И если постоянно не пропускать этот мой кровоток через очищающую заместо печени и почек, систему, и не вводить мне всё время новую кровь из их запасов, то… Н-да.
Так что если и есть у них в госпитале заноза, как говорится, в заднице, так это ваш покорный слуга. И наилучший кандидат в покойнички – опять же я. И не одно, зараза такая, местное светило, не может мне помочь, и разобраться, в чём там, у меня в организме, дело. И донорской крови мне вогнали уже литров семь. И – без толку.
И ещё я понял – никакое это не радио у меня в голове. И управлять им я могу так же, как своим новым ночным зрением: избирательно и направленно: это я читаю мысли других людей здесь, рядом со мной – пациентов и медработников. В соседних палатах и даже на других этажах.
Я промолчал. С доктором вежливо только поздоровался. На английском. Потом и спасибо ему сказал. За то, что я жив, и они со мной возятся.
Он, судя по его мыслям-то, вроде, понял, поулыбался. Ушёл, пожелав мне скорейшего, как говорится… Потом пришла медсестра с подносом. Там был завтрак. Она тоже поулыбалась, поздоровалась, ну и я тоже в ответ поулыбался, поздоровался.
Она положила поднос на стол сбоку, попыталась меня приподнять, чтобы я, значит, мог сесть и покушать – покрутила что-то сбоку постели, ну та и встала – как бы углом. Согласен. Есть надо. Сел я. Нормально, вроде. Подставила она мне всё на откидной такой столик, и стал я есть.
Ем это я, а сам прочухиваю потихоньку её мысли.
И были они просты, словно коровье мычание. Пусть не обижается – это не оскорбление, а просто констатация факта…
Больше всего её занимало сейчас, как бы скопить на нижнее бельё, кружевное такое, дорогое, чтобы, значит, выглядеть пособлазнительней. Чтобы, значит, симпатичный медбрат с третьего этажа, Хулио этот поганый, на следующем дежурстве не ушёл в отделение интенсивной терапии к проклятой стерве Изабель, кобель он этакий!..
А ещё… Воспоминания и ощущения от последнего их свидания.
И должен признаться, скромности мне не хватало никогда – я залез поглубже, и хлебнул этих самых воспоминаний и ощущений по полной.
Чёрт подери…
Не так уж плохо. Женщинам, оказывается, доступно ощущать та-а-акое… Хотя я бы с ними не поменялся всё равно – пусть хоть у чёртова медбрата и девять дюймов. Я ел, а девушка словно бы отключилась от реальности, и как-то замерла, застыла в странной позе. И я понял – это я виноват. Заставил, не знаю уж как, но, наверное, своим любопытством и желанием, словно бы воспроизвести заново всю сцену их близости.
Вот тогда я и испугался. Немного.
Получается, я могу не только считывать мысли, оставаясь совершенно нечуемым, но и влиять на эти самые мысли, воспоминания, а возможно, и поступки других людей. Управлять ими, так сказать. А имею ли я право?..
Мамочка всегда учила, что все должны быть свободны. И давить, бить, или принуждать, или приказывать кому-то сделать что-то плохое другим людям – страшный грех.
Я примерно так и сам считал. На то и свобода…
Но когда я думал…
Я ещё не осознал даже полностью всех своих возможностей, но одно было конкретно ясно: если кто и может влиять теперь на людей, и узнавать всю их подноготную – так это я! И мне, вроде, начинало это – такая моя способность, сила! – нравиться.
Ну, девушку я отпустил, приказав ей забыть о том, что она только что вновь пережила – по моему желанию. Попробовал переключиться на еду.
Завтрак шёл у меня как-то медленно, и словно бы нехотя. Еда была вкусной, свежей – я это чуял. Но никакого удовольствия она мне не приносила. Словно жуёшь и продукты, вроде… А вкус всё равно – как у картона!..
А самое странное – я не ощущал от еды… как бы это правильно сказать.
Насыщения.
Ну, то есть, желудок наполнялся, а вот чувство лёгкого голода как-то не проходило. Ну и ладно, тогда я над этим не задумывался особенно – главное, поел наконец! – хватало и других проблем. Например, трудно было держать все каналы, по которым ко мне приходили мысли других людей, под контролем, чтобы выделить самые… э-э… интересные, что ли… И смотреть сквозь стены.
Да, я обнаружил у себя и такую способность. Я, конечно, не видел по-настоящему того, что там было, но вот присутствие и местонахождение других людей, там, за стенами…
Я чувствовал. И кто где лежит или сидит, и куда двинулся. Ну и, ясное дело, что он при этом думает. Я чувствовал себя… как бы и в их теле – когда хотел этого. И когда я туда… как бы вселялся – я видел всё окружающее их глазами. Через их зрение.
Особенно чётко мне становилось всё видно и понятно, когда я закрывал глаза – тогда их окружающий мир был виден очень отчётливо, а не как сквозь мутное стекло… ну, или, словно, как бывает, когда смотришь сквозь стекло с затемнением – видно и сквозь, и то, что сзади него – частично отражаясь.
Хм. Рассказать, что и как я чувствовал и видел на самом деле, очень трудно – в людском лексиконе и слов-то таких нет, и понятий… Но я знал одно – пока я не должен никому показывать того, на что я стал способен. Так что я сказал своей медсестре, что больше съесть не могу, и попросился снова лечь. Прикинулся, словом, что совсем выбился из сил от сидения и жевания. Ну, она меня и положила. Я вздохнул, облегчённо так, словно подушка для меня – райские кущи, и закрыл глаза. Сделал вид, что заснул. Засопел, расслабил мышцы. Хотел, чтоб никто, стало быть, не мешал думать.
Теперь я мог… как бы это объяснить… гораздо свободней и дальше посылать свои глаза со слухом, и с этой новой моей способностью читать мысли на любом языке, к любому человеку, в любое место этого здания. Может, можно и нужно их – эти новые способности – как-то тренировать?..
Я прошёлся по палатам – не бегло и осторожно, как вначале, а теперь уже основательно и капитально: останавливаясь, если было любопытно. Правда, ничего стоящего не обнаружил: все думали только о болячках, стоимости их лечения, родственниках, и своих собственных проблемах – начиная от «поковырять бы сейчас в зубах, да зубочистки нет», до – «Проклятая шлюха! Выйду – точно убью!». Нашёл, правда, одного старичка, который в тайнике притырил от сынули и его стервы-жены приличную сумму, и теперь думал, как же её, эту сумму, забрать-то, пока не окочурился… Я на всякий случай запомнил место, где лежали деньги. Мало ли…
Затем взялся за врачей. И здесь ничего особо интересного. Вот разве что выяснилось, что как раз меньше всего эти самые Эскулапы с Гиппократом в кармане думают о своих пациентах, или о том, как их вылечить. Половину вообще интересовали только бытовые, так сказать, проблемы – типа, где взять денег на любовницу, или новый автомобиль, или как жене морду набить, чтоб не смотрела телик, ни хрена по дому не делая, пока он на дежурстве!
Короче – здесь и вправду, как в латино-американских сериалах, никого дело и работа не интересовали: все жили словно только для… э-э… чувственных удовольствий. И о будущем почти не задумывались. Словом – одним днём… Сегодняшним!
Ну и ладно, местный менталитет меня не слишком интересовал – постольку-поскольку…
А вот очень меня заинтересовал мозг моего спутника-охранника.
Нашёл я его очень просто – захотел, и сразу словно перенёсся в номер дешёвенькой гостиницы, где он квартировал, пока я, типа, лечился. Пришлось его даже мысленно разбудить, чтобы покопаться в его воспоминаниях получше – а то всё представлялось сплошным каким-то пчелиным ульем: гудит, мечется, и кроме суетливого мельтешения ничего не видно… Само-собой, я теперь был осторожен – почуять меня он не мог.
Ага. Кое-что начало проясняться. Впрочем, разве я чего-то такого и не ждал?!
Чёртов проект, в котором нас всех заставили поучаствовать, назывался «Троюродный дядя». Что ж. Название ничуть не хуже других.
И был он, этот проект, совершенно секретен, отлично оснащён, и санкционирован с самого верха. Ну, то есть, это так представлялось моему капралу (хотя никакой он был не капрал, а старший агент Салливан): откуда– то из соответствующих инстанций был получен соответствующий приказ… Но, естественно, сам агент Салливан этот приказ не читал. А читал его, и был, соответственно, в курсах, Лесли. Который вовсе никакой не сержант, а подполковник из того же Лэнгли.
И остальные все – тоже оттуда, из любимого ЦРУ. И по званиям ниже агентов со стажем, и майоров, никого нет. И с воздуха наши «раскопки» охраняются днём и ночью спутниками, дающими общую картинку. А уж если нужны частности – их дают барражирующие кругами, словно те же грифы над падалью, беспилотники: «Глобал Хок» да «Предэйтор», который в самом крайнем случае готов пальнуть по непрошенным гостям ракетами «Хеллфайер», довольно неприятными в действии.
И картинку эти «стражи неба» передают в режиме реального времени прямо на передвижной КП, базирующийся возле соседней пирамиды. (Вернее, этот КП спрятан в сельве, в паре километров оттуда.) И именно эта, вторая, пирамида, по представлениям местных, ну, то есть, Гватемальских, властей, и является основным археологическим объектом наших экспедиций – ещё бы: именно там, на её «раскопках», толчётся до восьмидесяти человек! И все роют, и измеряют, и на планы наносят, и всё такое…
А на самом деле просто отвлекают внимание почтеннейшей публики от нашей.
Вот у них действительно – человек пятьдесят местной наёмной рабочей силы. Чтобы, значит, перелопатить земли-то побольше. И расстояние от нашего лагеря до этого муравейника – миль восемь.
Ну а по периметру «нашей» пирамиды, на расстоянии до километра, выставлены посты, секреты, и курсируют патрули. Чтобы, значит, с помощью всякой мобильной аппаратуры шугать и отваживать всяких непрошенных гостей. Самыми негуманными способами. Ну, там, микроволновые излучатели всякие, да инфразвуковые станции… Чтобы стало быть, следов на трупах (Ну, это только для особо тупых и ретивых!) не оставлять.
Вот до чего важны были на самом деле наши результаты.
А я-то, кретин, удивлялся, чего это местные любопытные бездельники, которыми так богаты латино-американские страны, к нам не прут, как здесь принято: словно мухи на г… !