— И всё-таки я бы хотела что-нибудь узнать о нас. — Она потёрла ладони, как будто готовилась сдавать карты. — Вы сражались на какой-нибудь войне?..
— Слишком долго, — ответил я. И поскольку вспомнил слишком многое, разговор перестал меня забавлять.
Она, наверное, заметила, что мое настроение изменилось.
— Простите, если я вас задела.
Я махнул рукой.
— Что было — прошло, — ответил я, и на сей раз покривил душой. — Хотя могущественна смерть, и все мы в её власти — с улыбкой на устах.
— Шекспир?
Я покачал головой.
— Для вас каждая цитата всегда должна быть из Шекспира или, по меньшей мере, из Элиота или Китса[6].
Никогда не считал войну весёлым занятием. Скорей чем-то наподобие долга, который следует исполнить ради своей страны и своего народа, И сколько раз этот долг потом оборачивался вшами, ранами, горами трупов и людьми, которых расстреливали в затылок или жгли в сараях. И надо было с этим жить. У большинства из нас получилось…
Я вспомнил плачущую девочку, у которой один из наших забрал тряпичную куклу с пуговицами вместо глаз. «Как можно быть такой свиньёй, чтобы украсть у ребёнка игрушку?» — сказал я ему тогда. Правда, это не имело никакого значения, ведь мы сразу же застрелили и девочку, и её сестёр, и мать, и отца. Но когда она уже лежала на горе из трупов — по крайней мере, была с куклой в руках.
Человеку часто кажется, что он не сможет вынести некоторых вещей. Что не выдержит боли, холода или голода. Это не так.
В действительности мы слеплены из довольно крепкого материала. Похоже обстоят дела с психическими переживаниями. Мы способны научиться с безразличием наблюдать за смертью и пытками. Когда я впервые увидел, как мой сержант, чтобы добыть важную информацию, вырезает глаза заключённому, мне пришлось отойти в кусты и проблеваться. А позже я смог ужинать рядом и заставить себя ничего не видеть и не слышать. В конце концов, всё имело свой смысл. Признания заключённых могли спасти жизнь нашим людям. Стоит пожертвовать жизнью одного человека (особенно если он твой заклятый враг), чтобы спасти многих. Кроме того, мы прекрасно знали, что если попадём в руки противника, единственное милосердие, на которое можем рассчитывать, — это выстрел в затылок. В противном случае мы будем умирать так долго, что смерть станет нашей единственной целью и мечтой. Конечно, мы не были чудовищами. Ни мы, ни они. Но все мы уже забыли, как это — быть нормальным, обычным, ничем не выдающимся, приятным человеком. Тем, кто в воскресенье идёт в костёл с семьёй. Тем, чья женщина не плачет, когда он любит её. Тем, кто дает детям конфеты, а не засыпает известью рвы с детскими трупами. Тем, для кого жизнь другого человека имеет хоть какое-то значение. Тем, кто каждый день моется и бреется, не ищет на теле вшей и не боится тифа.
Забыли — и в этом-то была наша вина.
Пожалуйста, скажите хоть, как вас зовут, — потребовала Анна Стюарт немного обиженным тоном.
Я вынырнул из прошлого, радуясь, что девушка отвлекла меня от воспоминаний.
— Достаточно «господина полковника». Хотя… — я засмеялся. — Пусть будет Орфей.
— Орфей, Эвридика, Аид… Вы здесь, чтобы кого-то освободить, правда? Отбить?[7]
Её мысли летели быстро, но все же я знал наверняка: она не догадается. Она же не сумасшедшая.
— Да вы читаете мои мысли, сударыня… Может, капельку рома?
— Может, лаже больше, чей капельку, — согласилась она. — Эти ваши наёмники чуть меня не застрелили. Гуантанамо? — Её глаза широко распахнулись. Нет такого идиота, который попытался бы отбить заключённых из Гуантанамо…[8]
— Не верю, что до этого дошло бы, — ответил я вежливо, игнорируя вопрос. — На самом деле это парни с золотыми сердцами, только они немного запутались.
— Ага, а я мать Тереза, — ответила она раздражённо[9].
Она не была матерью Терезой и наверняка считала, что под влиянием алкоголя у меня развяжется язык. Думаю, она бы даже легла со мной в постель, если бы только могла узнать что-нибудь полезное для себя. Мгновение эта мысль меня искушала, но потом я понял, что хочу просто посидеть за одним столом и поговорить с красивой молодой женщиной.
— Положа руку на сердце, Анна Стюарт, скажу: вы никогда не прочтёте о нашем деле в газетах. Просто потому, что никто о нас не узнает. Мы не связаны с политикой. Мы всего лишь освобождаем заложников, которые находятся в таком глухом уголке мира, что все о них забыли.
— Хм… — Она не знала, верить ли мне, хотя в моих словах не было ни грана лжи. — Тогда возьмите меня с собой! Клянусь, я не напишу ни слова без вашего согласия! Вы сможете править мой текст, как захотите. — Она приложила руки к груди. — Умоляю…
— Анна Стюарт, поверь мне, ты не вернулась бы оттуда невредимой. — Я засмеялся при одной мысли о том, что должен буду взять в Ад жадную до впечатлений журналистку.
— Но ведь…
— Хватит об этом! — оборвал я. — Это не для того, чтобы скрыть какую-то тайну, а чтобы не навредить вам.
Я не знал журналистов. Иначе понял бы, что мои слова подействовали на неё, как приманка. Но она была терпеливой рыбкой. Той, которая способна проигнорировать наживку, не броситься на нее, но хитро выждать момент, когда рыбак на миг потеряет бдительность, и лишь тогда осторожно съесть червячка.
Мы держали этих людей в сарае. Четверых. Первый убивал женщин с помощью бутылочных стёкол. Разрезал жертв от паха до горла. Второй очень любил детей. Пока они ещё были живы, выковыривал им глаза и клал взамен пуговки — он хотел, чтобы они стали его плюшевыми мишками. Третьего называли зажигалкой. Вы знаете, как много человеческого тела можно сжечь при помощи одной только зажигалки? Особенно если под рукой бутылка бензина? Четвёртый любил есть людей, но не хотел быть эгоистом. Он так долго морил голодом жертв, что те соглашались перекусить вместе с ним.
Мучила ли меня совесть, когда мы убивали их, чтобы открыть дорогу в Ад? Конечно, нет. Я держался подальше только чтобы бьющая фонтаном кровь не забрызгала одежду. Ну и, в общем, дорогу они нам открыли. Да что там дорогу — автостраду! Настоящий проход на другую сторону свету.
И вот он показался. Огромный, пульсирующий красный круг.
— Вперёд! — скомандовал я и прыгнул первым.
Потом, когда мы уже стояли на красном гравии, я увидел, что никто из моих людей не колебался. Все разом перепрыгнули со мной в мир, в существование которого до конца не верили.
— Солдаты, — сказал я, — пора обсудить подробности операции.
Это были крутые парни, худшие сукины дети, принимавшие участие не в одном сражении и не в одной резне. Теперь же они замерли, удивленно озираясь в полном молчании.
— Что это, курва, за страна? — пробормотал Пьер сдавленным шёпотом.
— Эта страна называется Ад, господа. — Я подождал минуту. — Не в переносном значении — в самом прямом. Мы находимся там, куда отправляют грешников, чтобы воздать им за их поступки. Если раньше вы не верили в Ад, сейчас самое время пересмотреть свои убеждения…
— Вы шутите. — Альварес смотрел умоляющим взглядом, словно ждал, что я сейчас признаюсь: это лишь розыгрыш. Я позволил им стоять, оглядывая залитую лавой пустошь. Ждал, пока поверят.
Никого нельзя привести в Ад насильно. Чтобы выполнить задание, они должны были принять существование этого места, должны были поверить.
— Кур-рва… — сказал кто-то, возможно, Поляк. Кажется, поняли.
Я развернул карту на плоском камне.
— Наша цель — долина на севере за горами. Мы должны забрать оттуда пленников и вернуться. Не буду скрывать, что это скверное и сложное задание. Если нас заметят, следует ждать ожесточённого сопротивления. Тогда все мы точно погибнем. У вас три минуты на решение — хотите ли вы участвовать в деле. Кто решит, что это превышает его возможности, — я вытянул ладонь в сторону блестящего пурпурного круга, — может вернуться. Без последствий. Потом, когда проход закроется, пути назад уже не будет.
Мы попали в Долину Отчаяния. Быстро и без проблем. От миссии никто не отказался.
Я знал, что каждого из моих наемников так и подмывает спросить: кто устанавливает правила? К кто заказчик? Но парни были слишком умны, чтобы спрашивать. Может, и не слышали, что во многом знании многие печали, однако понимали: я ни слова не скажу. V них было простое задание — осуществить эвакуацию. А кто был целью операции и на чьи средства всё организовано, не должно было их интересовать. Парни подучили вознаграждение, и я не сомневался, что финальный эффект превзойдёт все их ожидания.
Когда мы остановились меж ярко-красных гор, Андрей сказал:
— Господин полковник, но здесь же никого нет.
В его голосе я слышал изумление. И разочарование.
Это и был, собственно, тот самый миг. Момент, когда я знал, что от йоты до йоты выполнил порученное мне задание.
— Ошибаешься, парень, — ответил я. — Здесь есть вы.
Я думал, что эта минута доставит мне больше удовольствия. На самом же деле я ничего не чувствовал. А может, мне даже было их немного жаль. Вопреки всем обстоятельствам. Вопреки тому, кем они были и что сделали. В конце концов, я не знал, зачем должен был их сюда доставить. Кому я служил и чью миссию выполнял. Если Ад существует (а теперь не только я об этом знал), почему его хозяевам так нужно досрочно собрать здесь грешников? Ведь, кажется, чем больше зла они причиняют в нашем мире, тем лучше. Может, я служу той, другой стороне? Не знаю. Меня интересовал только результат. Мне кое-что обещали, и я верил, что это обещание будет выполнено.
И вот тогда я увидел Анну Стюарт. Вероятно, ей удалось проскочить во врата через несколько секунд после нас. И она шла за нами по пятам. Теперь она замерла и уставилась на меня пустым взглядом — будто спятила. Я подошёл к ней.