив его нормального сна. А ведь с тем же успехом мы могли отправиться и рано утром. При этом мы были бы выспавшиеся, свежие и отдохнувшие. Однако у рейхсфюрера на это были свои причины. Человек, входящий в Аненербе, должен всегда чувствовать дискомфорт, понимая, что враг рядом и некогда почивать на лаврах прежних побед.
Тем не менее, оказавшись на заднем сиденье в мерно покачивающемся автомобиле, я, также, как Катерина, почти сразу уснул. В тот день я очень надеялся, что Великий Спящий свяжется со мной, подскажет, как быть, как вести себя в сложившейся ситуации, — ведь он как бог должен был знать заранее, что произойдет, и случившееся со мной так или иначе соответствовало его планам. Однако Ктулху забыл обо мне, и я, как всегда, мог рассчитывать только на себя. Несмотря на присвоенный мне чин СС, сопровождающий на переднем сиденье рядом с шофером выглядел скорее конвоиром, нежели телохранителем. К тому же он был вооружен. Нет, я, конечно, справился бы и с ним, и с водителем — немцы и не догадывались о том, на что я в самом деле был способен, но… Какой смысл был в побеге? Меня останавливали те же самые доводы, что я приводил днем Катерине. Пусть я избавлюсь от слежки, затеряюсь на просторах Рейха, а дальше-то что? Я окажусь в незнакомой мне стране, и пусть, в отличие от Катерины, я свободно говорю на немецком и на французском, но… Оккупированная территория, бдительный контроль над населением. Это вам не чекисты с Лубянки. Немцы — люди дотошные и обстоятельные. К тому же, попытавшись сбежать, я навсегда утратил бы то благосклонное отношение, которое неожиданно получил со стороны высших чинов СС. Там что я решил подождать, посмотреть, что будет. В конце концов, уничтожить все документы, связывающие меня с СС, и сменить новый черный мундир на штатское платье я всегда успею.
И еще за пару минут до отъезда я услышал, как один из офицеров СС сказал что-то другому, упомянув странное словосочетание «Операция „Изольда“». Странно, но почему-то это название встревожило меня. Находясь в Вевельсбурге, я слышал много разных кодовых названий, и ни одно из них не задевало меня. А здесь, словно кто-то прикоснулся к потаенной струне моей души. В первый момент я подумал, что виной всему женское имя Изольда. Я попытался вспомнить хотя бы одну знакомую Изольду но не смог. Нет, на моем жизненном пути никогда не попадались женщины с таким именем, так почему же упоминание об «Операции „Изольда“» так взволновало меня? Что за этим скрывалось? Минут пять поломав голову над этой загадкой, я отложил решение ее на потом. В конце концов, если это так важно, ответ найдется сам собою…
Проснулся я оттого, что машина остановилась. Мы находились во дворе какой-то гостиницы. Сопровождающий нас офицер — имени его я не помню, а звали его Шульц — предложил нам с Катериной выйти, размяться. Хозяин гостиницы предоставил нам номера на пару часов, и я смог спокойно принять душ. С удовольствием вытянувшись на жесткой кровати, я попытался связаться с Ктулху или одним из его высших прислужников; но все было бесполезно. Я спустился вниз. Там в большом гостиничном холле (или обеденном зале) уже был накрыт стол на четверых. Шульц и шофер уже начали завтракать, и я присоединился к ним. Скоро пришла и Катерина. Однако она мне не понравилась. Несмотря на роскошное платье, выглядела она усталой, измученной. Глядя на нее, я поинтересовался у сопровождающего, так ли необходима спешка? И он, к моему удивлению, подтвердил, что нам нужно как можно быстрее добраться до конечной цели нашего путешествия. Я поинтересовался, куда, собственно, мы направляемся. Из объяснений Вилигута я знал лишь то, что мы едем куда-то на оккупированную территорию, но куда именно? Где будет создан «Логово дождевого червя-2»?
— Вы все узнаете в свое время, — улыбнулся мне Шульц. — У меня приказ доставить вас в целости и сохранности. Когда вы поступите в распоряжение господина Хирта, то все узнаете. Пока же у меня распоряжение как можно незаметнее доставить вас к нему. Вот и все. Надеюсь, вы не в обиде и не станете задавать лишних вопросов, чтобы мне не пришлось отказывать вам в ответе.
Я кивнул.
Кстати сказать, это был мой первый немецкий завтрак. Боже мой, как все было непривычно и неудобно. Эти деревянные досочки. А эти тосты! Нет чтобы подать нормальную яичницу с беконом. В очередной раз я вспомнил старую истину: если хочешь понять людей, поживи с ними. Нет, в первый раз это было даже оригинально, но во второй, третий… А представьте, я бы и в самом деле перешел на сторону фашистов, переехал бы жить в какой-нибудь там Потсдам и питался бы так каждый день! Нет уж, увольте!
Перекусив, мы поехали дальше. В ближайшем городке в штаб-квартире СС мы сменили водителя, и наше путешествие продолжилось. Два раза в день мы останавливались: рано утром и вечером, когда Шульц позволял нам три часа отдыха.
И все же я тогда никак не мог понять смысла этого путешествия. Ну, положим, мы не сели в поезд из соображений конспирации. Но ведь к поезду всегда можно прицепить опломбированный вагон. Или, например, отправить нас самолетом. Это было бы еще проще. Но к чему этот безумный трехдневный автопробег? И только когда мы оказались на границе Германии и Польши, и я увидел первых польских беженцев, этапируемых на работы в Германию, я понял смысл речи Гиммлера и причину нашего долгого путешествия. Из окон поезда мы бы не увидели всей нищеты и убогости этих людей. Думаю, по мнению рейхсфюрера СС, это зрелище должно было вызвать у нас определенные чувства. Я же, наоборот, обозлился. Даже если на мгновение предположить, что расовая идея фашистов верна, то сколь жестоким нужно быть для ее воплощения в жизнь.