– А как себя чувствует Николай Генрихович? Он жив?
– Пока да.
Безопасник сложил пальцы в замок и сдержанно предупредил:
– Не трать мое время. Дважды я просить не намерен.
Я кивнул и осторожно начал говорить. Все было словно в бреду, мой голос тихо повторял вопросы врача, мои ответы, а когда дело дошло до имени беса, я запнулся и замолчал.
– Простите, дальше не могу. Язык не поворачивается.
– Боишься? – поинтересовался Поддубный.
Я кивнул.
– Почему?
– Ночной гость… раньше я просто слышал голоса, а тут увидел его в живую. Мне сказали, что я первый, у кого это получилось.
Безопасник нахмурился, кивнул, вроде как сочувственно. А потом поставил на середину стола маленький серебристый диктофон и включил кнопку воспроизведения.
Сначала было слышно лишь непонятное шуршание, но вскоре раздался вполне разборчивый голос Николая Генриховича. Он буднично просил назвать меня имя. Потом возникла пауза, и заговорил я. Осторожно подбирая слова, пытался поделиться своими чувствами. Но кому они были нужны?
Вновь пауза.
Я стиснул зубы. Сейчас назову имя беса. Это страшное, скрипучее имя, от которого на зубах ощущался песок и металлический привкус крови.
Пауза затянулась.
Взволнованный голос обратился с повторной просьбой раскрыть личину ночного гостя.
Вот-вот, секунда, и мой голос изменится до неузнаваемости.
Я ждал, но ничего не происходило.
Поддубный буквально пожирал меня взглядом. А я ощутил, как футболка прилипла к спине, и пришлось смахнуть со лба выступивший пот.
– Сейчас будет самое интересное, – предупредил меня безопасник.
И тут я похолодел, а причиной тому стал голос, который вырвался из крохотного динамика. Мой собственный голос. Никакого низкого, жуткого тембра – обычный детский фальцет.
– Умри! Старая тварь! Тварь! Ненавижу всех вас!
Никакого постороннего присутствия или тяжелого дыхания ночного визитера. Потом раздался оглушающий визг и удар то ли от того, что врач упал на пол, то ли от того, что кто-то ударил его по голове.
Получается, что это я отвечал Николаю Генриховичу. Я, а не кто-то другой. Никаких демонов, бесов и прочей чертовщины! Но откуда тогда взялся кошмарный кукловод, что скрывался во мне? Или это больное воображение сыграло со мной злую шутку? Неужели я просто сошел с ума?!
Меня сковал жгучий страх. И сердце забарабанило в груди, гулко отозвавшись в висках и кончиках пальцев.
А потом раздался последний, самый главный вопрос:
– Кто надоумил тебя напасть на врача? Отвечай, твареныш!
И тяжелый кулак со всего маха опустился на широкий деревянный стол. Я вздрогнул и закрыл лицо руками.
***
В дверь тихо постучали, и в проеме возникла Янка.
– Можно войти?
Я положил журнал «Юный техник» на прикроватную тумбочку и кивнул девушке на стул. Интересно, что ей понадобилось от меня?
– Чего читаешь? – поинтересовалась Янка.
– Старую подшивку, – я бросил недовольный взгляд на стопку журналов «Костер», «Юный техник», «Юный натуралист». И главное, все они были датированы восемьдесят шестым годом. – Я их уже все до дыр зачитал.
– И как? Есть что интересное?
– Ну про космонавтику, полеты на Марс.
– А как совершить побег, там не написано? – весело подмигнула Янка.
– Шутишь?
– Вот смотри, – девушка подхватила журнал «Костер», полистала его и открыла на нужной странице. – Вот, гляди: «БАРАБАН» – Боевая Армия Ребят-Активистов Борется, Агитирует, Находит. Смекаешь?
– Что смекаю? – сделал я глупое выражение лица.
– Надо бороться. И победить. И обрести свободу. Или хочешь сказать, что ты об этом никогда не думал?
– Думал, – честно признался я. – Но одно дело – думать, а другое – осуществить.
– Смелости не хватит?
– Скорее безбашенности, – и, заметив на лице Янки непонимание, попытался объяснить: – Нас сюда вместе с другом привезли, его Вадиком звали. Вот кто уже давно отсюда ноги сделал бы. Хотя может уже и сделал, кто его знает. Просто его в первый корпус определили, а меня во второй.
– Значит, у него близкий контакт был, а тебя лишь коснулся бесяк, – объяснила собеседница.
– Как это?
– А ты своего монстра как повстречал? – спросила Янка.
– Да я рассказывал, в лесу возле воинской части.
– Он тебя касался?
– Да я прямо сквозь него проехал, – попытался возмутиться я.
– Он тебя касался? – упрямо повторила вопрос Янка.
– Нет, не знаю.
– Вот и я о том же, – тут же успокоила подруга. – Тебя, значит, пронесло, а другу твоему досталось, по крайней мере, отметину ему точно поставили. Ничего такого не припомнишь?
Мои глаза расширились, когда в памяти возник ожог на руке у Вадика, что-то типа волдырей, которые оставляет борщевик. Я тогда еще подумал, что он без меня на гороховое поле гонял, – ну, а где еще он мог такое получить?
– Поэтому ты здесь, а он в карантинном блоке, – заметив мою реакцию, объяснила Янка.
– И когда его переведут к нам?
– Никогда. Ты не понял, карантин – это не временно, а навсегда.
– То есть как это навсегда? – не понял я.
Янка устало вздохнула и, поджав колени, сделала очень серьезный вид:
– Здесь не принято говорить на подобные темы, но все-таки скажи, как думаешь, для чего мы здесь?
Немного растерявшись, я хотел сказать, что не знаю, но вспомнил слова Лысого в момент прощания. Микроавтобус, на котором меня привезли в интернат, остановился возле главного корпуса. Мы вышли из машины и остановились прямо напротив входа. Здоровяк положил мне руку на плечо, развернул к себе и внимательно посмотрел в глаза.
– Ты останешься здесь. В начале будет очень трудно. Но усвой одно: это самое плохое место на Земле. Но главное – оно безопасное. В нынешних обстоятельствах это очень важно. Ты послужишь родине, стране, а страна позаботится о твоих родственниках. Рассказывай врачам все честно, без утайки. Мы должны знать, что за враг пожаловал к нам из Крайнего мира. Прощай.
Он протянул мне здоровенную мозолистую руку. И, хотя я всем сердцем ненавидел этого плечистого гиганта в темной куртке с белыми символами «ОНз», все-таки пожал ее…
– Он соврал тебе, – спокойно сказала Янка.
– Ты уверена?
Но вместо ответа она спросила:
– А с чего ты вообще решил доверять его словам? Уж лучше заключить совет с пискунами и попросить их помочь нам выбраться из этой тюрьмы.
– О каких еще пискунах ты говоришь? – осторожно произнес я, догадываясь, о ком идет речь.
Но вместо ответа Янка встала со стула, подошла ко мне и, осторожно взяв за руку, прошептала:
– Пойдем, покажу.
***
В кабинете начальника службы безопасности раздался тихий стук. Не дожидаясь ответа, посетитель открыл дверь и уверенным шагом направился к Т-образному столу. Поддубный недовольно надул щеки, но воздержался от всяческих реплик. Представители РАН с начала проекта обладали определенным статусом неприкасаемых. И, хотя военным это было не по душе – приказ есть приказ.
– Сергей Николаевич, у меня к вам весьма любопытный разговор, – протараторил заместитель руководителя проекта и, присев за стол, сложил перед собой руки, как примерный ученик.
– Слушаю вас, Соломон Андреевич, – сухо ответил безопасник.
Поправив очки с толстой оправой, ученый исподлобья уставился на маленький серебристый диктофон, лежавший посредине стола.
– Это то, о чем я думаю? – уточнил он.
– Понятия не имею, о чем вы сейчас думаете, – нахмурился Поддубный, пытаясь совладать с эмоциями.
Ему никогда не нравился этот чудаковатый представитель ученого корпуса. Не нравились его длинные волосы, противно прикрывающие залысину, дурацкие очки, а еще старомодный коричневый костюм с протертыми локтями. Со временем же антипатия переросла в откровенную ненависть. Любая мелочь, связанная с Соломонышем, вызывала у безопасника изжогу – кстати говоря, насчет клички: здесь тоже не обошлось без Поддубного.
– Я о записи беседы нашего подопечного с Николаем Генриховичем. Это она?
– Допустим, – безопасник сдвинул брови, подался вперед и расправил плечи. Настоящий великан по сравнению с щуплым ученым.
Соломону стоило бы поостеречься этого движения и вспомнить, в чьем кабинете находится, но он лишь демонстративно протер очки и, водрузив их обратно на широкий, словно лопата, нос, со всей уверенностью заявил:
– Я в курсе, что вы давали слушать эту запись мальчику. Неосмотрительный просчет с вашей стороны.
– Что?
– Я говорю, что вы допустили непростительную ошибку, – пояснил ученый.
Поддубный скрипнул зубами:
– Вы считаете, что вправе оценивать мои действия?
– Совершенно верно, – без тени сомнения заявил Соломон.
Сжав в руке диктофон, безопасник задумчиво покрутил его в руке и, прищурившись, злобно уставился на очкарика.
– Мы – военная организация, все действия которой регламентируются уставом. Вы с этим согласны?
Соломон кивнул, позволив собеседнику продолжить.
– И алгоритм решений строго прописан в пунктах данного документа. Каждый шаг, даже каждый вздох. Тут тоже, надеюсь, нет возражений?
– Никаких.
– Тогда на каком основании вы осмелились сделать мне соответствующее замечание? – развел руками Поддубный.
Ученый потянулся вперед и, указав на диктофон, попросил:
– Позволите?
От такой наглости безопасник пришел в ярость, неистово сжал коробочку, а потом резко ослабил хватку, потому как Соломон просто щелкнул на кнопку воспроизведения и убрал руку обратно.
Раздался приглушенный голос Николая Генриховича: врач говорил уравновешенно, четко проговаривая каждое слово. Потом послышался голос подопечного, числившегося у них под номером 38. Мальчик явно нервничал, глотал слова и постоянно заикался, отвечая на вопросы врача.
– Сейчас будет самый интересный момент, – предупредил безопасника Соломон.
– Я прослушал эту запись раз двадцать, – недовольно пробурчал Поддубный.