— Тащи дальше! — проорал Василий Катерине и прыгнул к плетню, перевалился через него и тут же на мгновение замер, оказавшись лицом к лицу с еще одним фрицем, причем получилось так, что оперуполномоченный сидел на земле, откинувшись назад и опираясь на обе руки, а немец навис над ним, наводя автомат. Правая нога Василия, сама собой распрямившись, врезалась в пах фашисту. И хоть Василий был без сапог, удар получился сильным. Фашист выронил автомат, двумя руками схватился за причинное место, заорав так, что у Василия чуть барабанные перепонки не лопнули. Тем не менее, оперуполномоченный, не растерявшись, метнулся вперед, подхватил автомат фашиста и, не глядя, надавил на курок. Длинная очередь ударила в грудь немца, и тот повалился назад, а отдача опрокинула Василия на спину, но он тут же вскочил на ноги и, выстрелив несколько раз в сторону горящей бронемашины, стал пробираться вдоль плетня, собирая брошенное оружие.
Наконец он остановился и чуть приподнял голову, чтобы оценить обстановку. А бой к тому времени почти закончился. Бронемашина и грузовик, который ехал последним, догорали. Тот момент, когда загорелась вторая машина, Василий пропустил. Пара немцев, прячась за колесами уцелевшей машины, продолжала вяло отстреливаться.
Неожиданно Василий принял решение. Чуть приподнявшись и выставив вперед дуло автомата, он прокричал:
— Руки вверх! Сдавайтесь! — а потом добавил: — Хэнде хох!
Немцы что-то прокричали в ответ, но так как знание немецкого у Василия ограничивалось «Хэнде хохом» и «Гитлер капутом», он смог лишь повторить в ответ: «Сдавайтесь!».
Выстрелы прекратились, а через минуту из-за машины с поднятыми руками показались два фашиста. Отбросив автоматы в сторону, они остановились на открытом месте, всем своим видом показывая, что готовы сдаться.
— Хорошо! Капитан, вяжи их.
Словно чертик из табакерки, из высокой травы метрах в десяти от немцев выскочил Ефимов. Поводя из стороны в сторону дулом трофейного автомата, он осторожно подошел к врагам, подождал, пока его не догнал один из красноармейцев, потом, не спеша, обыскал немцев и погнал их в сторону избы. Василий и еще три бойца встретили их у плетня. Повернувшись, Василий увидел, что один из красноармейцев ничком лежит посреди двора.
— Где остальные? — спросил он у капитана, но тот только поморщился, потом, передав свой автомат одному из красноармейцев, снял с фашистов ремни и ими же крепко скрутил им руки за спиной.
Немец, тот, что пониже и помоложе, пытался что-то лепетать, только немецкого никто из присутствующих не знал. Василий глянул в сторону Катерины, которая все еще возилась с Григорием Арсеньевичем. Барон до сих пор был без сознания. Наконец, поняв, что ничем больше помочь не сможет, девушка поднялась и подошла к пленным, а потом задала какой-то вопрос на немецком. Фашист, тот, что был постарше, поздоровее, пробурчал в ответ что-то невнятное и сплюнул.
— Я спросила: «Они одни или по округе рыщут еще стервятники?» — пояснила Катерина, повернувшись к капитану и Василию. — Только они отвечать не хотят.
Капитан зло посмотрел на пленных.
— Они нам ответят, как миленькие. За все ответят…
— А этот чего бормочет? — спросил Василий, кивнув в сторону трясущегося коротышки.
— Он просит, чтобы с ним обращались, как положено с военнопленными, и тогда, когда его освободят, а нас, в свою очередь, возьмут в плен, нас не расстреляют.
— А почему это нас должны взять в плен? — удивился капитан, а потом, повернувшись, приказал одному из солдат пройтись, собрать оружие.
Что-что, а боезапас определенно следовало пополнить. Катерина же вновь обратилась на немецком, на этот раз к коротышке. Они некоторое время обменивались краткими фразами. Наконец, девушка вновь повернулась к Василию.
— Он, — Катерина кивнула на пленного, — говорит, что нам некуда деваться. Фронт отсюда километров за триста, а то и более. Скоро немцы возьмут и Москву, и Ленинград, так что нам лучше явиться с повинной в ближайшую комендатуру.
— Да хрен вам будет, а не Ленинград с Москвой! — в сердцах выдохнул капитан. Замахнувшись, он собрался было врезать одному из пленных, но в последний момент передумал.
— Так фронт, говорят, в нескольких сотнях километров… — задумчиво протянул Василий. — А мы, значит, в самом сердце оккупированных территорий. И что теперь станем делать? — повернулся он к капитану.
— Надо идти вперед. Красная Армия вот-вот выметет немцев…
Василий не стал слушать, только рукой махнул.
— А может, найти аэродром, самолет захватить и айда к нашим? — высказался один из красноармейцев.
— И кто его поведет? — поинтересовался Василий. — Среди нас, как мне кажется, летчиков нет. Да к тому же на немецком самолете нам сесть не дадут, расстреляют еще в воздухе свои же.
— И выходит…
— Выходит, что не все так просто, как хотелось бы, — вздохнул Василий. — Вот Григорий Арсеньевич в себя придет, тогда мы и этих гавриков по-настоящему допросим и решим, как нам дальше быть.
— Да что тут думать… Идти надо! — взорвался капитан.
— Куда? Там впереди немецкая армия!
— Вот мы по ним с тыла и ударим!
— Ага! Всемером!
— Но мы же… — возмутился капитан. Повернувшись, он ткнул пальцем в горящую бронемашину. — Мы же…
— Ну да, — согласился Василий, — и потеряли при этом треть личного состава. А там, на линии фронта немцев много больше… Ладно… Решим, что делать. Этих пока в сарай, — кивнул он на пленных, — а мы пойдем, перекусим, благо, накрыто уже. Только пусть еще кто-то поможет Григория Арсеньевича в дом занести, не на улице же ему лежать.
— А немцы снова не нагрянут?
Василий вновь посмотрел на горящий броневик, потом на пленных.
— Нет, не думаю, что они вот так сразу сунутся. Тут место глухое. В любом случае, пока Григорий Арсеньевич в себя не придет, мы отсюда не двинемся. А пока, — он вновь повернулся к капитану, — надо снова часового выставить. Мало ли что. Да и наших к домам отнести надобно. Вечером похороним по-человечески…
Только часовой их подвел.
Неожиданно в дверь постучали. Потом она резко распахнулась, и на пороге показался здоровенный мужик в военной плащ-палатке. В руках у него была двустволка, и нацелена она была на стол, за которым расселись красноармейцы.
— Извиняйте, что побеспокоил, — объявил незнакомец, не спуская глаз с собравшихся. У него была длинная окладистая седая борода, а кустистые сросшиеся брови придавали ему злобный вид. Увидев, как один из красноармейцев незаметно потянулся к автомату, великан цыкнул, ткнув в его сторону ружьем, и объявил: — Не дергайся! Тихо сиди. Ты не смотри, что у меня охотничье ружье, будешь рыпаться — я из тебя враз решето сделаю.
Все замерли, а незнакомец, выдержав многозначительную паузу, продолжал:
— А пока я разрешу вам шевелиться, доложите, кто вас сюда пустил? Кто мародерствовать позволил?
— Послушай, отец… — начал было, привстав, капитан.
— Не отец я тебе! — перебил его, как отрезал, незнакомец. — Отцом не был и не буду! Ты мне зубы не заговаривай, на вопрос отвечай.
— Да свои мы, отец, — вновь заговорил капитан. — Мы из Ельска, от немцев из плена бежали.
— Ты меня дурнем не считай, — грозно возразил великан. — Где мы, а где Ельск… Тут места глухие, неоткуда вам тут взяться.
— Да заплутали мы…
— Ты, мил человек, сказки эти бабам по вечерам сказывай, а мне не надобно, — проворчал старик. — Так что, сдается мне, подсадные вы.
Неожиданно зашевелился Григорий Арсеньевич. Он лежал на скамье в стороне от остальных у самой печки. Вначале он приподнялся, а потом сел, растирая «больную» руку. Ружье великана тут же повернулось в его сторону, но барон, казалось, не замечал угрозы.
— Ты… — начал было великан, но Григорий Арсеньевич перебил его.
— Лучше пукалку-то опусти, Евпатий. Нечего тебе хороших людей пугать.
Великан убрал ружье, все еще пристально всматриваясь в полутемную горницу и пытаясь определить, тот ли перед ним человек.
— Никак вы, Григорий Арсеньевич?
— Как, да никак! — фыркнул барон. — Что за манеру взял, с ружьем на людей кидаться. Лучше пройди.
Великан хмыкнул в кулак и, пригнувшись, вошел. Василий тут же плеснул мутного самогона в свою алюминиевую кружку, потом протянул ее гостю.
— Присаживайтесь, в ногах правды нет.
Однако вместо того, чтобы присесть на свободное место у стола, он покосился на Григория Арсеньевича.
— Да ты садись, садись. Не бойся, свои это, свои.
— Кому свои, а кому чужие…
— Не ершись. Мы из немецкого плена. Так уж получилось. А что заплутали, да сюда забрели… Не знаю, как вышло. Шли, шли… и пришли.
— Оно и чудно…
Великан Евпатий вздохнул, принял кружку у Василия, присел, но на самый краешек стула, с тем, чтобы «ежели что!», тут же вскочить, ружье положил на колени. Потом, перекрестясь, он залпом осушил кружку самогона и, потянувшись, взял с тарелки кусок копченой колбасы, закусил.
— Эх, хороша самогонка у Павлючихи.
— Павлючихи? — тут же переспросил капитан.
— Да, — кивнул Евпатий. — Ее это дом.
— А где ж она сама?
— Скорее всего, в город к немцам подалась. Приношения подносить. Очень она вашего брата… — тут он покосился на капитана, точно сразу признал в нем старшего. — Очень она вашего брата коммуниста не любит.
— Выходит, братцы, что мы кулацкое гнездо разорили? — уточнил капитан.
— Выходит, так, — согласился Василий, а потом, вновь налив самогона Евпатию, поинтересовался: — А сам-то ты чьих будешь?
— Лесник он, — пояснил, подходя к столу, Григорий Арсеньевич. — Настоящий лесовик. А как тут очутился?
Евпатий только пожал плечами.
— Шел по лесу. Услышал — стреляют. Думаю, немцы опять шуруют, надобно посмотреть, что к чему, может, кому помощь нужна. Вышел из леса, глянул, тут одни трупы гансов лежат, да ваших трое у дома. Да вы не обессудьте, паренька я вашего приложил, часовой из него никакой будет. Через часок очнется.