есть статью инженера А или Б в известной ему книге (журнале); второй — поехать в Ленинград на одну из выставок, где в таком-то зале можно увидеть реализацию “моей” идеи давностью от 10 до 100 лет; третий — он признавал идею интересной и советовал, с кем из специалистов лучше всего кооперироваться.
В те годы я познакомился с группой конструкторов нового оружия, сыгравшего огромную роль во время войны и получившего название “Катюша”. В группу входили не только артиллеристы, но также химики, инженеры, специалисты по вездеходам и танкам. Именно тогда я впервые познакомился с проблемой пробивания танковой брони.
В 1938 году Президиум АН СССР принял решение о повышении дисциплины в академических учреждениях. При опоздании до двадцати минут полагался выговор, а более двадцати — увольнение с работы. Запомнились два случая. Случай первый — со мной. Я жил тогда в Машковом переулке. Автобусы были сильно перегружены, с подножек снимали. У меня было критическое время до начала работы, и я вскочил на ходу на подножку автобуса. На ближайшей остановке милиционер стал снимать меня оттуда. Как раз незадолго до этого инцидента я получил удостоверение о присвоении мне ученой степени доктора. Показал удостоверение милиционеру, сказал: “Спешу к больному”. Все обошлось благополучно — в институт я попал без опоздания.
Другой случай был неприятнее. Кто-то, проходивший мимо кабинета П.С. Новикова, заметил, что из-под двери идет дым. Дверь вскрыли, вошедшие увидели тлеющий диван, а на нем спящего Новикова. Дело в том, что он работал до глубокой ночи и вообще привык поздно ложиться. В институт он пришел вовремя, но сильно не выспавшись. Лег на диван, закурил и уснул. Позже было признано, что выгоднее ученых перевести на более гибкий режим.
Выборы в Академию наук Украины.
В начале 1939 года в Москве проходили очередные выборы в Академию наук. Я был выдвинут одновременно и по Отделению математики, и по Отделению механики. К моему большому огорчению, я не получил нужного числа голосов ни там, ни тут. В тот же период готовились выборы новых членов Академии наук УССР. После провала в Москве мне предложили избираться в Киеве, на что я дал согласие и был избран по Отделению математики.
Первый разговор с президентом Академии Украины А.А. Богомольцем продолжался более двух часов. Александр Александрович расспрашивал меня, в чем я вижу главную задачу математики, с какими другими науками следует ее теснее связать, есть ли у меня ученики, которые поехали бы в Киев.
Скоро из Киева пришла телеграмма о том, что меня выбрали директором Института математики АН УССР. Отправившись в Киев принимать дела, я случайно оказался в одном купе с А.А. Богомольцем. Эта вторая встреча была очень удачна. Богомолец рассказал много интересного об организации Украинской Академии наук и о людях — главных участниках создания большой науки Украины.
Я узнал А.А. Богомольца как человека большой эрудиции и принципиальности. Уже тогда он пользовался глубоким уважением и доверием в высших правительственных кругах как Киева, так и Москвы. Богомолец предоставлял ученым возможность быстро создавать институты и лаборатории по передовым проблемам науки, он сам следил за их успехами, помогал при трудностях и не стеснялся в случае необходимости обращаться за помощью в высокие инстанции. Например, он рассказал мне, как обращался в ЦК Компартии Украины с просьбой помочь развернуть на Украине исследования в области ядерной физики. Дело это было дорогостоящее, но руководители партии на Украине поняли значение проблемы, и не только научное. Поэтому именно на Украине впервые в должном масштабе развернулись столь важные работы. Впоследствии, когда международная обстановка заставила нас создать атомное и термоядерное оружие, научный задел, накопленный в тот период украинскими учеными, сыграл неоценимую роль. И до сегодня Объединенным институтом ядерных исследований в Дубне руководит выросший в Академии наук Украины Н.Н. Боголюбов.
Из киевских академиков я хорошо знал еще по Парижу Н.М. Крылова — специалиста по проблемам устойчивости (учеником Крылова и его главным соратником был тогда еще совсем молодой Н.Н. Боголюбов). Понаслышке я знал также Д.А. Граве — специалиста в области алгебры и теории групп. Граве не имел больших самостоятельных результатов, но зато умел к своей тематике привлечь молодежь. Школа Граве известна и сегодня — осталось немного прямых учеников, но очень много внуков, правнуков и праправнуков со своими алгебраическими школами. Мировой известностью пользуется школа недавно умершего академика А.И. Мальцева (Новосибирск), школа Б.Н. Делоне и другие.
В начале моей деятельности на посту директора Института математики АН УССР на меня было немало нападок, пытались даже уличить меня в математической неграмотности. Но я выбрал простую тактику: работать и не обращать внимания на атаки. Я занялся прежде всего молодежью, среди которой оказалось много способных ребят, с удовольствием перешедших на мою тематику. Тогда же завязались дружеские отношения с Николаем Николаевичем Боголюбовым, сохранившиеся без сучка и задоринки до сегодняшнего дня, несмотря на сильные различия в характерах.
Семья у меня в то время жила в Москве, а я — то в Москве, то — в Киеве. В таком же положении были еще несколько человек, вновь избранных в Академию: мы ждали окончания строительства академических домов. Большей частью я останавливался в здании Президиума, где было выделено несколько комнат для приглашенных.
Расскажу об одном случае, позабавившем многих. Случилось так, что в одной комнате со мной поселился вновь избранный академик Н.Н. Гришко (антилысенковец). Он был директором экспериментального хозяйства, расположенного под Киевом, и бывал в Киеве наездами. Я любил утром заниматься дома, а Гришко уходил рано. Однажды он ушел, спустя два часа собрался уходить и я, надел пальто — рукава по локоть, подол чуть ниже пояса. На улице — мороз, а надеть пальто Гришко я не мог, он был раза в два ниже и тоньше меня.
Около двух часов дня вернулся Гришко и с хохотом рассказывал, как ему было трудно ходить: чтобы полы не волочились по земле, их приходилось держать рукой. Поставил на стол бутылку ликера собственного производства. Выпили, поговорили о Лысенко. Гришко: “Я говорю Трофиму: я покажу тебе шестерых моих детей. Я черный, жена белая, а у них цвет волос распределен точно по Менделю. Нет, не верит ни мне, ни Менделю.”
Вскоре Гришко убежал на вокзал. Через час я собрался уезжать, взял с вешалки пальто — что такое? Опять рукава по локоть, подол чуть ниже пояса. Пришлось взять другое пальто в долг, а Гришко послать телеграмму: “Прошу вернуть пальто тчк Завтра еду Москву мягким”. Получил ответ: “Твое пальто надоело зпт посылаю нарочным на вокзал для обмена”.
ГЛАВА 5
СОРОКОВЫЕ ГОДЫ
Начало войны.
В июне 1941 года один мой сотрудник защищал докторскую диссертацию; на защите были гости из Москвы, приехавшие обсудить новые задачи. После защиты состоялся банкет, потом гуляли по Владимирской горке, была замечательная звездная ночь.
В пять утра нас разбудила канонада — это был первый налет фашистской Германии на Киев. Мы поняли, что это не учебное мероприятие ПВО, ибо на улицу высыпало много народу, а милиция не требовала, как во время учений, идти в укрытие. В тот же день мои гости и я выехали в Москву.
Москва переходила на военный режим. Большинство сотрудников Академии наук, связанных с техникой, были привлечены к работе по оборонной тематике. Перестраивались на военный лад институты самой Академии (Н.Н. Семенова, А.Ф. Иоффе, И.В. Курчатова и др.). На этом же основании решением Президиума АН директором Математического института вместо И.М. Виноградова был назначен С. Л. Соболев. В институте были усилены работы, связанные с артиллерией, — начались исследования по устойчивости полета снарядов с жидким наполнением (М.А. Лаврентьев, Л.В. Келдыш, несколько позже
С.Л. Соболев). Соболев и я были привлечены в КБ для расчетов по проектам Г.И. Петрова. Через несколько дней вышло решение об эвакуации Академии наук. Математический институт во главе с СЛ. Соболевым переехал в Казань. Туда же уехали моя семья и родители. Я оставался в Москве для работы с Г.И. Петровым, эта работа считалась очень важной.
Как и многие москвичи, я был тогда зачислен в “пожарники”. Начались налеты на Москву, немцы бросали бомбы с зажигательным устройством. При тревоге “пожарники” поднимались на крышу и сбрасывали упавшие зажигалки. Налеты происходили почти каждую ночь, таким образом, ночи приходилось проводить на крыше, по месту жительства (для меня — шестиэтажный дом в Машковом переулке). Были хорошо видны пожары; одна бомба попала в соседний дом. Самолет летел совсем низко, был хорошо слышен свист бомбы, при взрыве наш дом сильно тряхнуло.
Уфа. Военные задачи.
Академия наук Украины была переведена в Уфу, туда поехал и я с семьей. Первая зима была самой трудной. Всей семьей из пяти человек жили в гостинице, на шести квадратных метрах. Дети несколько раз болели. Я большую часть времени проводил на работе. Украинской Академии было предоставлено два здания: в одном из них одну комнату занимал Институт математики, где я первый год проводил основную часть времени. Там же работали Н.Н. Боголюбов, С.Г. Крейн, И.З. Штокало, Г.И. Дринфельд. Мы с Крейном занимались проблемой устойчивости снарядов, я вел также расчеты по тематике Г.И. Петрова. Несколько позже наладилась связь с одним из заводов — удалось выяснить причину неустойчивости в работе одной детали.
Второе здание, предоставленное Академии, — бывшая мечеть на Тукаевской улице — было отдано Институту механики, где я также проводил значительную часть времени над модельными экспериментами по устойчивости и звуковым эффектам разных артсистем.
Работали много, иногда ночами. Холод стоял лютый, обогревались железной печуркой-буржуйкой и нагревательным реостатом. На весь институт был один маленький токарный станочек, работали на нем в две смены. Я тоже овладел этой техникой и, случалось, вытачивал себе приспособления для опытов.