— Привет невесте!
Из вещей Мокшина Новгородский забрал только рюкзак и полушубок. Подумав, прихватил ружье с патронташем.
— А это снаряжение мое! — всполошился Тихон Пантелеевич.
— Вам вернут его. Не беспокойтесь.
— Так ружьишко-то причем? — Тихону Пантелеевичу было жаль свой старый дробовик. — С издетства оно у меня. Никуда без ведома хозяина из дому не уходило…
— Так надо! — вмешался Володя.
Старик непонимающе пожал плечами. Его любимое старое ружье хотели куда-то унести, и он не мог понять, кому и зачем это нужно.
— Вы скажете, что квартирант ушел рано утром с вашим ружьем на охоту, — пояснил Новгородский.
— Вон что! — Тихон Пантелеевич сразу все понял. — Тогда конечно…
— Сын вам все объяснит, — улыбнулся Новгородский и попрощался.
Тихон Пантелеевич проводил его.
— А где мама? — спросил Володя, когда отец вернулся.
— Ушла. Как учуял вечером, что дело керосином пахнет, так спровадил ее до утра к Настасье, — сказал Тихон Пантелеевич. — Баба болеет, Савелий на лесозаготовках, за ребятишками приглядеть некому…
— Это ты хорошо сделал, — одобрил Володя. — Догадливый ты у меня.
Тихон Пантелеевич ничего не ответил.
Утром в конторе Возняков спросил Володю:
— А где Мокшин?
— Бог его знает, — сонно ответил Володя. — Взял отцово ружьишко и ушел раным-ранехонько. Я спал, не видел.
В конторе было шумно. Толкались буровики первой смены, мастера, коновозчики. Прибежала бойкая старушонка, уборщица.
— Нету Булгакова! — крикнула она Вознякову еще с порога. — С вечера не бывал. Как ушел, так и не был.
— Самогонку на станции трескает! Где ему еще быть, — хохотнул кто-то из рабочих.
Возняков с досадой махнул рукой и стал на ходу давать задания коновозчикам. Толпа вслед за ним повалила на улицу.
Володя вышел последним. Было половина восьмого утра, а на улице все еще стояла темень. Сверху, из невидимых отяжелевших облаков, плавно кружась, падали на головы и спины галдящих людей крупные, мохнатые снежинки. Володя улыбнулся подошедшему Осинцеву:
— Все еще сердишься?
— Еще чего! Буду я обращать внимание на всяких обормотов!
— Правильно и делаешь, — сказал Володя.
— Ты машиной или пешком? — спросил Назар.
— Пешком. — Володя с сожалением посмотрел на полуторку, в кузов которой с гамом садились буровики. В дорожной тряске могли еще раз случайно ударить по ране.
— А то поедем со мной, — предложил Назар. — Я на булгаковской лошадке коронки да керновые ящики повезу. Могу прихватить.
— Поедем.
Вдруг шум во дворе смолк. Все разом повернулись в сторону станции. Оттуда, со стороны леса, неслись необычные, заставлявшие поеживаться, звуки. Будто хлопал кто-то огромным хлыстом.
— Стреляют, — прошептал Назар и зачем-то начал считать: — Раз… два… три… четыре…
Выстрелы смолкли. Потом внезапно на короткое время опять вспыхнула частая гулкая пальба, и все стихло.
Люди простояли еще несколько минут в молчании, но в лесу было тихо, только с надрывом посвистывал на станции маневровый паровозик.
Шофер крутанул рукоятку, и зафырчала полуторка, разгоняя тревожную, выжидательную тишину. Толпа во дворе пришла в движение.
— Что бы это значило? — Назар повернул к Володе курносое круглое лицо и озадаченно почесал затылок.
Всю дорогу до участка Володя ломал голову: какую демонстрацию мог придумать Новгородский. Возникшая в предрассветной мгле перестрелка была запланированной — Володя в этом не сомневался. Он смотрел на убегавшую вдаль дорогу и гадал, что делают сейчас его соратники в пробудившемся станционном поселке, от которого все дальше увозил его заезженный, хромоногий мерин.
А в станционном поселке в это время действительно царил переполох. Свободные от работы жители сбежались к окраине селения и с тревогой наблюдали за необычным для таежной станции шествием.
Из лесу выкатили три подводы, их сопровождали люди в военных полушубках. В мутной синеве зимнего рассвета лица разглядеть было трудно, но двух из этих людей старожилы узнали. То были начальник районного отделения милиции Сажин и недавно появившийся в районе человек с хмурым волевым лицом — следователь уголовного розыска, фамилию которого в поселке никто не знал.
Встревоженные недавней пальбой люди вглядывались в мрачный кортеж, жались к воротам домов. На санях, прикрытые мешковиной, лежали закостеневшие человеческие тела. Кто-то заметил торчащий из-под мешковины валенок, кто-то полу черного полушубка, а на последней пароконной подводе совсем неприкрытой валялась кожаная каракулевая шапка. Многие сразу узнали ее. Такую шапку носил один человек в поселке, — путевой рабочий, а потом весовщик станции — человек слоновьей комплекции со странной фамилией — Куница.
С улицы в улицу, со двора во двор пополз пущенный кем-то слух: «Чекисты трех шпионов застукали!»
Подводы тем временем свернули к лесозаводу и одна за другой скрылись за воротами обширной куницынской усадьбы. К высокому дощатому забору никого из любопытных не подпустили.
Подводы пробыли во дворе недолго. Вскоре лошади одна за другой, таща разгруженные сани, снова вынеслись на улицу. Две упряжки люди в военных полушубках передали конюхам из зареченского колхоза, а на пароконной милицейской подводе спешно уехал к вокзалу Сажин. На окраине поселка осталось уже совсем немного людей, когда из района пришёл темно-зеленый грузовик-фургон. Он рыча вполз в куницынский двор. Молчаливые военные люди опечатали все окна и двери зловещей усадьбы, сели в грузовик и умчались в сторону города.
Судача всякий на свой лад, жители разошлись по домам.
В то же время в кабинете начальника станции происходил любопытный разговор. Сажин зашел сюда, чтобы позвонить в Медведёвку.
Начальник станции Нестор Прохорович Нестягин, кум Тихона Огнищева и старинный приятель самого Сажина, нетерпеливо ерзал на стуле, ожидая, когда начальник милиции кончит говорить. Наконец тот положил телефонную трубку.
Нестягин, худой, темнолицый старичок, сразу вынырнул из-за своего стола и взял Сажина под руку.
— Скажи» Порфирий, — зачем-то косясь на дверь, зашептал он. — Что там произошло? Что за пальба в лесу была?
— Что, слышно было? — удивился Сажин.
— Ха! Еще как слышно-то! Весь поселок на ноги поставили!
— М-да… — Сажин озадаченно почесал вислый, под» мороженный нос.
— Ведь все слышали, — продолжал шептать Нестягин. — И видели… Думаешь я не знаю, кто эти — в полушубках… Чекисты!
— Хм… А тебе-то что до этого дела? — подумав, спросил Сажин.
— Как что! Ведь у нас произошло! Куница-то мой работник…
— Работник… — Сажин усмехнулся. — Ротозей ты хороший.
— Ну да! Я давно чувствовал, что Куница нечистый человек…
— Недаром ты его из путевых рабочих в весовщики произвел.
Нестягин смутился, потом быстро нашелся.
— Ничего ты не понимаешь. Весовщик — что? Ерунда. А путевое хозяйство — дело ответственное. Тут глаз да глаз нужен. Потому что движение! Грузы транзитом на фронт идут!
— Пожалуй, — неохотно согласился Сажин.
— Слышь, Порфирий, в самом деле, что там стряслось?
Сажин промолчал.
— Ага! Боишься, что разболтаю. Да?
— А что? Ты можешь.
— Эх ты! А еще друг, — обиделся Нестягин. — Еще вместе в гражданскую воевали…
— Ох, и прилипчивый ты, Нестор, — вздохнул Сажин.
— Ну, скажи, Порфирий. По-дружески прошу. Сколько их взяли?
— Ни одного.
— Так как же так! — изумился Нестягин. — А на подводах-то…
— Ихний главный двоих своих помощничков прихлопнул. Следы хотел замести… а как сам в кольцо попал, — себе пулю в лоб пустил… Не стал дожидаться, когда его прихватят.
— Вот сволочь! Как же это они допустили! — огорчился Нестягин.
— Так уж вышло, — снова вздохнул Сажин. — Человек предполагает, а бог располагает… Только ты того, Нестор. Не особенно! — предупредил Сажин. — Конечно, многие все видели и слышали… но не особенно распространяйся.
— Что ты, Порфирий! Я ж не маленький!
— Ну-ну… — Сажин простился и заспешил из кабинета. Он в точности выполнил просьбу Новгородского.
Нестор Нестягин был своим человеком, — Сажин эго знал. Но знал и другое. Нестор с молодости был любителем пустить пыль в глаза, а под старость язык у работяги-железнодорожника совсем подхудился. Любил добряга Нестор хвастануть. Порфирий Николаевич не сомневался, что через день-два приятель не выдержит и <под большим секретом» хвастанет перед кем-нибудь своей осведомленностью. Скорее всего перед женой. Супруга Нестора Прохоровича — баба прелюбопытная. Уж кто-кто, а она вывернет муженька наизнанку, если учует, что тот что-то знает. А в том, что она обязательно учует, Сажин был уверен. Осведомленность будет распирать Нестора.
БОКСИТ!
Вечером Володя перетащил несколько керновых ящиков, и боль сразу усилилась. Володя делал отчаянные усилия, чтобы не стонать при сотрясениях тепляка. Он полулежал на верстаке в вышке Осинцева и внимательно следил за действиями буровой бригады.
Только что был сделан подъем, и из мокрой колонковой трубы, на конец которой была навернута ощетинившаяся резцами буровая колонка, рабочие выбили длинные цилиндрические столбики породы — керны. В самом нижнем столбце, поднятом из забоя, Володя увидел то, ради чего сидел здесь весь день, превозмогая нарастающую боль. В светло-сером плотном известняке тут и там краснели желваки темно-вишневого диаспорового боксита.
— Брекчия! — обрадованно зашумел Осинцев. — Как и в той скважине. Через двадцать-тридцать сантиметров пойдет чистый боксит!
Володя внимательно осмотрел поднятый керн. Да, это была брекчия — сцементированная' временем и давлением смесь двух различных пород, когда-то раздробленных подвижками земной коры. Будто в гигантской ступе крепчайшие породы были разбиты на мелкие и крупные куски, перемешаны, а потом спрессованы под сверхмощным прессом. Буровая колонка выпилила изящный столбик этой пестро-цветной смеси, он вошел в пустотелую колонковую трубу и был поднят наверх. Володя с волнением осмотрел немого свидетеля древней геологической катастрофы и сказал: