Я помню, как сокрушался ты по поводу случайной кулинарной катастрофы. Как спрашивал: «Ну, как тебе?». И в этом твоем «Ну, как?» звучали гордость, надежда и волнение. В эти моменты ты был похож на Паскаль, которая, возбужденная и разгоряченная, вбегала в гримерку, куда я перебирался в антракте, – Ну, как тебе?
Мне всегда всё нравилось. Я не очень строгий судья.
– Тебе повезло. Муж, обожающий готовить, это просто находка.
– Можно считать, что мне вообще повезло. Вытащила лотерейный билет с выигрышем. Помнишь, я тебе говорила, что еще девочкой цель себе поставила – из России уехать. Не жить тамошней жизнью, скудной и скучной. Для меня однообразие и скука как удавка, не могу без новых впечатлений, без новых знакомых, на худой конец, хоть шторы и стулья поменять. – Она смеётся, а в её смехе мне чудятся грустные нотки, не приличествующие новобрачной.
– Ты счастлива? Любишь его?
– Разумеется, счастлива. И Жиля люблю. Он ведь славный, правда?
Мы еще делаем вид, что всё идёт и будет идти положенным чередом. Но для себя мы уже все поняли.
***
Я не могу точно сказать, когда это было, у меня всегда сложности с датами и цифрами. «Советую тебе занести дату своего рождения во все гаджеты, иначе в какой-нибудь ответственный момент ты не сможешь её вспомнить и начнешь блеять что-то невразумительное. А у тебя и без этого часто не самый умный вид, если не сказать идиотский», – Паскаль, как всегда, права в своей безжалостности.
Это произошло, когда на улице было пасмурно, мелко и противно моросило, а деревья в нашем саду еще не решили, стоит ли им уже выпускать первые листочки или еще лучше подождать.
Она стояла передо мной, замерзшая, мокрая, в совсем неромантичной куртке и джинсах, забрызганных нашей сельской грязью. Намокшие волосы, которые не закрывал сползший капюшон, мокрыми веревками падали на глаза, она тщетно пыталась их сдуть на лоб. Руки у неё были заняты. Еще бы, ведь в каждой руке по ручке от чемодана. Два огромных чемодана, кажется, такие тяжелые, что она с трудом их удерживает, еще чуть-чуть и просто бросит на влажную от весенней мороси дорожку.
– Что ты тут делаешь? И как ты меня нашла?
О, моя изысканно-артистичная Паскаль, ревнительница хороших манер. Тебе было бы за меня не просто неловко, ты бы умерла от стыда за мою невежливость, выходящую за привычные для меня рамки. «Может быть, ты все-таки с её поприветствуешь как полагается приветствовать женщину, даже если она пожаловала к тебе без приглашения и выглядит не очень привлекательно. И долго собираешься держать её под дождем?»
– Привет, – немного охрипший голос Ксани выводит меня из оцепенения. – Можно, я войду? Очень замерзла и промокла. Так хочу кофе с коньяком, иначе, кажется никогда не согреюсь.
Я отхожу от двери, перестав изображать банковского охранника на дежурстве, она входит в полутемный коридор. Нет, не в коридор и не в дом. Она опять вошла в мою жизнь, откуда просто отлучалась на некоторое время по не особенно важным и не особенно интересным делам.
В первый раз мы по-настоящему вместе. Я зарываюсь лицом в каштановую гриву, я целую глаза цвета благородного ореха, я ласкаю узкие покатые плечи, я покусываю маленькую грудь и сжимаю крутые, немного тяжеловатые бедра…
– Почему ты приехала ко мне?
Она не отвечает, просто подставляет для поцелуя пухлую нижнюю губу.
«Разумеется, она приехала к тебе. Полагаю, что ты единственный холостяк в их семейном окружении. К тому же рохля, у которого можно пожить бесплатно, пока не подвернется что-то более подходящее. Это же очевидно». Да, бабуля, это же так очевидно. Но самые очевидные ответы не приходят нам в голову, когда мы счастливы. А я был счастлив.
Три месяца того необыкновенного лета. Нашего оранжевого лета. Нашего оранжевого неба на руках. Три месяца нашего оранжевого счастья. Мы забросили работу, мы забыли о делах, мы ездили, куда глаза глядят, не имея ни конкретной цели, ни маршрута. Не зная вечером, где будем на следующий день утром. Знакомясь со случайными попутчиками, чьи имена и лица забывали навсегда, останавливаясь в забытых богом городишках и проводя ночи на скрипучих старинных кроватях. Наслаждаясь едой в дорогих ресторанах и деревенских забегаловках. Мы истратили свои скудные сбережения, и я даже решился попросить денег у Паскаль под «учти, ты своими руками урезаешь размер своего наследства». Наконец, закончились и они.
***
Звонок Жиля раздался, как всегда, рано утром. Не могу сказать, что совсем врасплох, к чему-то подобному я готовился. Как оказалось, готов я не был.
– Она у тебя. Молчи. Я знаю, что у тебя. Нашел в компьютере поиск маршрута до твоей дыры. Ты сволочь, гад. Предатель.
Я обо всем этом догадываюсь и без его подсказки, и поэтому молчу. Жду, когда он закончит орать, потому что слов ему перестанет хватать.
– Я все понимаю. У нас не сложилась семейная жизнь, хотя, уверен, что мы могли бы всё наладить, договориться. – Он уже почти спокоен, мне даже кажется, что говорит Жиль не со мной, а в который раз проговаривает много раз говоренное самому себе или ведет воображаемый диалог с Ксани.
– Но тут поваляешься ты… – его голос опять переходит на крик. Да что там на крик, на визг, если уж описывать ситуацию максимально близко к реальности. – Ты – полное ничтожество. Без настоящего образования, вечно без денег, без настоящей работы, без целей… Не красавец, не умный, ленивый и аморфный как медуза на берегу. – Что-то похожее я временами слышу от Паскаль, правда, слушать её хорошо поставленный голос -годы службы в Комеди Франсез даром не проходят – куда как приятнее чем визг неудавшегося мужа своей женщины. – И не возражай мне, не первый год тебя знаю. Всё, всё у нас могло бы с ней быть хорошо, я так её люблю. Я что угодно готов сделать, только бы она была счастлива. И вдруг – ты…
– Хотелось бы уточнить, – я не даю ему договорить, впервые открыв рот, чтобы прервать его гневную тираду, пошедшую на второй круг и начавшую уже надоедать. – Хотелось бы напомнить, что мы практически не виделись со дня вашей свадьбы, даже переписывались и перезванивались редко. Это первое. И второе. Я её не звал. Она приехала ко мне сама. Неожиданно и без всякого предупреждения. Ксани свободная женщина и вольна сама решать, где ей лучше. О себе я всё услышал и всё понял. Но еще раз звонить мне не советую. Рискуешь услышать правду о себе. И не вздумай приезжать. Я, может быть, и медуза на песке, и жалкий тип, ни на что не способный. Но одно я делаю очень хорошо – стреляю. Особенно по непрошенным гостям, которые мне не по нраву.
Отбой.
Я не слышал, как она подошла. Она ходила по дому босиком, часто пугая меня внезапным появлением. Видимо, давно стояла в дверях, так что пересказывать разговор не было смысла.
– Знаешь, Ксани, я никогда не спрашивал, почему ты от него ушла. Хочу спросить сейчас, раз твой славный Жиль так невежливо о себе напомнил.
– Скажу. Он скучный. Предсказуемый и скучный. У него все по плану: работа, курсы квалификации, очередной сертификат, расходы. Даже развлечения. На следующей неделе идем в гости к шефу, первый раз пригласил, это очень важно. В воскресенье обед в охотничьем клубе, а вот в конце месяца можем и на Гранд Опера замахнуться. – Она так мастерски копирует голос Жиля и его манеру штудировать расписание дел в телефоне, с которым, наверное, и ночью не расстается, что я невольно прыскаю. – А я так не могу. Кажется, я все время и всем об этом говорила. Он не смог этого понять. С тобой, Рене, не так. Вернее, было не так. Боюсь, что ты тоже рискуешь стать предсказуемым и скучным. Только на свой лад. Предсказуемым даже в своем сибаритстве и лени. Извини, не хотела тебя обидеть.
– Ты никогда не сможешь меня обидеть. – Я слишком, как показало время, поторопился со своей категоричной уверенностью. – Я тебя люблю. А ты?
Она не ответила. Честность – одно из её достоинств.
Мне показалось, я услышал слабый треск – первая трещинка в наших отношениях образовалась почти беззвучно. Скорее всего, это всего лишь треснул старый буфет, он на своем долгом веку еще и не такое видел и слышал.
***
Поздней осенью случилось то, чего мы оба так боялись и в чем долго не решались друг другу признаться. Мы заскучали.
Все чаще сидели каждый в отдельной комнате, отговариваясь тем, что «работа есть работа, нам надо на что-то жить». Все чаще Ксани подолгу разговаривала с кем-то по телефону. Разговаривала, плотно прикрыв дверь. Мне разговаривать было не с кем. Разве только с Паскаль, которая в ту осень почти перестала выходить из дома, сетуя на до времени начавшиеся дожди и сырость, от чего «проклятые суставы совсем разболелись, и чертова сиделка прописалась в доме до весны».
Мне жалко Паскаль, но я одновременно вздыхаю с облегчением. До весны я могу не волноваться.
– Почему ты не хочешь познакомить меня с твоей бабкой, стесняешься меня?
– Да что ты такое говоришь! – Я притворно возмущаюсь, помня нелестное суждение Паскаль о моих артистических способностях по части лести и вранья. – Она не в самом презентабельном виде, а для неё знакомится с кем бы то ни было, если не во всем блеске – это просто исключено.
Кажется, Ксани не очень мне верит, она достаточно умна и проницательна, чтобы усомниться в моей искренности. Я же намерен стоять на своем до конца. Вот только этого мне не хватало:
– Рада знакомству. Вы та русская, о которой мне столько говорил мой внук. Для русской у вас относительно неплохой французский, хотя до совершенства еще далеко. Если хотите, могу вами заняться. Года через два, если, разумеется, жива буду, сделаю из вас человека. С вами можно будет предстать в приличном обществе. Кстати, шарф вы выбрали неудачно, напоминаете мне бывшую коллегу. Играла провинциальных простушек и наивных дурочек, пока грим не перестал спасать. Впрочем, ей даже играть не надо было, она такой и была. Кстати, как поживает ваш супруг? Совсем запамятовала спросить, уж прошу простить старуху, голова совсем никуда не годится…