Алкуин был неутомим: он создал библиотеку и скрипторий, где античные сочинения, например сочинения Цицерона, и труды христианских богословов переписывались для дальнейшего распространения. Он писал во всех жанрах тогдашней словесности: и поэмы, и жития, и похвальные слова. Удивительная гибкость ума превращала любое его сочинение в скрытый диалог. А учебники были построены как настоящие диалоги. Таков и его учебник по риторике: как и Исократ, Алкуин обращается напрямую к монарху. Но он выводит и монарха как участника учебного диалога: в его труде Альбин (иное, несколько стилизованное имя Алкуина) разговаривает с Карлом Великим, отвечает на его вопросы. Тем самым искусство красноречия всякий раз получает высшее гражданское благословение.
Риторика в Средние века принадлежала к «тривиуму», буквально «трехпутью». У нас слово «тривиальный» стало означать банальный, не изобретательный. Но «тривиум» – это совокупность трех наук: логики, грамматики и риторики. Логика учит хорошо мыслить, грамматика – хорошо писать, а риторика – хорошо выступать устно. Это вовсе не тривиальные в нашем смысле науки: в их состав входят не только правила и предписания, но и интуиция, и искусство оценки.
Грамматик – это не просто тот, кто пишет гладко, не путая падежи, но кто ценит хорошо написанные тексты, хороший стиль, строг и взыскателен к себе и находит лучшие образцы среди чужих сочинений. Благодаря грамматике возникают самые блестящие произведения. Так и оратор – не просто тот, кто говорит увлекательно, но кто умеет ценить чужие речи, кто уподобляется Цицерону, вживается в эту роль. Можно сказать, что Алкуин был дальним предшественником Константина Станиславского с его требованием входить в образ. И если ты стал столь же чутким и столь же широко мыслящим, как Цицерон, то науки вокруг тебя будут процветать.
Алкуин вслед за Цицероном утверждает, что ораторское искусство создало цивилизацию. Но если Цицерон говорил по преимуществу о самой силе речи как общем свойстве людей в отличие от животных, то Алкуин вспоминает созданный софистами миф о культурном герое, гениальном законодателе, который изобрел и язык. Для Цицерона речь – замена когтям, зубам и сильным ногам: человек слаб телом, но благодаря речи может организовать оборону, построить городские стены, создать инфраструктуру выживания. Софисты и Алкуин считали, что был какой-то великий человек, создавший речь как всеобщий закон.
Софисты доказывали, что культура создана каким-то одним человеком, в основном чтобы обосновать свой релятивизм – значит, любые законы, в том числе нравственные, можно поменять, а нынешний лидер мнений решает все. Софисты мысленно подставляли себя на место этого древнего мудреца. Алкуин мыслит иначе: древнейший мудрец – это как бы лучший друг разума, который на любой призыв разума отвечает речью и потому создает универсальную речь для всего общества. Он отзывчив, он отзывается самой Премудрости, – и его отзыв и обеспечивает социальное единство людей.
Позиция Алкуина была усвоена в культуре: так, в эпоху Возрождения некоторые ученые считали таким древнейшим мудрецом мифического Гермеса Трисмегиста, который считался одновременно богом Гермесом, учителем Моисея и предшественником Платона. Фигура Гермеса Трисмегиста позволяла объединить языческую и христианскую мудрость в едином понятии изначального благочестия. Алкуин наделяет этого первоначального мудреца умением убеждать самых диких людей, говорить и настаивать до тех пор, пока люди не будут перевоспитаны:
Тогда-то некий муж, несомненно великий и премудрый, открыл, какие средства и большие возможности к величайшим делам заложены в душе человека, если бы только извлечь их и усовершенствовать обучением. Он силой убеждения собрал рассеянных в полях и прячущихся в лесных жилищах людей в одно место, объединил и увлек их ко всяческим полезным и почтенным занятиям. Люди сначала шумно противились из-за непривычки, но потом, поддавшись его убеждению и красноречию, стали слушать его очень внимательно и сделались спокойными и тихими из диких и свирепых. И, думается мне, господин мой король, разум безмолвный и лишенный дара речи не мог бы заставить людей внезапно отвратиться от привычного и перейти к иному образу жизни[18].
Согласно Алкуину, риторика проводит слушателей через ряд статусов. Риторико-юридический термин «статус» Алкуин позаимствовал у Гермогена, но распространил не только на судебное, но и на совещательное красноречие. Если слушатели – судьи, то, например, одним «статусом» будет решение вопроса, виновен человек или нет, а другим «статусом» – какое наказание ему назначить. Тем самым риторика встроена в официальные процедуры следствия, судопроизводства и назначения наказания, но также и в официальные процедуры принятия государственно-политических решений. Напомню, что из слова «статус» произошло и название государства в современных европейских языках (state, stato, état…), то есть это такое положение дел, при котором должно быть обеспечено общее благо всех граждан. Статус – это сведение множества частных и разнонаправленных интересов, поддержанных разными речевыми формулами и разными их интерпретациями, к единым представлениям о благе и благоразумии. Без статусов невозможно ни о чем договориться, потому что каждый будет по-своему толковать и сами правила, и исключения из правил:
Если же тяжущиеся стороны согласны относительно поступка, они обращаются к спору об определении; самым названием обвинитель старается преувеличить, а защитник – преуменьшить преступление. Например, как следует называть укравшего священный предмет из частного дома – вором или святотатцем? Защитник стремится назвать его вором, ибо вор должен заплатить четвертной штраф; обвинитель – святотатцем, ибо святотатец платится головой. Этот статус называется статусом определения, ибо здесь следует определить по порядку, кто есть вор и кто святотатец, и посмотреть, под какое определение подпадает укравший священный предмет из частного дома[19].
Здесь статус – это назначение уголовной статьи. Но может быть родовой статус, подведение поступка под какой-то род, после чего наказание, скорее всего, будет снято или пересмотрено. Например, человек украл хлеб, потому что иначе умер бы с голоду. Бесспорно, он совершил преступление. Но ритор скажет, что лучше булочнику лишиться одного каравая хлеба, чем одному человеку умереть с голоду. Смерть человека – большее преступление, чем кража хлеба. То есть судебный вопрос подводится под более высокий род, под вопрос жизнеобеспечения. Итак, статус уголовного дела может меняться в зависимости от того, под какие определения мы его подводим.
Алкуин исходил из того, что ни один закон не может предусмотреть всех случаев. Слово – ненадежный хранитель истины, нужно подводить случаи под более общий род. Алкуин приводит пример с воротами:
О букве и смысле закона спор возникает, когда один ссылается на сами писаные слова, а другой сводит всю речь к тому, что, по его мнению, думал писавший. Например, закон запрещает ночью открывать городские ворота. Некто открывает и впускает в город друзей, дабы, оставшись за воротами, они не были схвачены врагами. Обвинитель упирает только на букву закона, защитник – на смысл: законодатель-де приказывал закрывать ворота от врагов, но не от друзей[20].
Очевидно, что этот спор о смысле закона можно прекратить, только подведя всю ситуацию под более общий род – спасения человеческих жизней. Как и Аристотель, Алкуин полагает, что нужно в судопроизводстве учитывать намерения: не в смысле вычитывать внутренние намерения законодателя и обвиняемого, но понимать, что законодатель всегда хочет наибольшего блага наибольшему числу людей.
Обвиняя человека, надо доказывать поэтому, что человек хотел зла не только жертве, но и наибольшему числу людей. Например, что этот человек был не просто убийцей, но что его правление было тираническим и от него страдало огромное число людей:
Спорный вопрос – это положение, по которому ведется разбирательство дела, как то: «Ты действовал несправедливо», – «Я действовал справедливо». Обоснование, используемое ответчиком, показывает, почему он действовал справедливо. Например, у Ореста, обвиняемого в убийстве матери, нет иной защиты, кроме как сказать: «Я поступил справедливо, ибо она убила моего отца». Судебный разбор – это суть, выводимая из обоснования, например: справедливо ли Орест убил свою мать за то, что она убила его отца? Главный довод – это самое сильное доказательство защитника, например если бы Орест заявил, что отношение матери и к отцу, и к нему, и к государству, и ко всему их роду было таково, что дети ее больше, чем кто-нибудь, должны бы были требовать ее наказания[21].
Как мы видим, у Алкуина судьба каждого отдельного человека связана с благом всех жителей государства. Справедливое судебное решение полезно всем гражданам, а несправедливое решение вредит всем гражданам. Система статусов, в которой «суть выводится из обоснования» и позволяет вводить в действие справедливость. Государство как «статус» (система) и поддерживает все статусы судебного процесса.
Наказание понимается Алкуином не механически, как неизбежное следствие из преступления, но как антинаграда, награда со знаком минус. Как слушатели ритора решают, заслуживает ли человек награды, так же они постановляют, заслуживает ли он наказания. Поэтому в отличие от механического принципа неотвратимости наказания в Новое время, когда, например, согласно Спинозе, «незнание закона не освобождает от ответственности», в системе Алкуина незнание закона может освободить от ответственности, если человек не заслужил наказания, не наработал достаточно на наказание.
Понятно, что если человек не знал, что нельзя воровать, и украл, то он наработал на наказание, потому что он поступил бесчестно помимо знания или незнания, воровать бесчестно вообще. Но если человек, например, не знал, что эта вещь – святыня для человека, имеет особую ценность, то он не наработал на наказание как святотатца, потому что действовал по простому сценарию кражи и может быть наказан как вор. Его намерение учитывается не в смысле чтения в его душе, приписывания ему намерения, но в смысле того, что любой человек стремится к заслугам, а преступник одержим злом и стремится к антизаслугам: