Как вы, должно быть, уже догадались, я не выношу Мэтта Ренстеда. Он всюду суёт свой нос и, как я подозреваю, подслушивает телефонные разговоры даже у нас в конторе. Он, несомненно, заранее вынюхал всё, что касалось Венеры. Пока мы все ещё переваривали сообщение Фаулера, Ренстед уже вскочил на ноги.
— Джентльмены! — с подъёмом воскликнул он. — Это поистине гениально! Это вам не Индия, не продажа товаров широкого потребления! Перед нами возможность продать целую планету! Приветствую тебя, Шокен — Клайв, Боливар, Джон Джекоб Астор[2] нового мира!
Как я уже говорил, Мэтт высказался первым. Затем один за другим выступили все и повторили то же самое. Включая и меня. Мне это было совсем не трудно, так как за долгие годы не раз приходилось проделывать подобное. Кэти никак не могла примириться с этим, а я, отшучиваясь, говорил, что в сущности это своего рода ритуал — разбивали же бутылку с шампанским о нос нового корабля перед его спуском на воду или приносили девственницу в жертву богу урожая. Но даже в шутках я старался знать меру. Не думаю, чтобы кто-либо из нас, кроме разве Мэтта Ренстеда, хотел сбывать населению наркотики только ради одной наживы. Однако, слушая Шокена, заворожённые собственными речами, мы, казалось, были готовы на всё во имя нашего великого бога — Торговли.
Я отнюдь не хочу сказать, что мы преступники. Ведь, как заверил нас Гарвей Бренер, наркотики в Кофиесте совершенно безвредны для здоровья человека.
Когда наконец высказались все, Фаулер нажал ещё одну кнопку на щитке и начал знакомить нас с материалами. Он объяснил всё обстоятельно. Одна за другой возникали на экране таблицы, схемы, диаграммы нашего нового отдела, который должен заняться исследованием и эксплуатацией Венеры. Он посвятил нас во все закулисные махинации и сделки с членами конгресса, обеспечившие нам исключительное право обирать планету, и мне стало понятно, почему он так смело нарушил закон и втрое превысил время, положенное на коммерческую рекламу. Шокен сообщил нам, что американское правительство (странно, как мы всё ещё наделяем самостоятельностью этот орган сделок и взаимных услуг) очень заинтересовано в том, чтобы Венера принадлежала Америке. Поэтому-то оно и решило прибегнуть к истинно американскому способу рекламы. Слушая Фаулера Шокена, мы заразились его энтузиазмом, и я уже начал завидовать тому, кто возглавит наш новый отдел. Любой из нас был бы счастлив получить эту работу.
Шокен рассказал, сколько хлопот ему доставил сенатор, ставленник — химического треста «Дюпон», прошедший большинством в сорок пять голосов, и как просто удалось разделаться с сенатором от компании «Нэш-Кальвинейтор», собравшим всего шесть голосов. Он с гордостью поведал нам, как ловко было подстроено фальшивое выступление «консов» против фирмы «Фаулер Шокен», обеспечившее нам поддержку министра внутренних дел, бешено ненавидевшего консервационистов. Отдел наглядной рекламы прекрасно суммировал материалы, однако понадобилось не меньше часа, чтобы просмотреть все карты и таблицы и выслушать рассказ Фаулера о его планах и победах.
Наконец он выключил проектор.
— Ну, вот и всё, — сказал он, — такова программа нашей новой рекламной кампании. Приступаем мы к ней немедленно, сейчас же. Остаётся сделать последнее сообщение.
Фаулер Шокен — превосходный актёр. Он порылся в своих заметках и конспектах и наконец, отыскав нужный ему клочок бумаги, прочёл то, что мог бы произнести без всякой шпаргалки самый мелкий клерк в нашей конторе.
— «Заведующим Отделом Венеры, — торжественно читал по бумажке Шокен, — назначается Митчел Кортней!»
И это было, пожалуй, самым большим сюрпризом, ибо Митчел Кортней — это я.
Глава 2
Все члены правления разошлись по своим отделам, но я задержался у шефа ещё на минутку-другую. Несколько секунд прошло, пока я спускался на лифте к себе на восемьдесят шестой этаж. Поэтому, когда я вошёл в кабинет, Эстер уже разобралась с бумагами и освободила мой стол.
— Поздравляю, мистер Кортней, — сказала она. — Вы переселяетесь на восемьдесят девятый. Замечательно, не правда ли? Теперь у меня тоже будет отдельный кабинет.
Я поблагодарил Эстер и тут же пододвинул к себе телефонный аппарат. Прежде всего предстояло созвать сотрудников отдела и объявить им, в чьи руки отныне передаются бразды правления. Но начал я с того, что снова позвонил Кэти. Когда мне опять никто не ответил, я пригласил к себе сотрудников отдела.
Все, как положено, вполне пристойно сожалели о моём уходе и откровенно радовались — ибо каждый соответственно продвигался вверх по служебной лестнице. Наступило время ленча, и я отложил дела, связанные с Венерой, на вторую половину дня.
Позвонив ещё раз по телефону, я быстро позавтракал в кафетерии компании и спустился на лифте к платформам метрополитена. Поезд, промчав кварталов шестнадцать, доставил меня в южную часть города. Выйдя из метрополитена, я впервые за весь день очутился на открытом воздухе. Достав пылеуловители, я хотел было заправить их в нос, но потом раздумал. Шёл небольшой дождь, и воздух был сравнительно чистым. Стояла летняя погода, душная и сырая. Пешеходы, запрудившие тротуары, спешили поскорее укрыться в зданиях. Просунувшись сквозь толпу, я пересёк улицу и вошёл в вестибюль одного из домов.
Лифт поднял меня на четырнадцатый этаж. Дом был старый, с плохим кондиционированием воздуха, и в своём промокшем костюме я сразу же почувствовал озноб. Я подумал, что, пожалуй, лучше сослаться на озноб, чем на придуманное наспех недомогание, но потом отказался от этой мысли и вошёл в приёмную. Девушка в белом, туго накрахмаленном халате вопросительно подняла глаза. Я назвал своё имя.
— Силвер. Уолтер Пи Силвер. Я записан на приём.
— Да, мистер Силвер, — тут же вспомнила она. — Вы сказали, что у вас сердце, случай неотложный.
— Совершенно верно. Возможно, это нервы, но я внезапно почувствовал…
— Конечно, конечно. — Она указала мне на стул. — Доктор Нэвин сейчас вас примет.
Но ждать пришлось минут десять. Когда из кабинета вышла молодая девушка, туда прошёл мужчина, записавшийся на приём раньше меня. Наконец сестра сказала, обращаясь ко мне:
— Проходите, пожалуйста.
Я вошёл. Кэти, очень строгая и очень красивая, в белом докторском халате, прятала в стол карточку больного. Подняв голову и увидев меня, она недовольно воскликнула:
— Митч!
— Я солгал только тогда, когда назвал вымышленное имя, — сказал я. — А в остальном всё верно. Случай, действительно, неотложный, и речь идёт о моём сердце.
Что-то похожее на улыбку мелькнуло на лице Кэти, но тут же исчезло.
— Этот случай медицину не интересует.
— Я сказал твоей девушке, что, возможно, это нервы, но она всё же предложила мне подождать.
— Я с ней об этом потолкую. Ты прекрасно знаешь, Митч, что я не могу беседовать с тобой, когда идёт приём больных. Пожалуйста, уходи…
Я сел у её стола.
— Ты теперь совсем не хочешь видеть меня, Кэти? Что случилось?
— Ничего. Уходи, Митч. Я — врач, меня ждут больные.
— Да пойми же, для меня это важнее всего на свете! Я пытался дозвониться тебе и вчера и сегодня утром.
Не поднимая глаз, она закурила сигарету.
— Меня не было дома.
— Да, знаю. — Наклонившись вперёд, я взял у неё из рук сигарету и затянулся. Пожав плечами, она вынула из пачки новую. — Должно быть, я даже не имею права спрашивать, где моя жена бывает по вечерам?
Кэти вспыхнула.
— Чёрт возьми, Митч, ты же отлично знаешь…
В это время на её столе зазвонил телефон. Кэти на мгновение устало прикрыла глаза, а затем взяла трубку. Откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд куда-то в угол, сразу смягчившись, она превратилась в врача, терпеливо выслушивающего жалобы больного. Когда разговор, длившийся несколько минут, наконец был окончен, Кэти уже полностью овладела собой.
— Пожалуйста, уходи, Митч, — попросила она, гася окурок.
— Не уйду, пока не скажешь, когда мы встретимся.
— Я… у меня нет времени, Митч. Кроме того, я тебе не жена. Ты не имеешь права преследовать меня. Я попрошу защиты, наконец, даже могу потребовать, чтобы тебя арестовали.
— Не забывай, что я уже подал заявление о браке, — напомнил я.
— Зато я не подавала и никогда не подам. Как только кончится год, я порываю с тобой, Митч! Порываю навсегда!
— Мне надо сообщить тебе кое-что очень важное.
Любопытство всегда было слабостью Кэти. Наступила долгая пауза, а затем вмести того, чтобы снова сказать мне «уходи», она спросила:
— Ну, что ещё случилось?
— Нечто поистине потрясающее, и это необходимо отпраздновать. По этому случаю мне и хотелось бы увидеться с тобой сегодня вечером. Совсем ненадолго. Пожалуйста, Кэти! Я люблю тебя и обещаю не устраивать сцен.
— Нет… — Но она уже заколебалась.
— Прошу тебя!
— Хорошо. — Пока она раздумывала, снова зазвонил телефон. — Хорошо, — сказала она. — Позвони мне домой. В семь. А теперь я должна заняться больными.
Она сняла трубку. Я направился к двери. Кэти разговаривала по телефону и даже не взглянула в мою сторону.
Когда я вошёл в кабинет Шокена, он сидел, низко склонившись над столом, и листал последний номер «Таунтонз уикли». Обложка журнала ослепительно сверкала, словно типографская краска вобрала в себя все цвета радуги, и каждая её молекула била прямо в глаза, как крошечный яркий прожектор. Шокен потряс передо мною блестящими страницами.
— Что ты скажешь об этом, Митч?
— Дешёвка, — не задумываясь, ответил я. — Если бы мы унизились до того, что стали издавать подобный журнальчик, я тут же подал бы в отставку. Слишком дешёвый приём.
— Гм. — Фаулер положил журнал яркой обложкой вниз; краски вспыхнули в последний раз и погасли.
— Да, это дешёвка, — сказал он задумчиво. — Однако, нашим конкурентам нельзя отказать в изобретательности. Еженедельно рекламу фирмы «Таунтон» читают шестнадцать с половиной миллионов. И все они становятся потребителями товаров фирмы «Таунтон» — её и никого больше. Надеюсь, ты пошутил, когда сказал об отставке? Я только что дал указание Гарвею Бренеру начать издание журнала «Шок». Первый номер выйдет тиражом в двадцать миллионов. Ладно, ладно, — милостиво остановил он меня, когда я стал неуклюже оправдываться. — Понимаю, что ты хотел сказать, Митч. Ты пр