– Да брось ты, – Жиль смеется вполне искренне. Слава богу, не говорит вслух то, о чем, вероятно, думает: кто я и кто ты, тоже мне, покоритель сердец…
К сожалению, он прав. Ни тогда, ни, собственно, сейчас не могу похвастаться ни внешностью звезды телесериалов, ни особыми жизненными достижениями.
– Хорошо, сделаю. Привози свои подарки и говори, как связаться с твоей знакомой.
Итак, несколько лет назад я прибыл в Москву, имея в багаже аккуратно завернутый сыр и бутылку красного. Странно, всегда думал, что ценители прекрасного достойны чего-то более изысканного, но да ладно, им, ценителям, виднее. Моё дело курьерское.
***
В первый раз мы встретились в каком-то маленьком кафе в центре. На Ксани плащ в стиле ретро и кокетливый шёлковый шарфик на шее. Ксани обожает шелковые шарфики и блузки. О, бедный мой кошелёк, и без того временами такой тощий, что кажется, что он сидит на диете вместе со мной и Ксани. Но это будет потом.
В тот осенний день до этого было еще далеко. Тогда я просто получал удовольствие, глядя на неё. Так непохожую на всех моих тогдашних русских знакомых. Без стеснения разглядывающую меня своими светло-карими круглыми глазами, временами заправляющую за уши каштановые волосы, никак не желающие укладываться в строгое каре. Прикусывающую пухлую нижнюю губу, когда она не понимает, что я ей говорю. Мы говорим на странной смеси английского, французского и русского, которая потом станет нашим «семейным» языком. Но это будет потом.
В тот осенний день до этого было еще далеко. Кажется, мы просидели в кафе часа два. И все это время больше всего на свете мне хотелось запустить руку в непослушные каштановые волосы и поцеловать нежно-нежно пухлую нижнюю губу. Да здравствуют лингвистические барьеры, да уйдут в тень до времени все преподаватели и учебники иностранных языков. Я специально говорю сложными конструкциями и не брезгую сленгом, в конце концов, я не просто француз, а молодой француз. Мне простительно. Тешу себя мыслью, что это делает еще более впечатляющим мой «французский шарм», дополняя единственный приличный костюм и шелковый шейный платок, что получил от бабки в подарок на совершеннолетие.
– Кажется, мы забыли в кафе твой подарок, – я останавливаюсь как вкопанный посреди узкого тротуара. – Ты знаешь, что там было?
– Знаю, конечно. Жиль сто раз меня спросил, какой сыр и какое вино я люблю. Так что никакого сюрприза. Давай не будем возвращаться, к тому же его уже кто-нибудь с собой прихватил. Ну и чёрт с ним. – Она небрежно машет рукой куда-то в сторону, где, наверное, должен сидеть в засаде тот самый черт. – Ты же не расскажешь Жилю?
– Ни за что, даже если он будет пытать меня рассказами о преимуществах разных форм инвестиций.
Мы заговорщицки хихикаем. Бедный мой друг. Правильный, рациональный, такой прямой и честный Жиль. Тогда мы предали тебя в первый раз.
***
Я даю Жилю полный отчет о встрече. Отчет почти правдивый, если опустить детали с забытым в кафе пакетом и то, что встречались мы не раз и даже не два.
Все мое тогдашнее пребывание в России свелось к Ксани. Мне наплевать на Кремль, на легендарный Арбат и прочие «места, которые вам надо обязательно увидеть в Москве». В Москве я хотел видеть только её. Ускорять шаг, едва завидев у выхода из метро или на углу улицы знакомый бежевый плащ. Шарфики были каждый раз новыми, тогда я еще не выучил наизусть их цвета и узоры. Впрочем, я их так и не запомнил…
– Рене, опять ты всё перепутал, я же просила принести мне с турецким огурцами, а не этот с геометрией. Ты удивительно невнимательный. – Она смотрит на меня со смесью жалости и раздражения во взгляде. Я не спорю, потому что не хочу, чтобы её глаза из светло-карих превратились в почти черные. Я не люблю чужие черные глаза. Возможно, излишне суеверен.
Мы гуляем по огромному городу или просиживаем часами в каком-нибудь недорогом кафе. На дорогие рестораны у меня почти никогда нет денег, но в ту осень для нас это было неважно. Или тогда она еще просто не решалась сказать мне об этом.
До этого еще несколько лет:
– Опять в нашу забегаловку пойдем. Только не повторяй мне в сотый раз, что там самый вкусный кофе и самые лучшие круассаны во всей Франции. Лучше остаться дома, чем опять видеть одни и те же лица, от которых меня уже скоро тошнить начнет, как и от тех круассанов. Когда же, наконец, съездим куда-нибудь. Господи, ты как Жиль – до Парижа всего ничего, а для нас туда поехать, что в экспедицию на край земли.
Она надувается, с размаху плюхается в кресло перед камином, демонстративно отворачивается и делает вид, что смотрит в окно. Мне очень хочется сделать замечание и попросить не портить кресло, которое привыкло к более деликатному обращению. Сказать, что ценительница всего старого и изящного могла бы бережнее относиться к мебели, помнящей ещё эпоху Людовика XIV… Но я просто пожимаю плечами и не очень убедительно обещаю:
– Хорошо-хорошо. Поедем на следующей неделе.
В тот свой приезд я почти растерял своих прежних русских знакомых, напрасно искавших со мной встречи и уставших от моих не очень убедительных отговорок. Если я с кем-то и виделся, то был невнимателен и неинтересен. Наконец, я забыл их всех.
Она провожала меня в аэропорту.
– Я рада, Рене, что случай нас свёл. Нам ведь было хорошо вместе, правда? Ты классный, с тобой… легко и, не знаю, как это лучше сказать, но, надеюсь, ты понимаешь. Теперь могу сказать, что у меня во Франции два хороших друга. Ты ведь будешь мне писать и звонить. Или я тебе. Ты же не против?
Я не против. Больше всего я хочу прижать её к себе и зарыться в непослушную каштановую гриву. Вместо этого я произношу что-то дежурно-нейтральное и пожимаю её протянутую руку.
В последний момент опомнились, что оставили на стойке подарки для Жиля, которые едва не постигла участь пакета, забытого нами в маленьком московском кафе. Им повезло больше. Жиль получил своё.
***
Об их свадьбе воспоминания смутные. Самое отчетливое: мне слегка жмут туфли, мне неудобно в смокинге – отвык у себя в деревне от приличной одежды, да и от большого общества тоже. Шумные компании и семейные праздники решительно не для меня. Я сижу рядом с виновниками торжества и жду, когда, наконец, отзвучат приветственные речи и можно будет где-нибудь уединиться.
– Рене, хочу сказать спасибо, что приехал. Ты так хорошо говорил, лучше всех, самое приятное поздравление было твое.
Как же она хороша в своем серебристом длинном платье с диадемой на каштановых волосах, сегодня уложенных в сложную прическу. Наверное, в моих глазах отражается то, что не должно в них отражаться.
Какое-то время мы молчим. Я смущаюсь от своих несвоевременных мыслей. О чем думает она, даже не пытаюсь понять, боясь нафантазировать бог знает каких глупостей.
– И подарок твой самый лучший. Не то что все эти стандартные мясорубки и какие-то еще уродцы от Старка. От них, правда, Жиль в восторге, думаю, в ближайшие дни его с кухни не вытащить, будет осваивать и экспериментировать.
Я слегка краснею при упоминании о подарке.
***
– Паскаль, ты поможешь мне выбрать подарок? Пригласили на свадьбу, хочу подарить что-то нестандартное.
– Скажи честнее, что-то не очень дорогое, потому что денег, как всегда, кот наплакал, а произвести впечатление нужно. На кого: на него или на неё?
– На обоих. Паскаль, не мучай вопросами, лучше придумай что-нибудь.
Паскаль- это моя бабка, не разрешающая себя называть бабушкой. Это оскорбляет её женское и артистическое самолюбие, поэтому с детства привык называть её театральным псевдонимом. Согласитесь, Паскаль эстетичнее, чем Мелани. Я тоже так считаю.
– Если не ошибаюсь, подарок для того сумасшедшего, который ничего лучше не придумал, чем притащить жену из России. А ты говорил, что он само благоразумие.
– Послушай, во-первых, ничего особенно сумасшедшего в русской жене я не вижу. Не хуже вьетнамки или польки. Во-вторых, ты мне собираешься помогать или нет.
– Собираюсь, собираюсь, – Паскаль не без труда поднимается из глубокого кресла. Да, изящество дается ей теперь непросто, она ведь совсем стара, моя любимая Паскаль, острая на язык, порой откровенная до жестокости, но такая мудрая и … такая красивая.
Паскаль что-то ищет в недрах своей необъятной библиотеки. До меня доносится шорох бумаг, глухой стук переставляемых томов и тихое недовольное бормотание. Я не тороплю.
– Вот, держи. И тратиться не придется, и впечатление произведешь. Если не путаю, твои друзья начинающие коллекционеры. Надеюсь, оценят по достоинству. Альбом акварелей их известной персоны – Максимилиана Волошина. На мой-то взгляд, художество посредственное, но стоит недешево. Когда-то давно по случаю купила в России, а теперь вот пригодился.
– Спасибо, что бы я без тебя делал, я люблю тебя, Паскаль.
– Иди с глаз долой. Врать и льстить у тебя плохо получается. – Она воспроизводит свой коронный сценический жест «оставь меня навсегда» и берет в руки театральный журнал. Аудиенция окончена. Что Паскаль думает по поводу фоторамки, приобретенной на «аукционе» и нахально потеснившей родственников на каминной полке, она скажет позже.
***
На Жиля мой подарок, кажется, впечатления не произвел. Не удивительно. Уверен, что всё его «увлечение прекрасным прошлым» не более чем вычитанная где-то рекомендация о том, каким должен быть успешный бизнесмен, отвечающий требованиям к членам клуба «Я делаю свою жизнь образцом для зависти и подражания».
Кухня – другое дело. О, обманутый мой друг, я в вечном долгу перед тобой за паштеты, ризотто, террины, крем-карамели и бесчисленные шарлотки, которыми ты скрашивал наше существование в скудные студенческие годы, когда мы снимали на двоих малюсенькую квартирку в Бордо.
Я помню, как озарялось твое лицо, когда ты находил на полках затхлых букинистических лавчонок потрепанную книжку с «лучшими рецептами от …».
Я помню, как ты, приглушив звук, чтобы не слышали соседи, смотрел «вкусные» передачи, а потом отправлялся на кухню, куда входить запрещалось под страхом крупной ссоры, пока ты не закончишь колдовать над сковородками, мисками и кастрюльками.