Михаил Лаврентьев
ОПЫТЫ ЖИЗНИ
Сложилось так, что вся моя сознательная жизнь была связана с наукой. С раннего детства я помню, как у нас дома собирались знакомые отца и вели научные разговоры и споры. Хотя я мало понимал, о чем спорили старшие, но начал сознавать значимость науки, и это наложило отпечаток на всю мою жизнь.
Пятьдесят лет назад я закончил аспирантуру и с тех пор непрерывно работал как в чистой, так и в прикладной науке, участвовал в решении многих организационных вопросов. Мне довелось быть свидетелем и участником многих событий в ученом мире России; довелось видеть, как менялись лицо науки, связи между наукой и техникой, подходы к подготовке научной молодежи, отношения между учеными разных государств.
Мои воспоминания не есть подробная автобиография, они составлены из описания отдельных событий и впечатлений моей личной жизни, рассказов об ученых разных поколений.
ЧАСТЬ I
ГЛАВА 1
ДЕТСТВО, ЮНОСТЬ
Семья. Мои родители были коренными жителями Казани. Отец, Алексей Лаврентьевич Лаврентьев (родился в 1875 году), был незаконнорожденным и воспитывался в чужой семье, его детство было очень тяжелым, сам он никогда о нем не рассказывал. После гимназии он поступил в университет и жил самостоятельно, на стипендию. Мать, Анисия Михайловна Попова, родилась в 1863 году. Отец матери — солдат, навещал свою жену (мою бабушку) один-два раза каждые два года и снова возвращался в армию. Он умер сравнительно рано и оставил семью в пять человек — три девочки и два мальчика. Мои тетки рано овдовели и стали сельскими учительницами, мои дяди тоже умерли рано, они также получили образование. Мать кончила приходскую школу, до замужества работала портнихой.
Родители поженились в 1895 году, когда отец, после окончания университета, получил место учителя математики в Казанском техническом училище.
Вскоре после женитьбы отец с матерью поселились на окраине Казани, место называлось “Дача Новиковой”. Несколько слов о “Даче”. Купчиха Новикова приобрела на окраине Казани лесной массив площадью примерно в 3—5 квадратных километров, построила там около 20 деревянных домов на одну, две и четыре квартиры. Небольшая часть площади была засажена фруктовыми деревьями, основная часть площади осталась нетронутой в виде парка. Перед смертью Новикова завещала “Дачу” двум своим племянникам. В завещании было оговорено: 1) построенные дома сдавать, 2) ничего нового на территории не строить, а землю не продавать. Территория “Дачи” имела естественные границы — глубокие овраги, речка Казанка.
Мои родители поселились в четырехквартирном доме. Вместе с нами жили также моя бабушка, мои двоюродные сестры и двоюродный брат (их мать была сельской учительницей и поместила их у нас, чтобы они могли учиться в гимназии).
Сохранились в памяти бабушкины рассказы. Хотя она научилась читать самоучкой, но читала очень много и обладала исключительной памятью. Когда родители уходили (в театр, в гости), бабушка пересказывала мне романы Жюля Верна, Майна Рида, Старый и Новый завет и многое другое. Мои родители со своими друзьями очень любили катание на лодках, особенно весной в разлив, под парусами, по Казанке и по Волге. Уезжали на целый день, возвращались часто поздно вечером.
Эти годы памятны еще тем, что я заболел тяжелой формой малярии и болел более двух лет. Летом 1909 года по совету врачей меня повезли в Крым: до Симферополя — поездом, а дальше до Алушты — на лошадях. Моя мать была хозяйственной и везла с собой большой сундук (одежду, керосинку, утюги и т.п.). Сундук не один раз падал, раскрывался, вещи вываливались. Родители сильно ссорились — зачем было брать столько вещей. Впечатлений было много, особенно запомнились море с прибоем, галька. Ездили на лошадях на вершину Ай-Петри, возвращались обратно пешком, по тропкам — бегом.
Германия. В 1910 году отец успешно сдал магистерский экзамен по механике в Казанском университете и был командирован на два года за границу, в тогдашние центры математической науки — Геттинген (один год) и Париж (один год).
Выехали в том же году осенью. В Берлине была пересадка. Мать купила шляпу — широкую, круглую. Когда переходили одну из центральных улиц (Унтер-дер-Линден), ветром шляпу сдуло с головы, и мы все трое бросились за ней. Движение (большое — экипажи, машины) было нарушено, раздались полицейские свистки. Все же шляпу поймали, штраф за нарушение уличного движения заплатили, родители долго спорили, кто виноват.
В Геттингене поселились в двухкомнатной квартире недалеко от университета на окраине города. Меня устроили в немецкую школу. Язык я знал совсем плохо, и хотя мне было десять лет, попал в первый класс, где в основном учились восьмилетние. В школе я оказался в изоляции — на меня показывали пальцем — russe, russe. Учитель также был недружелюбен. Однажды, когда я допустил несколько ошибок в диктанте, он несколько раз больно ударил меня линейкой по спине. Во время перемены, на школьном дворе, мои одноклассники, рассчитывая на снисхождение учителя, начали меня толкать и давать волю кулакам. Я пришел в ярость и начал лупить мальчишек и кулаками, и ногами. Больше я в школу не ходил, мне наняли учительницу — фройляйн Ротт. Кроме того, каждый вечер отец читал мне по-немецки сказки братьев Гримм. К весне я уже сносно понимал и говорил по-немецки. Установились знакомства и совместные игры в войну с мальчишками, жившими поблизости. Все же я чувствовал себя одиноким.
Вскоре после нашего приезда в Геттинген родители познакомились с русскими математиками, приехавшими из разных городов России. Среди них были Лузины (муж и жена, из Москвы), с которыми сразу установилась дружба, сохранившаяся на долгие годы. В русскую колонию ученых (математиков) также входили: Марчевский и Давац (ученики С.Н. Бернштейна из Харькова), Гроссман, Тернеридер Софья Израилевна (ученица Бернштейна), фон Отт (из Нижнего Новгорода). Все часто собирались у нас. Говорили о научных проблемах, о лекциях крупнейших в ту эпоху ученых таких, как Гильберт, Рунге (приближенный анализ), Прандтль (механика) и др.
Рассказывали о подходах к проблеме четырех красок. Эта проблема ставится очень просто: плоская область D разбита на n частей: D,, D2,., Dn. Требуется доказать или опровергнуть примером теорему: при любой D и любом п можно, имея краски четырех цветов, закрасить каждую Di одной из них так, чтобы граничащие друг с другом области были окрашены разными цветами. Уже тогда было доказано, что пяти красок достаточно, есть простейшие примеры разбиения, когда трех красок мало. За истекшие 65 лет было много безуспешных попыток получить решение; был один математик, который пытался решить эту проблему всю зрелую часть своей жизни. Я также увлекся этой проблемой и безуспешно пытался рисовать самые разные разбиения области, для которых четырех красок было бы недостаточно.
Наряду с научными и околонаучными разговорами вспоминали разные истории из жизни геттингенских ученых, особенно про самого крупного, Гильберта. Как-то у Гильбертов собрались гости, и когда все уже сели за стол, жена Гильберта увидела, что муж забыл надеть галстук: “Давид, иди скорее и надень галстук”. Гильберт ушел. Прошло более получаса, а Гильберта все нет. Жена пошла в спальню и увидела, что Давид мирно спит — Гильберт был очень рассеянным и когда пришел в спальню, уже забыл про гостей и зачем пришел, разделся, лег в постель и уснул.
Второй, более интересный случай. Геттингенский университет расположен на Вендерштрассе — главной и самой длинной улице города. Городской совет постановил проложить вдоль нее трамвайную линию. Гильберт, которому сообщили об этом решении, собрал Совет университета. И городским властям было направлено такое письмо: “Университет возражает против прокладки трамвайной линии по Вендерштрассе, так как шум будет мешать работе. Если линия все же будет построена, то университет будет переведен в другой город”. На следующий день Гильберт получил извещение, что строительство трамвайной линии отменено.
В Геттингене я очень сблизился с Н.Н. Лузиным. Во время прогулок и дома, в ненастные дни, Лузин покорял меня историями из своего детства, много рассказывал из Конан Дойля и Жюля Верна. Любил ставить неожиданные задачи — скажем, можно ли малыми толчками повалить фонарный столб?
Наверное, с того времени и приобрел я вкус к подобным задачам. Теперь, когда через мои руки прошли сотни ребят и молодых людей, идущих в науку, я твердо убежден — нет ничего лучше для опробования интеллекта, чем попытка решить с виду простые житейские задачи. Ведь само рождение науки было связано прежде всего с желанием человека объяснить, осознать, а потом и использовать загадочные явления природы.
Опыт говорит, что при одинаковых природных данных, чем раньше мальчик или девочка начнут приучать свой интеллект к поискам интересного в окружающем мире, к поискам объяснения явлений природы, к решению трудных задач, тем больше шансов, что успех в науке придет к ним раньше и будет значительнее.
Я и сейчас люблю задавать ребятам (да и взрослым) такие задачи. Например, почему при подводном взрыве над водой взвивается фонтан? Или почему, если сильно закрутить костяшку на счетах, стоящих на боку, она начнет подниматься вверх? Или почему плавает уж? Кстати, чтобы ответить на последний вопрос, пришлось провести целое научное исследование.
По дороге в Париж в августе мы остановились на месяц в Швейцарии, в маленьком местечке Вегис на берегу Фервальштадтского озера. Туда же вскоре приехали Лузины, и большую часть времени мы проводили вместе. И родителей, и Лузиных вначале сильно угнетала “культура”. Мы привыкли купаться на Волге в любом хорошем месте, кипятить чай и завтракать, сидя на песке, на траве, на бережке. Попытки реализовать эти привычки в Вегисе кончались неприятными разговорами с полицией и штрафом. Всюду, где мы хотели пристать, чтобы покупаться и позавтракать по-российски, висели плакаты “Частная собственность, приставать запрещено”. Все же месяц прошел приятно и интересно. Много гуляли по берегу. Запомнился музей, посвященный создателю единой Швейцарии Вильгельму Теллю. Совершили несколько прогулок на ближайшие вершины с замечательными панорамами на снежные горы.