.
Итак, красноречивый человек должен прежде всего привыкнуть чтить святыню, дисциплинировать себя, выполнять гражданские обязанности. Без этого самовоспитания и постоянных тренировок, каким бы ты ни был одаренным, сколь бы живым ни было твое воображение, ты оратором не станешь. Феофан говорит, что высшая способность, то есть наибольшая профессиональная пригодность к ораторскому делу, – это не воображение, а сообразительность, умение расположить материал по полочкам, сделать идеальное хозяйство из своих знаний и своей речи, а также изобретательность, находчивость, умение найти быстро все те аргументы, которые воздействуют на слушателей неотразимо. Нахождение (inventio) материала, первый этап работы оратора, для Феофана тождествен находчивости:
Высшая способность – это та, которая обладает быстрой сообразительностью для изобретения риторического материала (таков был, по словам Плутарха, Алкивиад), даже тончайшим вкусом его расположения (таким достоинством Цицерон наделяет Гортензия и Марка Антония), неким изобилием и богатством слов для изложения, чтобы оратор свой остроумно подобранный и умно расположенный материал не излагал вяло и бледно. Далее, весьма замечательным даром природы является обширная и твердая память. Обширность памяти зависит от того, что она одновременно схватывает и сохраняет весьма много предметов; твердость же – от того, что те же предметы она долго удерживает, не позволяя легко какому-либо из них выпадать. Этот дар выпадает на долю нередко даже без той блестящей быстроты соображения, что мы называем природным дарованием, и тогда память вовсе не способствует красноречию; поэтому если она не сопутствует блестящему дарованию, то нельзя решить вопрос о ее пользе. Затем телесными дарами природы являются: голос звучный, приятный, чистый, способный к модуляции, речь беглая и плавная, тело могучее и само лицо, способное легко меняться для выражения всех чувств: оно бывает веселым и сияет удовольствием в моменты радости, а в горестных случаях способно сильно скорбеть, в дружеском утешении оно кротко и ласково, когда же загорается гневом – страшно, а когда враждебно, грозит, словно мечет молнии.
Существуют также следующие достойные внимания признаки истинного дарования: страх, скромность и жажда славы. Ведь страх заставляет человека быть внимательным, чтобы не спешить с тем, что сказать и о чем умолчать; далее он внушает не считать глупой заносчивостью, что все знаешь и можешь сделать; наконец, он советует не избегать труда и, не веря в свои силы, работать как можно больше. Скромность оказывает такое же действие. Далее, подобно тому, как самомнение особенно делает ораторов глупыми, так скромность старается, чтобы мы не наболтали какого-нибудь вздора не к месту, не ко времени или недостойного нас самих. Жажда славы, конечно, придает сильнейший стимул оратору и делает незаметными любые его усилия[59].
Итак, если человек боится ошибиться, он тщательно полирует все свои аргументы; если он скромен, то не устает трудиться и репетировать речь; наконец, если он славолюбив, то чувствует себя при выступлении лидером, полководцем, государственным мужем, а не ремесленником, и поэтому его усилия не видны, видны только честь и слава.
Таким образом, Феофан Прокопович отрицает ложное подражание, подражание отдельным образцам не лучшего вкуса, но признает истинное подражание – умение не просто вжиться в образ полководца и вождя, но чувствовать себя таковым, проникнуться полностью своей будущей славой. Вот это подражание и есть гражданское подражание, подражание в действии, а не на словах. Только став государственным деятелем, оратор и сделается подлинным оратором.
12Поэт-оратор громоподобной ясностиМихаил Ломоносов
Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) – образец универсального ученого XVIII века. Примером такого ученого был в Германии Лейбниц; преемником Лейбница был учитель Ломоносова Христиан Вольф. Универсальный ученый – это тот, кто имеет перед глазами ясную перспективу прогресса страны и поэтому занимается множеством наук, от физики и химии до красноречия и поэзии, чтобы содействовать этому прогрессу. Такой ученый не может читать книги пассивно, просто усваивая отдельные мысли и рецепты. Чтение книг всегда пробуждает его, заставляет сцеплять множество идей, сразу же изобретать что-то совершенствующее промышленность и быт.
Такой человек не может просто прочесть книгу по физике или истории, чтобы что-то повторить на лекции или выписать в тетрадь. Нет, книга по физике подаст повод к десятку новых изобретений, а книга по истории вдохновит и на поэму, и на торжественную речь. Универсальному ученому требуется хорошая память, но еще больше – умение вспоминать и обобщать, сразу встраивать новые сведения в уже обобщенные идеи, – так что явившаяся при таком встраивании искра вдохновения оборачивается и новым физическим или химическим законом, и новым риторическим аргументом.
«Краткое руководство к риторике» было написано в 1744 году как учебник для будущего императора Петра III, внука Петра I[60]. Основное внимание Ломоносов в нем уделяет первым двум этапам сочинения речи: нахождению материала и его расположению. Третий этап, произнесение речи, ученый излагает кратко, в основном равняясь на церковную риторику и ее школьные упражнения, такие как представлять мысленно то лицо, к которому обращаешься с речью, а также во время произнесения торжественных речей стоять прямо и почти неподвижно, допуская только единожды, в самый патетический момент, подъятие рук к небу и возвышенное устремление всего тела. Эта церковная риторика была ко времени Ломоносова уже стандартной и дальше воспринималась как само собой разумеющаяся: например, в XIX веке Н. В. Гоголь противопоставлял экзальтированную жестикуляцию католических проповедников и благостное спокойствие православных проповедников. На самом деле, католические проповедники наследовали культуре барокко, в которой каждая «идея» или «концепт» соответствует какой-то телесной позе, тогда как Ломоносов принадлежал классицизму, где наиболее убедительная поза – поза статуи, а переживания должны быть у слушателя. Спокойствию научил русских священников митрополит Платон Левшин (1737–1812), классицист по вкусам.
Для Ломоносова оратор – прежде всего историк и естествоиспытатель: история дает все необходимые знания о прошлом, а естественные науки – все знания о настоящем. Поэтому оратор может говорить обо всем – Ломоносов не раскрывает функции риторики, но понятно, что образовательная функция к ним относится:
Материя риторическая есть все, о чем говорить и писать можно, то есть все известные вещи на свете, откуда ясно видеть можно, что ритор, который большее познание имеет настоящего и прошедшего света, то есть искусен во многих науках, тот изобильнее материи имеет к своему сладкоречию. И для того, кто желает быть совершенным ритором, тот должен обучиться всем знаниям и наукам, а особливо истории и нравоучительной философии[61].
Ораторское искусство начинается с поиска идей, которые подходят к материи, то есть к предмету и одновременно содержанию разговора. Идея – это представление, которое есть у всех слушателей. Например, «время» все представляют себе по-разному, но «часы» – это общее представление, которое примерно одинаково у всех, мы все представляем себе циферблат и стрелки. Поэтому задача ритора – перевести слушателей от слишком отвлеченных представлений к более конкретным и ощутимым, так как риторика – социальная сила, объединяющая всех слушателей:
Изобретение есть собрание разных идей, пристойных к предложенной материи, о которой ритор говорить или писать хочет. Идеями называются представления вещей в уме нашем, например: мы имеем идею о часах, когда их самих или вид оных без них в уме представляем[62].
Материей речи Ломоносов называет то, что мы бы скорее назвали содержанием. Материя всегда сложна, имеет какой-то сюжет, с неизбежным моральным выводом. Ломоносов имеет в виду и греческую этимологию слова «тема»: полагание, положение, поставление, то, что ставится перед нами, чтобы мы дальше размышляли. В другом месте своего учебника он объявляет невеждами тех, кто «темой» объявляет библейскую цитату, которой посвящена церковная проповедь. Тема это реальное отношение вещей, а не текст о них, который всегда имеет в виду какую-то цель. Тема состоит из «терминов», то есть простых понятий, которые отграничивают ее от других тем, они как межевые столбы, отделяющие один участок от другого:
Материя, ритору предложенная, всегда есть сложенная идея и называется тема. Простые идеи, из которых она составляется, называю я терминами, н.п., сия тема: неусыпный труд все препятства преодолевает имеет в себе четыре термина: неусыпность, труд, препятства, преодоление. Предлоги, союзы и другие вспомогательные части слова за термины не почитаются[63].
При этом моральных выводов из одной и той же сцены может быть извлечено обычно несколько: ведь риторика Ломоносова обращается больше к разуму, чем к чувствам. Например, смотря на то, как ветер волнует море, мы можем сделать вывод и о силе ветра, которой ничто не может противостоять, и о переменчивости моря. Тогда ветер, например, это символ власти, а море – символ переменчивой человеческой судьбы, опасностей, которые поджидают человека. Раскладывая речь о ветре и море на идеи (которые понимаются в духе Гермогена, как стандартные элементы высказывания), потом можно собрать разные сюжеты, например о том, что никто не уйдет от судьбы или же, наоборот, что нужно быть решительным, как ветер, чтобы другие люди тобой восхитились и словно покорное море приняли твою волю: