<…> Камиллу должны мы подражать, Камиллу, который, по словам Вергилия, «на родину возвращает знамена и возрождает ее». Настолько его доблесть превосходила доблесть всех остальных, что те, кто находился на Капитолии, в Ардее, в Вейях, без его помощи не могли спасти свою жизнь. Так же случится и в наши дни, и все писатели получат немалую помощь от того, кто решится написать хоть что-нибудь о латинском языке. Что касается меня, то я во всяком случае буду подражать именно ему, именно он станет для меня примером, и я, как бы ни малы были мои силы, выведу войско, чтобы бросить его на врагов, я пойду в бой, пойду первым, чтобы, воодушевить вас. Так сразимся же в этом достойнейшем и прекраснейшем сражении, дабы не только освободить родину от врагов, но чтобы в этой борьбе явился тот, кто будет более всех похож на Камилла![42]
Камилл учил, по свидетельству Тита Ливия: «Освобождать отечество надо железом, а не золотом, имея перед глазами храмы богов, с мыслью о женах, детях, о родной земле». Для Лоренцо Валлы эта мысль о родных людях и родной земле заключена в стройных периодах правильной латинской речи. Нужно постоянно очищать латинскую речь от примесей, и тогда она научит правильно мыслить жизнь родины.
Лоренцо Валла считает идеальным оратором прежде всего самого себя, хотя надеется, но на смену ему придет новый Камилл красноречия. Идеальный оратор для него – человек, умеющий очистить впечатления, очистить эмоции, оставить только самые ясные и понятные слова в языке, чтобы язык работал так же безупречно, как армейские команды. Оратор – это и полководец, ведущий войско слов в бой, и поэт, воспевающий всех прежних полководцев. Кто умеет командовать речью, тот сможет управлять людьми.
9Мыслитель, снарядивший корабль риторикиХуан Луис Вивес
Испанский ученый Хуан Луис Вивес (1492–1540) родился в Валенсии в год открытия Америки Колумбом. Как и Мигель де Сервантес, он был родом из крещеных евреев, усвоив от предков любовь к чтению. С родной Испанией он был мало связан, но зато был в центре всей европейской учености: благодаря дружбе с Эразмом Роттердамским преподавал в Лувене, нынешней Бельгии, а благодаря дружбе с Томасом Мором, автором «Утопии», – в Оксфорде.
Вивес был одним из первых пропагандистов эмпирического метода Фрэнсиса Бэкона, согласно которому знание – сила, а все достоверное знание происходит из опыта и проверяется опытом. Возможно, Вивес был первым кабинетным ученым в мире: переезжая из страны в страну, он легко находил себе заполненный книгами кабинет, который и делался его родиной. Он – предшественник всех нынешних исследователей, уютной обителью которых становится очередной университетский кампус в новой стране, лишь бы все книги были под рукой. Вивес был, как и Томас Мор, ревностным католиком – в протестантизме ему мерещился бунт черни против высоких ученых традиций.
Вивес всегда с презрением говорил о старых центрах учености: Италии с ее гражданским гуманизмом Валлы и других, о Париже с его богословием Сорбонны. Согласно Вивесу, золотые годы Парижа давно позади, и профессора Сорбонны напоминают ему едва шамкающих уставших от жизни стариков. А италийцы за своими спорами по мелким грамматическим и этическим вопросам местного значения, вроде того, кто лучше – Данте или Петрарка, упустили самое главное – развитие типографий. Они украшали рукописи иллюстрациями, когда в Нидерландах, Германии и Франции печатные станки заработали в каждом уважающем себя городе. Для Вивеса типографский станок – главный способ противостоять германскому протестантскому влиянию: нужно печатать в католических странах и отцов католической Церкви, и античных авторов, тем самым представив протестантизм легковесным в глазах публики. Для Вивеса, повторим, протестантизм – это культура народной книги, культура незамысловатого вкуса. Как и Сервантес, он презирал рыцарские романы и хотел, чтобы читали серьезную литературу. Только Сервантес создал бессмертную пародию на эти романы, с трагическим героем, а Вивес собирался возрождать античную трагедию.
Вивес не смог сделать античную литературу популярной и заставить всех читать Эсхила и Сенеку. Но он написал несколько латинских бестселлеров, таких как «Практика латинского языка» (собрание несложных диалогов на латыни для совершенствования красноречия), «Путеводитель премудрости» для мужчин, «Воспитание христианки» для женщин. Эти книги выдержали десятки изданий и разошлись по всей Европе от Португалии до Польши: бытовые советы в них сочетались с изложением учения великого богослова раннего Средневековья Аврелия Августина о гражданских обязанностях и спасении. Протестанты тоже уважали Августина: Лютер во многом у него заимствовал учение о «несвободе воли», что только чудо благодати и единичное событие веры размыкает причинно-следственные связи в нашей жизни. Но Вивес хотел представить учение Августина не как плоскую мораль, а чем-то вроде алтаря эпохи барокко, со множеством уровней и украшений, такая пирамида-небоскреб из небывалых объемных деталей. Несвобода воли – это только один из уровней, но есть еще другие: воспитания детей, извлечения уроков из Библии, гражданской солидарности, пророческого вдохновения. Все это есть у Августина, и Вивес считал, что такой многомерный Августин и станет триумфальным памятником всей Европы, которая вновь будет объединена латинским красноречием – а базовые уроки латыни сделают этого многомерного Августина доступным самым простым людям.
Согласно Вивесу, ораторское искусство появилось не сразу: он не согласен с Цицероном, Алкуином и Данте, что оно сопровождало цивилизацию с первых ее шагов. Напротив, люди в первобытном состоянии просто накапливали опыт, они многое объясняли друг другу жестами, и искусство состояло из приемов, которые нетрудно запомнить. Как бы не умы наши, но руки запоминают, как разжигать огонь или строить крышу над головой.
Ораторское искусство требуется там, где наблюдений становится больше, где философия открывает более сложное искусство мира, и ораторское искусство требуется для того, чтобы запоминать большое число разнородных вещей. В отличие от поэзии, которая всегда делится на жанры, так что гимн богам резко отличается от обличительной сатиры, риторика универсальна, и она связывает прошлое, настоящее и будущее. Поэзия радует тело благодаря ритму, почти танцу, а ораторское искусство – душу, позволяя вспоминать о лучшем, что было в прошлом, и допускать меньше ошибок в будущем:
Как бывает в жизни, когда люди, исполнив необходимые хозяйственные дела, задумываются о чем-то более высоком и менее привязанном к насущным нуждам, так после изобретения и должного упорядочения искусств, призванных удовлетворять настоятельную и острую необходимость, в человеческом уме зародилось желание понемногу подниматься ко все более прекрасным вещам: сила нашего духа не может успокоиться, и, как говорит поэт, пищей ей служит труд. Таким путем была изобретена математика и философия природы, образованы государства и написаны законы, которые, тоже очень облегчая жизнь, вызваны все же не такой острой необходимостью, какая заставляет людей рыть, пахать, перекапывать землю и совершать другие земледельческие работы, или стричь, прясть, ткать шерсть, или строить дома – все то, без чего нельзя и дня прожить. Чем больше искусства занимались высокими предметами, чем меньше – повседневными телесными нуждами, тем они считались почетнее, а их наставники – тем достойнее звания мудрецов, ибо согласное мнение всех людей постановило, что относящееся к душе прекраснее, чем служащее телу, и эта оценка как бы встроена в человеческую душу и запечатлена в ней наподобие некоего врожденного знания. Тело, на манер животных, занято только настоящим, забывает о прошлом, не заботится о будущем; наоборот, душа при своей близости к Богу помнит о прошедшем и возвращается к нему для успеха в будущем, откуда старая поговорка, что предусмотрительность – дочь памяти и опыта[43].
У Вивеса впервые появляется идея заказчика и исполнителя искусства, в том числе ораторского: не свыше, по небесной заботе о человечестве, возникает искусство, но благодаря социальному заказу. Толпа не способна к красноречию, но она понимает, что она не выживет без экспертов. Поэтому она готова платить немалые деньги тем, кто научит различным искусствам, чтобы понять и замысел Творца, и свое место в мире и тем самым сделать цивилизацию осмысленной.
Для Вивеса нет стены между математически-инженерным и словесным искусством. Ведь и то и другое создает инфраструктуру управления: математики рассчитывают, чтобы механизмы правильно работали, а ораторы улучшают нашу речь, делают ее выразительной и чистой, так что строителями и инженерами становится легче управлять. И те, и другие пользуются письменностью: инженеры – чтобы их искусство было зафиксировано в правильных формулах, к которым можно всякий раз обратиться для починки механизмов, ораторы – чтобы как можно большее число людей научилось ремеслу словесного управления исполнителями. Не все могут учиться очно, некоторым надо учиться по книгам. Так повелось со времен древнейших цивилизаций, у которых существовала своя письменность:
Материя, орудия, применение всех этих искусств даны и установлены через природу Богом, высшим творцом. Но бедный силами и светом человеческий разум с трудом вникает в них, и если бы его не гнала острая нужда, человек был бы самым жалким и безобразным созданием в мире. Жизненные потребности с самого начала вонзили в него свои шпоры, а лучше сказать, свой кинжал, заставив его бодрствовать; в самом деле, если в нужный час человек задремлет, он рискует уже никогда не проснуться. При этом каждый не только трудился, погоняемый нуждой, над тем, в чем ощущал прямую потребность, но и просил помощи у людей, от которых мог ожидать какого-то содействия; многих, кого толпа считала умнейшими, приглашали и привлекали огромными наградами, лишь бы они потрудились над и