— Давай раздевайся! — весело приказала Надя. — Я тебя все равно не отпущу. Раз приехал — ты мой гость!
— Да нет. Пойду, пожалуй, — все еще пробуя растягивать в улыбку губы, сказал Володя.
— Ты не останешься? — тихо спросила Надя.
— Нет.
— Тогда я провожу тебя! — вдруг решительно сказала она и хотела бежать в гардеробную, но Володя удержал ее.
— Не надо, — сказал он.
— Почему? — Лицо Нади стало очень серьезным, строгим.
— Не надо, — повторил он и пожал ей руку. — Прощайте, Надежда Сергеевна. Вас ждут.
Надя оглянулась на лейтенанта. Тот только недоуменно развел руками. В это время хлопнула выходная дверь. Володя ушел. Надя постояла, подумала о чем-то, а потом с пасмурным лицом пошла одеваться.
— Я сама оденусь. До свиданья, — сказала она лейтенанту.
Дорога до станции показалась Володе недолгой. Он сидел в тряском кузове между Сажиным и Булгаковым, думая о Наде. Было обидно, что все кончилось так нелепо. Собственно, он понимал, что ничего и не начиналось. Володя только вздыхал да беспокойно ерзал по скамейке.
— Что, заноза попала? — добродушно спросил Сажин. — Возишься больно беспокойно…
— Да просто так…
— Не волнуйся. Все будет в порядке. Никуда Мокшин не денется.
— А я и не волнуюсь.
Володя в самом деле не волновался. Когда дом Куницы был оцеплен, а на крыльце затаились Садовников со Стародубцевым, он спокойно подтолкнул Булгакова пистолетом:
— Давай.
Булгаков втянул голову в плечи, сгорбился, потоптался на месте, потом решительно полез на высокую завалину. Держа пистолет наготове, Володя внимательно следил за ним. У противоположного угла белел полушубок Сажина.
Булгаков потянулся к крайнему окну, постучал. Володя прижался к воротам. Булгаков постучал еще раз. Володя ничего не слышал, но по тому, как вздрогнул Булгаков, понял, что к окну кто-то подошел.
— Это я, Павло Тарасыч. Открой, — тихо сказал коновозчик и спрыгнул с завалины.
Дальнейшее произошло в считанные секунды. Стукнула дверь, кто-то ойкнул, что-то упало, и все стихло. Рядом на лесозаводе взахлеб переговаривались пилорамы, а в доме и за высоким плотным забором — тишина. Володя спрятал пистолет в карман. За Булгакова он не беспокоился. Долговязый коновозчик вовсе не думал убегать. Он жался к Володе, как пугливый жеребенок к матери.
Клюев открыл со двора калитку и тихо сказал:
— Порядок.
Новгородский и Сажин вошли во двор, вслед за ними Володя ввел Булгакова. Поднялись по скрипучему крыльцу. В обширных сенях стало тесно. Новгородский закрыл дверь и включил фонарик. Спросил Булгакова, освещая лежащего на полу связанного человека:
— Он?
— А кто еще! Он, гадюка! — Булгаков совсем освоился со своим новым положением, ткнул Куницу валенком.
Тот промычал что-то заткнутым ртом и забился всем своим огромным телом.
— Хорош битюг! — процедил сквозь зубы Стародубцев и вдруг ударил предателя в грудь.
Куница всхлипнул и сразу затих.
— Прекратить самоуправство, — запоздало сказал Новгородский и приказал: — Заносите!
Куницу не стали поднимать, — он был тяжел, не менее десяти пудов, — заволокли в избу и положили среди кухни, хорошо освещенной огнями лесозавода. На Булгакова снова надели наручники. Тот нисколько не обиделся, кряхтя лег на брошенный возле печки полушубок. В доме остались Сажин и Садовников. Остальные вышли.
«Все очень просто, — почти весело подумал Володя, когда знакомая пароконная подвода понеслась в сторону Заречья. — Очень даже просто». И впервые за вечер вдруг почувствовал беспокойство за отца. Над землей царствовала все та же безлунная декабрьская ночь, рядом в розвальнях сидели Новгородский, Стародубцев и Клюев. Вспыхнувшая тревога не угасала. Наоборот, чем ближе подбегали продрогшие лошади к Заречью, тем сильнее становилась эта тревога. Впервые в жизни Володя ясно ощутил, как дорог ему немногословный, суровый отец. На окраине села он не выдержал, встал на колени и стал напряженно всматриваться в темноту, в сторону родного дома.
— Что, опять заноза? — усмехнулся Клюев.
— А ну тебя! — огрызнулся Володя…
— Кто там? — спросил отец.
— Свои, — чувствуя, как сваливается с души тяжелый ком, откликнулся Володя. Он шепнул отцу о стоящих за дверью товарищах и пошел было в избу, но старик ухватил его за рукав.
— Назарка у меня сидит.
Володя приостановился. Потом сообразил.
— Все равно. Пропускай их в сени, а Назара потом выпроводим.
По кухне медленно плыли многослойные облака махорочного дыма. Назар Осинцев, по-домашнему подобрав под себя босые ноги, сидел на лавке и лениво тасовал карты.
— Ха! Явился. Я думал, тебя теперь до утра ждать нечего.
— Куда я денусь, — проворчал Володя, скидывая полушубок.
— Экой франт! — восхитился Назар, оглядывая Володю. И костюмчик, и бурочки — что надо. Ради кого ты так вырядился?
— Для себя… — Вспомнив о Наде, Володя помрачнел.
— Ишь ты! Надулся сразу, — добродушно хмыкнул Назар. — Ладно. Не надувайся. Ни о чем не спрашиваю. В дурака срежемся?
— Который час? — намекнул Володя.
— А черт его знает… Мы тут с Пантелеичем дали Дрозда!
Вошел Тихон Пантелеевич, незаметно подмигнул сыну.
— Ну что, втроем срежемся? — весело спросил Назар.
— Да не знаю… Как у нас со временем-то?
— Вот те на! — обиделся Назар. — А сам грозился отыграться…
— Ну, вы как хотите, а я спать хочу. Завтра рано вставать, — сказал Володя.
— Ничего себе хозяин! — еще больше обиделся Назар. — Друг называется. Единственный раз к нему в гости пришел, а он рожу воротит.
— Голова болит, Назарка, — натянуто улыбнулся Володя. — Веришь?
— Гость обязан всему верить, — проворчал Назар, взял с печки портянки и стал обуваться. — Друг называется. А я его, как путнего, почти всю ночь жду. Отца развлекаю…
— Ну, не сердись, Назарка! — Володя встревожился, поняв, что если Мокшин не спит и слышит Осинцева, то обязательно насторожится.
— Ладно. Бывай здоров! — сердито сказал Назар. Тихон Пантелеевич пошел проводить гостя.
Володя проверил пистолет и пошел в свою комнату. Его предположение оказалось верным. Мокшин действительно не спал, был чем-то обеспокоен. Больше того. Он был в брюках, валенках и свитере.
— Куда это вы? — Володя напрягся от волнения.
— A-а… кавалер… — через силу улыбнулся Мокшин. — Так рано?
— Куда вы?
— До ветру…
Выжидая удобный момент, чтобы выхватить пистолет, Володя мгновенным взглядом окинул комнату. Постель квартиранта была взъерошена, на стуле лежал рюкзак, на столе отцовский дробовик, патронташ…
— А ты что-то рано сегодня. Я тебя позже ждал, — незнакомым, чужим голосом сказал Мокшин, нахлобучивая шапку.
Неестественность его голоса заставила Володю вздрогнуть. В то же время в сенях упало и с громким звоном покатилось пустое ведро. Володя невольно оглянулся и тотчас инстинктивно откачнулся, к сундуку. Мокшин стоял бледный, с перекошенным лицом, в руке он держал пистолет.
— Ни с места! — зловеще просипел он. — Ни с места, щенок! Одно движение — и получишь пулю в лоб! — Свободной рукой он нащупал лежащий на столе рюкзак, другой продолжал целиться Володе в грудь.
Все это произошло настолько быстро, что Володя опешил.
— Стоять на месте! — Мокшин начал пятиться к окну.
«Уйдет! — вдруг понял Володя. — Через окно…» — И бросился к Мокшину. Тот размахнулся пистолетом, но Володя уклонился в сторону, и рукоять просвистела мимо головы. В то же мгновение жгучая боль пронзила все Володино тело, у него подкосились ноги. Но он уже обхватил колени врага и, падая, с яростью рванул их на себя. Мокшин плашмя ухнулся на пол, забился в жилистых Володиных руках, стараясь дотянуться до отлетевшего в сторону пистолета. Превозмогая режущую боль в тазу, Володя мертвой хваткой стиснул дергающиеся ноги и был не в состоянии ни думать, ни делать что-нибудь другое. Он не видел, как вбежал в комнату Клюев и схватил мокшинский пистолет, как вслед за ним ворвался Стародубцев и с ходу обрушил на оскалившееся лицо Мокшина удар своего литого кулака.
Когда Володя вновь обрел способность мыслить, все было кончено. Мокшин был связан по рукам и ногам. Шпион лежал на полу с заткнутым ртом, и его бледное лицо было усеяно крупными каплями пота.
— Что, серьезно он тебя? — участливо спросил Володю Клюев.
Володя отвел взгляд от лица Мокшина, огляделся. Удивился, что лежит на сундуке. Рядом с встревоженными лицами стояли Новгородский, Клюев и Стародубцев. У изголовья сидел отец. Володя постарался улыбнуться и стал ощупывать себя. Попробовал сесть. Утихшая было боль усилилась. Володя все понял.
— Прямо по ране… рукояткой… — тихо сказал он.
— Ложись, надо осмотреть рану, — приказал Новгородский.
— Ерунда. Зачем ложиться, — возразил Володя. — Стоя удобнее.
— Стоя так стоя, — согласился Новгородский. — Снимайте брюки.
Володя подчинился. Все по очереди оглядели его рану. Вокруг розового рубца расползся большой желто-багровый синяк. Шов в нескольких местах лопнул, и из ранок мелкими каплями сочилась кровь.
— Надо в госпиталь, — заключил Новгородский.
— Да, — согласился Стародубцев.
— Пустяки, — буркнул Володя. — Это такая рана. Она у меня в госпитале несколько раз плакать принималась. Иодом смазать, перевязать, больше ничего не надо. К обеду все утихнет.
— Ой ли? — усомнился Новгородский.
— Точно! — бодро сказал Володя. — Все будет в порядке. — Он подумал о том, как в деревне расценят совпадение его неожиданной болезни с разоблачением Мокшина, и совсем весело заверил: — Не сомневайтесь, Юрий Александрович.
— Ну, коль так… — неуверенно сказал Новгородский. Капитану по той же причине очень хотелось поверить Огнищеву.
— Тогда давай перевяжемся, и к делу! — заключил Стародубцев.
Володе обработали рану, туго перебинтовали. Потом занялись Мокшиным. Обыскали карманы, ощупали одежду, спеленали овчинным одеялом. Мокшин слегка вздрагивал, испуганно дергал бровями. На Володю он посмотрел всего один раз, и в этом взгляде ничего не было, кроме недоумения и страха. Когда овчинный куль понесли на подводу, Володя не выдержал и легонько щелкнул по торчащему из-под нахлобученной шапки носу Мокшина.