— Сейчас я, мигом, Василий Гаврилович, — испуганно отозвался он, и спешно схватился за воронку.
— Да долей бочку-то…
— А она уже почти полная, — заискивающе бубнил Булгаков. — В один миг, Василий Гаврилович!
Мокшин с досадой поморщился и покосился на Володю. Володя почесал затылок и как ни в чем не бывало произнес:
— Выходит, сорвался мой выезд. Тоже хотел еще раз на участок сгонять. Не утянет ведь лошадь троих, да еще с грузом.
— Не потянет, — подтвердил Мокшин. — А ты в камералке поработай. Начинай составлять колонки по своим скважинам.
— Что ж, придется… — согласился Володя, улавливая цепким взглядом, как Булгаков поспешно грузит на дровни бочку.
«Боится же однако этот однопалый Мокшина. Как черт ладана боится, — думал Володя, возвращаясь в контору. — С чего бы?»
— Скажи, — заговорил Володя с отцом. — Ты на станции часто бываешь?
— Приходится, — Тихон Пантелеевич выжидающе посмотрел на сына.
— Работников там хорошо знаешь?
— Еще бы… — хмыкнул Тихон Пантелеевич. — Сам начальник станции кумом приходится. Не забыл поди Нестора Прохоровича?
— Не забыл. — Володя помялся. — А новых людей на станции много?
— Война, сынок. Война. — Тихон Пантелеевич хитро сощурился. — Что-то виляешь ты. Говори начистоту.
— Меня интересует новый стрелочник. Тот, который по ранению из армии демобилизовался.
— Стрелочник? — Тихон Пантелеевич заехал корявой натруженной пятерней в свои редкие рыжеватые волосы. — Да ведь там, почитай, одни бабы работают. Мужиков — раз-два и обчелся.
— Бабы? — огорчился Володя.
— Они. Кругом бабы. Хотя постой… — Тихон Пантелеевич наморщил лоб. — А ведь точно. Был у них такой. Вроде старшего стрелочника или путевого мастера… Только он не на фронте раненый, а при эвакуации под бомбежку, сказывают, попадал…
— Кто такой? — не стерпел Володя.
— Дай вспомнить, — отмахнулся старик и стал думать, чуть пошевеливая толстыми бесцветными губами. — Был… Вроде и сейчас там. Только на другой должности. Не то весовщиком, не то диспетчером… Подожди… Ну да! Фамилия потешная такая. Домишко у Савватеевых купил. Вспомнил. Куница — фамилия его. Я говорю потешная фамилия.
— Где он живет?
— Я ж говорю домишко у Савватеевых купил. Ничего домишко. Большой, крепкий еще. А цену дал, как за барахло последнее. Выжига. Воспользовался чужой бедой. Савватеев-то на фронте погиб, женка заболела. Детей морить голодом не будешь. Продали домишко. Сами к родне перебрались.
— Где этот дом?
— Да ты что, не помнишь? — рассердился Тихон Пантелеевич. — Вроде бы не нашенский. У переезда, около шпалорезки. Такой веселый домишко! На шесть окон. Еще на воротах всякие загогулины. Круги не круги, яйца не яйца— леший их разберет.
— Ага. Вспомнил. Зеленой краской наличники выкрашены были.
— Ну да. Самый савватеевский дом. На отшибе.
— Понятно, — Володя улыбнулся. — Благодарю за службу!
— Но-но! Ты полегче, — проговорил Тихон Пантелеевич без всякой обиды. — Тоже мне — генерал выискался.
Володя рассмеялся. Он видел: отцу очень хотелось утолить любопытство, старик еле удержался от вопросов.
— Молодец. Ничего не надо спрашивать, — одобрил Володя, и Тихон Пантелеевич смущенно почесал затылок.
— Я проверил твое описание, — сказал Мокшин, когда Володя вошел в спальню. — Все правильно. Можешь считать — первый блин испечен.
— Спасибо, Василий Г аврилович, — обрадовался Володя.
— Сам делал — себе и адресуй. — Мокшин устало порылся в пикетажках. — Листочка чистого у тебя не найдется?
— Для чего?
— Письмишко черкнуть надо. Послушаюсь тебя. Буду кончать….
— Правильно. Чего расстраиваться! — Володя полез в свою полевую сумку за тетрадкой. — На такое дело и бумаги не жалко.
Мокшин взял листок и, не таясь, четким, убористым почерком написал несколько строк. Потом вложил листок в конверт, подождав, когда Володя отойдет, написал адрес и с видимым облегчением вздохнул.
— А это в печку!
Мокшин сунул конверт в сумку, сгреб со стола груду порванных писем, клочья знакомой Володе фотокарточки и, мрачно посвистывая, пошел на кухню.
Пока он ходил, Володя успел прочитать адрес на конверте: «Сосногорск, главный почтамт, до востребования, Савицкой Анне Михайловне».
— Савицкой Анне Михайловне, — запоминая, пробормотал Володя и отошел к своему сундуку.
Вернулся Мокшин. Он молча прошел к столу, сел и охватил голову руками. Володе вспомнилась дневная встреча с Надей, и ему тоже стало грустно. Захотелось пойти разыскать ее в деревне, поговорить или просто помолчать, разглядывая задумчивое лицо девушки.
— Переживаете? — спросил он Мокшина.
Тот только пожал плечами: «Наивный вопрос».
— М-да… — Володе хотелось поговорить. — Конечно, не легко. Если любишь. Я понимаю… А эта… следователь… правда хорошая девушка? — вдруг выпалил он. — Мы договорились, что я приеду к ней в Медведёвку. В субботу на танцы пойдем.
— Ничего. С виду очень симпатичная, — помедлив, согласился Мокшин. Потом оживился. — А ведь вы вправду здорово подходите друг к другу. Есть в вас что-то этакое… — он повертел ладонью, — такое… общее что ли… Отличная пара! Когда, говоришь, договорились встретиться?
— В субботу.
— Езжай. Обязательно езжай. Очень милая девушка!
— Далековато. Да и с работой еще неизвестно как будет. Мало ли что… Доживем до субботы — посмотрим.
— Нечего смотреть! — с энтузиазмом воскликнул Мокшин. — Если у тебя костюма нет — свой дам. И сорочку. Галстук подберем. Таким женихом оденем — вся Медведёвка ахнет! — Он весело рассмеялся.
— Видно будет.
Володя лег первым. Раздевшись, Мокшин выключил свет и пошел к своей кровати. Вдруг он замер у окна. Потом оперся о подоконник и стал что-то рассматривать, вплотную прижавшись лицом к стеклу.
— Чего вы там увидели? — спросил Володя.
— Иди-ка сюда… — помолчав, почему-то шепотом позвал Мокшин.
Володя соскочил с сундука и пошел к окну.
— Смотри! — Мокшин ткнул пальцем в сторону реки, где возле заиндевелых берез одиноко чернел большой колхозный сарай, занятый под кернохранилище поисковой партии.
Володя вгляделся. Лунный свет как бы растворил ночь в своем холодном молочном сиянии. За окном царствовали контрасты. Белое и черное, черное и белое — и никаких других красок.
— Красиво, — сказал Володя. — Экая красотища! Видно, как днем…
— Да смотри же! — прошипел Мокшин. — У кернохранилища.
И Володя увидел. Возле сарая стоял коренастый человек в полушубке и что-то разглядывал. Потом он сделал несколько шагов и опять встал. Что-то знакомое почудилось Володе в размашистых, резких движениях этого человека.
— Что он делает? Что ему там нужно? — вслух удивился Володя.
Мокшин промолчал.
А человек то подходил к дверям сарая, то отходил от них, то вставал у дороги и крутил головой во все стороны.
— Это же Стародубцев, — прошептал Мокшин.
— Что ему взбрело в голову плясать тут ночью? — Володя теперь тоже узнал воинственного и сердитого следователя.
— Не догадываешься? — тем же хриплым шепотом спросил Мокшин.
— Ума не приложу.
— А кто он по-твоему?
— Ясно кто. Следователь.
— Молодо-зелено… Он же чекист. Энкэвэдэшник!
— Да ну!
Володя действительно изумился. Сознание того, что кроме него, Володи, Новгородский мог послать в Заречье кого-то еще, было столь неожиданным, что он на какое-то мгновение потерял над собой контроль.
Мокшин вздохнул и уже громче сказал:
— Ну его к черту. Пусть себе бродит и нюхает. Давай спать.
— Давайте, — согласился Володя, приходя в себя.
СЛЕД?
Новгородский был хмур и очень утомлен. До того утомлен, что забыл встретить Володю своей обязательной улыбкой. Приехавший с ним лейтенант Клюев, молодой рыжеволосый, худощавый парень неудержно зевал и делал отчаянные усилия, чтобы не задремать.
Разговор происходил в кузнице.
Отец попросил Володю помочь починить старые меха. Молотобоец уехал в военкомат, а старику надо было делать какую-то срочную работу. Володя согласился. Они уже подходили к кузнице, когда неожиданно встретили Сажина.
— Топай, — сказал отец, протягивая ключи. — Я сейчас.
Володя пошел один. Открыв дверь кузницы, удивился. В углу, у маленькой печки-каменки, наслаждались теплом Новгородский и Клюев.
— Закрывай, — вместо приветствия буркнул Клюев. — Тепло выпустишь.
Володя спешно захлопнул широкую дверь и запер изнутри на засов.
— Так-то лучше, — одобрил Новгородский и подвинулся. — Садись. Рассказывай.
Володя не замерз, но тоже распахнул полушубок и выставил растопыренные пальцы над пышущей жаром каменкой.
Выслушав обстоятельный Володин рассказ, Новгородский с Клюевым переглянулись, оживились.
— Вот оно что… — повеселевшим голосом произнес капитан. — Значит, Мокшин взял листок у тебя… И Булгаков его определенно боится?
— Боится.
— Лады. Значит, считаешь, что Мокшин странный человек?
— Считаю. Во-первых, неясна зависимость от него Булгакова. Во-вторых, вчера он обманул меня. Сказал, что приезжал с участка за картой, чтобы отбить на местности точку для бригады Ушакова, а сам в конторе не был. Иначе Возняков видел бы его. Ведь карты лежат в сейфе. Сегодня я, между прочим, спросил Ушакова о месте следующей скважины. Тот сказал, что не знает ее местоположения. Спрашивается: зачем Мокшин приезжал? И, в-третьих, лично мне Мокшин что-то перестал нравиться. Вчера, когда смотрели на Стародубцева, он все шепотом говорил.
— Доказательно! — впервые за все время разговора широко улыбнулся Новгородский, а Клюев даже засмеялся.
Володя застеснялся.
— Не тушуйся, — доброжелательно сказал Клюев. — Все дельно.
— Очень дельно, — подтвердил Новгородский и задумался.
Он думал долго. Володе уже стало казаться, что капитан уснул, разморенный теплом и усталостью, но тот вдруг спросил:
— Что Мокшин любит надевать?