Сэм, как бывало раньше, рассказывал ей о своих пациентах, о работе в больнице, о том что претендует на должность завотделением, но у него есть конкуренты, что возлагает большие надежды на это продвижение по службе. Когда же стрелка часов снова перенесла их в настоящее, Сэм заговорил об Амелии, Хоуп – о Джоше.
Они так увлеклись, что перестали замечать время, хотя Хоуп раз-другой вспоминала про Джоша – наверное, потому, что ей хотелось, чтобы он был сейчас рядом.
Когда они выбирали десерт, Сэм получил сообщение от Амелии. Она решила заняться покупками и передавала его в полное распоряжение дочери до шести часов вечера, когда должен был открыться конгресс.
– Может, прогуляешь занятия? – спросил Сэм у Хоуп.
– Это ты нарочно, чтобы проверить, насколько я прилежная студентка?
– Нет, чтобы проверить, хочешь ли ты еще немного побыть с отцом и ради этого слегка нарушить дисциплину.
– У меня занятия только утром.
– Тогда предлагаю прогуляться. Я уже забыл, как это делается! Расскажешь мне, как ты познакомилась с Джейсоном.
Хоуп прикусила губу и повела отца к реке. Там, сев на скамейку, они стали вспоминать ее детство и женщину, которой так не хватало им обоим. Бывают воспоминания, над которыми не властны годы.
– Я все так же сильно горюю по маме. Не хочу, чтобы боль меня покинула, это было бы все равно что потерять ее во второй раз. Только горе теперь меня с ней и связывает, – призналась Хоуп отцу.
Он повернулся к дочери и пристально на нее посмотрел.
– Знаешь, в больнице мы с несколькими коллегами открыли клинику для тех, у кого нет средств на лечение. Клиника – это, конечно, слишком громко, скорее что-то вроде диспансера. В этом году добавился новый контингент пациентов – беженцы, как их называет телевидение. Люди, спасающиеся от безжалостных картелей, бросающие все и пересекающие границу.
– Зачем ты мне об этом рассказываешь?
– На свете есть места, где смерть так косит людей, что траур по погибшему длится от силы день, а чаще – только час. Об умершем тут же забывают, потому что ему на смену приходит другой и так далее, и если обратить все свои внутренние ресурсы на выживание, то настанет твой черед. Так устроена жизнь там, где бушуют войны, там, где люди умирают от голода или от пуль тиранов. И я подумал: это исключительная привилегия – так долго горевать, как мы с тобой горюем по твоей матери.
Их прогулка затянулась до сумерек. Хоуп пообещала отцу навестить его летом, он ей – приехать к ней весной или тогда, когда снова сможет выкроить время. Они расстались на перекрестке. Сэм предлагал ее подвезти, но Хоуп сказала, что хочет вернуться одна. Она соврала – из гордости. Как только силуэт отца исчез из виду, она схватила телефон и позвонила Джошу.
– Ты за мной приедешь? – грустно спросила она.
* * *
Сэм и Амелия встретились в баре своего отеля. Она ждала его в вечернем платье.
– Тебе идет! Обновка?
– Это старое платье, ты видел меня в нем минимум трижды. Я посвятила вторую половину дня обзвону моих клиентов из номера отеля.
– А как же шопинг?
– Ты меня недооцениваешь, Сэм. Хорошо провел время с Хоуп?
– Прекрасно!
– Тебе не понравится то, что я сейчас скажу: Джош – чудесный парень!
– Откровенность за откровенность: ты очень понравилась Хоуп.
– Я тебе не верю, но это сладкая ложь – то ли твоя, то ли ее.
* * *
Хоуп ждала Джоша на той же скамейке, на которой сидела с отцом. У тротуара затормозило такси, Джош, расплачиваясь, помахал рукой, потом заспешил к ней.
– Ты примчался за мной на такси?
– Мне показалось, что это срочно.
– Из-за меня ты транжиришь деньги. Такси нам не по карману.
– Это как посмотреть! Не бери в голову, не так все страшно!
– Как вам зоопарк?
– Там слоны, жирафы, львы, тигры, даже зебробуйволы!
– Кто такой зебробуйвол?
– Плод греха зебры и буйвола. В общем, до зоопарка мы не дошли. Я завел ее в вегетарианскую закусочную около кампуса. Гнусное местечко, но ей, кажется, понравилось. Амелия – прелесть.
– Ты не слишком пялился на ее грудь?
– Тебе грустно, Хоуп?
– Не хочу плакаться, есть люди гораздо несчастнее меня.
– Думать, что у тебя нет права на грусть, потому что ты не самая несчастная на свете, так же глупо, как запрещать радоваться на том основании, что кто-то радуется еще сильнее тебя.
– Отец спросил, серьезно ли у нас с тобой.
– И что ты ему ответила?
– Что если я тебя люблю, то как раз потому, что все это несерьезно.
– Ты сказала ему, что любишь меня?
– А ты меня любишь?
– Я должен доверить тебе одну тайну, Хоуп. Я еще никому этого не говорил, даже Люку. Я самозванец. Знала бы ты, как я стараюсь не повзрослеть! Я хочу, как в двенадцать лет, восторгаться отцом и дочерью, не сводящими друг с друга глаз в ресторане, целующейся парой…
– Как целуется эта пара? – перебила его Хоуп.
– Вот так, – ответил он, целуя ее. – Я хочу, чтобы меня трогало зрелище вон тех стариков на скамейке, еще улыбающихся жизни, хочу умиляться доверчивой собаке, глядящей на тебя как на воплощение счастья. Я рассказывал тебе про дворнягу, спутницу моего детства?
– Нет. Продолжай.
– Я хочу и дальше восторгаться тайной, которой обмениваются двое, молча глядя друг на друга в толпе, как глядим порой друг на друга мы с тобой на лекциях, хохотать как сумасшедший именно тогда, когда этого делать нельзя, – тут тебя никому не превзойти, – бояться, что ты меня бросишь: я ведь постоянно боюсь, что надоем тебе и ты уйдешь… Думаю, среди тысяч людей можно узнать тех, кто любит друг друга так, как мы, тех, кто так же невинно смотрит на мир, тех, кто жив надеждой, тех, кто сомневается в себе, но не в своих любимых. Мне ужасно повезло, что я тебя узнал, Хоуп.
Она наклонилась к его уху и прошептала, что хочет его прямо сейчас.
Джош не стал ждать и, не думая о деньгах, свистом остановил проезжавшее мимо такси.
* * *
На следующее утро Люк огорчил их своим дурным настроением. В перерыве между занятиями он почти не разговаривал с Джошем. Хоуп пришлось проявить все свое чувство юмора, чтобы его умаслить и уговорить выпить с ними пива после лекций. В конце концов Люк признался, что расстроен неважными первыми результатами своих опытов в Центре. Что-то по непонятной ему причине пошло не так.
Хоуп предложила отправиться туда вечером втроем и вместе попробовать разобраться. Люк с удовольствием принял ее предложение, вернее, тот факт, что Джошу придется наконец уделить внимание их общим занятиям.
* * *
Потянулись дни, наполненные занятиями, подготовкой к экзаменам и вечерними трудами в Центре, где после каждой неудачи все приходилось начинать заново. Каждый урывал всего по нескольку часов сна, иногда просто уронив голову на стол, а то и прямо на полу в лаборатории, если ночь заставала их там.
Приближались экзамены. Хоуп сильно осунулась, у нее похудело лицо и вокруг глаз залегли круги. Джош отказался от сигарет, Люк – от спиртного, но и это не помогло им сохранить форму. Единственное воскресенье, когда они позволили себе побездельничать, было посвящено одному – мертвецкому сну.
Экзаменационную неделю они продержались на энергетических напитках, усовершенствованных благодаря химическим талантам Хоуп. Все трое блестяще прошли испытание, хотя не обошлось без трех приступов тахикардии, один из которых отправил троицу в отделение неотложной помощи, где на приведение в порядок сердечного ритма потребовалась целая ночь, завершившаяся суровой нотацией врача.
Диплом позволял им проучиться в университете следующий год, однако Люку и Джошу оставалось еще решить вопрос с финансированием своей учебы. Для этого нужно было продолжить эксперименты в Центре и, главное, переубедить Флинча, у которого возникли серьезные сомнения насчет их проекта.
Хоуп с этой проблемой не сталкивалась, однако, понимая ее важность, посвящала себя без остатка ее решению, как и они.
Два этапа были пройдены. Нейроны по-прежнему сплетались друг с другом на кремниевых чипах, и образовывавшиеся таким образом процессоры удовлетворительно выполняли простые программы, задаваемые Джошем. У них получалось включать и выключать ток и приводить в движение маленького робота, который перемещал кусочек сахара, беря его по команде при помощи собранного Люком подвижного захвата. До искусственного разума было еще далеко, но, как не уставал повторять Джош, все это делалось на основе нейронов из мозга крысы. Надо было еще добиться настоящего прорыва – заставить нейроны взаимодействовать с элементами компьютера.
Как-то ночью, когда кондиционеры работали особенно усердно, Хоуп грела руки у вентилятора одного из серверов. Застывшие пальцы постепенно розовели. Внезапно она обернулась к Джошу, пытавшемуся познакомить своих микропитомцев с их электронными собратьями.
– Они мерзнут! Наши головастики парализованы холодом! – осенило ее.
«Головастиками» Хоуп прозвала органические микрочипы. Для некоторых из них она даже придумала клички.
– В процессе соединения они потребляют тепло и расходуют энергию. Надо подогреть их до температуры выше 37,2.
– Вся индустрия ломает голову над проблемой охлаждения компонентов, а ты предлагаешь сделать все наоборот? – удивился Люк.
– Наши-то живые! – возразила Хоуп, хотя еще не была полностью убеждена в обоснованности своего предположения. Но она исходила из того, что Флеминг открыл пенициллин после того, как, отправившись в отпуск, забыл препараты в лаборатории. Раз она ночь за ночью мерзла от взбесившихся кондиционеров, почему бы и ей не испытать судьбу?
Джош и Люк с сомнением переглянулись, но Хоуп поняла, что ей удалось их заинтересовать.
– В конце концов, почему бы и нет? – бросил Джош.
– Хотя бы потому, что мы рискуем их убить. Разве это мало? – спросил Люк.
– Тогда мы повторим первый и второй этапы, – сказала Хоуп.
– И потеряем две-три недели. Сомневаюсь, что Флинч согласится столько ждать.