емки, а вскрыли все тот же некондиционный серый боксит. Содержащийся в нем пирит дает ложные аномалии.
— Н-да, дела… — задумываясь, пробурчал Стародубцев.
— Мы решили пробурить несколько скважин вдоль левого берега реки. Ведь где-то там пласт выходил на поверхность. Прошли восемь скважин — опять сюрприз. Продуктивная толща вдруг нырнула сразу на двести метров в глубину. Оказывается, река текла как раз по зоне какого-то древнего тектонического нарушения. Попросту говоря — по сбросу. Давняя подвижка пород когда-то разорвала рудоносные известняки, по этому-то нарушению и пошел сток поверхностных вод. Мы решили, что за зону разлома попал лишь маленький язычок месторождения, оставшегося на двухсотметровой глубине. Вопреки проекту, я решил на свой страх и риск перенести буровые за линию сброса, на километр в сторону от реки. Николашин тоже считал это единственно правильным решением. И вот — первая же скважина вскрыла диаспоровый боксит! — Возняков воинственно оглядел присутствующих. — Вопреки сомнениям специалистов управления и вашим тоже, Василий Гаврилович! — дружелюбно погрозил он худым кулаком Мокшину.
— Ну уж, и меня туда же причислили! — улыбнулся Мокшин. — Я ведь вас тогда поддерживал, только высказал некоторые предположения. Но отнюдь не сомнения!
— Ну, пусть предположения, — миролюбиво согласился Возняков. — Главное в другом. Теперь выяснилось, что серый боксит подстилает основное месторождение. Осинцев поднял всего тридцать сантиметров серого боксита, а диаспорового — почти десять метров. Выходит, что ценные сорта бокситов где-то перед рекой выклиниваются, а подстилающий их пиритизированный боксит имеет большое площадное распространение, что и ввело в заблуждение геофизиков.
— А как же обломки диаспорового боксита оказались в реке? — спросил Володя.
— Можно предполагать, что небольшой язычок основного рудного тела тоже попал за линию сброса и где-то выходит на поверхность. Он настолько невелик и так хорошо замаскировался, что мы не сумели его обнаружить.
— Вполне достоверная версия, — согласился Стародубцев.
— Скажите, пожалуйста! — удивился Возняков. — Даже вы, не специалист, все поняли!
— Вы очень доходчиво рассказываете, — становясь серьезным, сказал следователь и дружелюбно предложил — Давайте закурим. Ленинградским «Беломором» разбогател. Довоенным.
— Вот это да! — восхитился Возняков. — Давным давно его не пробовал!
НОВОСТИ
На улице Володя неожиданно встретился с Осинцевым. Маленький, круглый, он выкатился из-за угла и сразу спросил:
— Ну, на какой участок назначили?
— К вам.
— Порядок! — обрадовался Назар. — Значит, вместе работать будем.
— Выходит.
— Зайдем ко мне. Поболтаем, — предложил Осинцев.
— Нет, пойдем лучше к нам, — сказал Володя. — Есть хочу. С утра во рту ни крошки не было.
— Н-да, жратва — дело важное, — согласился Осинцев. — Только заходить к вам не хочется.
— Почему?
— Да так… — Назар замедлил шаги. — Неохота лишний раз встречаться с этим охломоном.
— С кем?
— Да с Мокшиным. Ну его…
— За что ты его не любишь? — удивился Володя. — Человек вроде порядочный…
— Вот именно — вроде, — сердитой скороговоркой перебил Осинцев.
— Ну, ты всегда преувеличиваешь, — улыбнулся Володя. — Обыкновенный хороший парень.
— Чего ты о нем знаешь! Я с ним уже семь месяцев работаю, а понять не могу.
— Плохо глядел, — сказал Володя, вспомнив невеселый разговор с геологом.
— Ну да, плохо… — обиделся Осинцев, — я поначалу его тоже за человека принял. Даже деньги взаймы брал, вместе выпивали, а потом… — он макнул рукой, и Володя снова улыбнулся — своей привычкой жестикулировать маленький Назар очень походил на долговязого Вознякова. — Потом разочаровался. Сухой он какой-то. Все правильным, точным хочет быть, ни с кем не ругается — тьфу!
— Чудак ты, Назарка! — рассмеялся Володя. — Все с кем-нибудь воюешь.
— Не всем же быть такими всеядными, как ты! — беззлобно огрызнулся Назар.
Мокшин был в плохом настроении. Володя сразу поднял это, когда зашел после ужина в свою комнату. Квартирант сидел за письменным столом и курил, сердито пуская тугие струи дыма к низкому потолку.
— Невеселы что-то, Василий Гаврилович, — сыто потягиваясь, сказал Володя. — Чем расстроены?
— Да ничем. Просто устал.
— А мне показалось, что расстроены. — Володя опять потянулся. — Тоже устал. Лягу спать. Завтра на участок ехать. Не обижаетесь, что отнял у вас две буровых?
— Ну что ты! Рад бесконечно. Баба с возу — кобыле легче. Надоел мне этот Осинцев. Все ему не так, все ему не ладно.
— Он такой! — добродушно согласился Володя.
— Ну его! Мучайся теперь ты. — Мокшин недолго подумал, потом сказал: — Олег Александрович тоже хорош. Выставляет меня на посмешище, приписывает какие-то сомнения. Это после того, как я вместе с ним ночей не спал.
— Да полноте, Василий Гаврилович. Ничего особенного он не сказал. Так… Употребил не то слово. Берегите нервы. Старик вас уважает, а сказать что-нибудь лишнее всякий может. Мне на первом курсе математик однажды оценку снизил за многословие.
— Бывает. — Мокшин повеселел, стал раздеваться. — Послушаю добрый совет. Тоже лягу.
В комнату заглянул отец.
— Пойдем-ка, Владимир. Подсоби матери. Надо картошки набрать.
— А я уж спать собрался.
— Ишь, какой барин, — проворчал Тихон Пантелеевич. — Пойди подсоби. У меня что-то нынче поясницу разламывает.
— Баньку, баньку с веничком надо, — посоветовал Мокшин.
— И то дело, — согласился Тихон Пантелеевич. — Завтра истопим, а то невмоготу что-то. Пошли. Подыми матери пару бадеек.
Спускаясь в голбец, Володя вдруг подумал, что отец неспроста заставил его лезть за картошкой. И не ошибся. Тихон Пантелеевич зажег керосиновую лампу и тоже спустился вниз.
— Есть новость, — прошептал он, склоняясь к сыну. — Второго числа вечером у Сидора Хомякова брал лошадь Иван Булгаков. За самогонкой в Порошино вроде бы гонял.
Наипервейшего деревенского пьяницу, колхозного конюха Сидора Хомякова Володя знал с детства, а другую фамилию слышал впервые.
— Кто такой Булгаков?
— Не нашенский. Из раненых. Коновозчиком в партии работает.
— А что же он не у себя лошадь брал?
— Выходит, не резон было.
— И долго ездил?
— Сидор-то не помнит. Пьян был. Лошадь дал часов в семь вечера и спать завалился в конюховке. Ночью проснулся, видит — лошадь на месте, а Иван на полу спит. Четверть самогона под столом.
— Во сколько это было?
— Да не знает Сидор-то. Я ж говорю — пьян был. Разбудил Булгакова, еще выпили. У него и вовсе ум вон.
— Как ты все это узнал?
— Это мое дело, — сердито прошипел отец. — Я свое дело сделал. Ивана-то сразу узнаешь. Однопалый он.
— Давно в деревне появился?
— Да месяца четыре будет. У Ефросиньи Козыревой квартирует.
— Откуда он?
— Из госпиталя, говорят. По чистой. Места-то его под немцами.
— Пьет часто?
— Не особенно. Но бывает. Запоями. Редко да метко.
Лежа на своем сундуке, Володя напряженно соображал, как лучше и скорей сообщить все Новгородскому, Капитан при прощании в доме Сажина сказал, что звонить и писать письма не следует, что он сам установит связь в нужное время. Это нужное время подошло, а обещанной связи не было. Володя сердился.
Утром Володя уехал на участок. Описал поднятый ночными сменами керн. Сам удивился легкости, с которой это ему удалось. Придирчиво просмотрев свои записи, успокоился, хотя все равно испытывал чувство некоторой неуверенности из-за отсутствия Мокшина.
На буровой Осинцева царил хаос. Бригада занималась ликвидацией аварии. Маленький Назар, скинув полушубок и шапку, командовал. Дюжие парни, взявшись за трос, выбивали ударной бабкой намертво прихваченный где-то в глубине скважины снаряд.
Володя сел в углу на верстак и стал с интересом наблюдать. Бревенчатый тепляк был наполнен грохотом и дымом, которым надсадно плевался одноцилиндровый, похожий на большой черный самовар, нефтяной двигатель. Через один из шкивов этого двигателя перекинут прорезиненный ремень. К обоим концам ремня прикреплены куски троса. За один трос держались буровики, а к другому была привязана цилиндрическая стальная бабка, насаженная на буровую штангу, торчащую из скважины. Когда буровики натягивали трос, ремень плотно прилегал к шкиву, шкив подхватывал ремень, — и бабка стремительно взлетала вверх — ударяла по навернутому на конец штанги сальнику, через который закачивалась в скважину промывочная жидкость. Буровой снаряд вздрагивал, взматывал, как пьяный мужик от затрещины, своей головой-сальником и оставался стоять неподвижно.
«Бом… бом… бом…» — мощно ухали удары в ответ на нервный, захлебывающийся лай движка. Хоть и было это не в новинку, Володя подивился могучей силе, которая намертво ухватила снаряд.
— Какого лешего расселся! — заорал Осинцев, делая на штанге мазутную пометку. — Помогай, ваше величество!
Володя весело соскочил с верстака и ухватился за трос.
«Бом… бом… бом…»
Упругое тело снаряда натужно вибрировало, но не подавалось вверх. Володя в общем ритме рвал трос на себя и отчего-то радовался этому грохоту, этому размеренному ритму. Было приятно впервые за многие месяцы слышать и создавать грохот, который не нес смерти и разрушения.
«Бом… бом… бом…»
Пот начал заливать глаза, заныла раненая нога, а Володя с давно забытым воодушевлением напрягал все силы.
— Пошла! — вдруг завопил Осинцев, наблюдая за меткой. — Еще разок!
Володя и сам почувствовал, что в вибрирующей штанге стала исчезать упругость, удары стали глуше, мягче. Потом снаряд неожиданно подпрыгнул над устьем скважины, залязгал, мотаясь в обсадной трубе.
— Вот так и живем, — пожаловался Назар Володе, когда буровики подняли весь снаряд и стали готовиться к рабочему спуску.
— Не скучно, — ухмыльнулся Володя.
Они*сидели на верстаке и наблюдали за сноровистой работой бригады.