Трактаты об ораторском искусстве Цицерон и писал на досуге. Досуг надо было заполнить учеными занятиями, чтением поэтов, изучением философов и ораторов. Но оказалось, что в Риме хороших ораторов было мало, даже поэтов было больше, не говоря о полководцах:
Я неоднократно присматривался к людям необыкновенным и одаренным необыкновенными способностями, и это навело меня на такой вопрос: почему среди всех наук и искусств красноречие выдвинуло меньше всего замечательных представителей? В самом деле, в какую сторону ни обратишь свое внимание и мысли, увидишь множество людей, отличившихся в любой отрасли знаний, и знаний не мелких, а, можно сказать, наиважнейших. Если судить о знаменитых людях с точки зрения пользы или величия их деяний, то кто не поставит, например, полководца выше оратора? А между тем, всякий согласится, что в одном нашем государстве мы можем указать превосходнейших военачальников чуть не бесчисленное множество, а выдающихся ораторов – едва несколько человек. Даже таких людей, которые своими мудрыми решениями способны вести и направлять государство, достаточно много выступило в наши дни, еще больше – на памяти наших отцов, и тем более – на памяти предков, тогда как хороших ораторов очень долго не было вовсе, а сносных – едва найдется по одному на каждое поколение. При этом не следует думать, что искусство красноречия уместнее сопоставлять с такими научными занятиями, которые требуют отвлеченного мышления и широкой начитанности, нежели с воинскими достоинствами полководца или рассудительностью хорошего сенатора: достаточно лишь посмотреть на такие науки, чтобы увидеть, как много ученых стяжало ими себе известность, и чтобы понять, как мало ораторов и в наши дни, да и во все времена.
Конечно, можно сказать, что римляне были такими хорошими практиками, что им не требовались ораторы, объясняющие общие правила любого ремесла в выразительной запоминающейся форме. Известен античный анекдот, который Цицерон передает во II книге трактата «Об ораторе»: как ритор Формион, последователь Аристотеля, начал в присутствии Ганнибала рисовать схемы со стрелками и кругами и подробно, рассудительно объяснять, как лучше всего воевать, как надо было воевать, как управлять войсками по всей науке. Ганнибал сказал, что видел много людей с признаками безумия, но чтобы человек был безумен от начала до конца, выжил из ума окончательно, такое он видит впервые. В присутствии великого полководца говорить о правилах военного дела! Сам Цицерон сравнивал с Формионом тех учителей риторики, которые обучают бесчисленным мелочным предписаниям, например разным стилям речи, забывая о главном – что оратор должен вызвать сразу благоприятное отношение публики, перед сколь бы большой аудиторией он ни выступал:
В самом деле, что может быть нахальнее болтовни, в которой какой-то грек, никогда не видавший ни врага, ни лагеря, никогда не исполнявший даже самой ничтожной общественной должности, смеет учить военному делу самого Ганнибала, который в продолжение стольких лет оспаривал власть у победителя всех племен – римского народа? Так вот, то же самое, по-моему, делают и все эти преподаватели красноречия: они учат других тому, что не испытали сами.
Понятно, что Формион перед своими учениками или перед публикой мог бы рассуждать, как лучше воевать, но только не перед Ганнибалом. Значит, возможно, в Риме все полководцы были уровня Ганнибала, врага Рима, и не нуждались в своих Формионах? Но Цицерон вовсе не считает, что у римлян не должно быть развитой риторики. Наоборот. Он сразу говорит, что в стране, в которой развиваются искусства, должны развиваться все искусства, включая ораторское. Тем более, в отличие, например, от медицины, это искусство общедоступное – в нем нет сложных и тайных знаний, нет особой терминологической речи, напротив, оратор должен говорить так, чтобы его понял последний слушатель. Поэтому раз в Риме развиваются искусства, то должно уже появиться и достаточное число ораторов.
Но есть одна особенность ораторского искусства, которая делает его труднейшим. Труднее медицинского или поварского искусства, несмотря на то, что в нем гораздо меньше сложных рецептов и замысловатых секретов мастерства. А именно – оратору нужна очень хорошая память. Греки укрепляли память на бесчисленных диспутах на самые различные темы; в ходе ведения торговли с другими странами, для чего нужна была также и любознательность, необходимость знаний об окружающем мире; в ходе споров, например, о том, с кем полис должен заключить союз, когда возникала необходимость приводить по памяти сведений о потенциальных союзниках. Рим же просто работал как безупречная военная машина и мало что запоминал.
Также греки много и подолгу судились друг с другом, и для того чтобы выиграть процесс, нужно было помнить любую мелочь. А римляне больше воевали, чем судились:
Но это объясняется тем, что красноречие есть нечто такое, что дается труднее, чем это кажется, и рождается из очень многих знаний и стараний. И точно, при взгляде на великое множество учащихся, необыкновенное обилие учителей, высокую даровитость народа, бесконечное разнообразие тяжб, почетные и щедрые награды, ожидающие красноречие, какую можно предположить другую причину этого явления, кроме как неимоверную обширность и трудность самого предмета? В самом деле, ведь здесь необходимо усвоить себе самые разнообразные познания, без которых беглость в словах бессмысленна и смешна; необходимо придать красоту самой речи, и не только отбором, но и расположением слов; и все движения души, которыми природа наделила род человеческий, необходимо изучить до тонкости, потому что вся мощь и искусство красноречия в том и должны проявляться, чтобы или успокаивать, или возбуждать души слушателей. Ко всему этому должны присоединяться юмор и остроумие, образование, достойное свободного человека, быстрота и краткость как в отражении, так и в нападении, проникнутые тонким изяществом и благовоспитанностью. Кроме того, необходимо знать всю историю древности, чтобы черпать из нее примеры; нельзя также упускать знакомства с законами и с гражданским правом. Нужно ли мне еще распространяться о самом исполнении, которое требует следить и за телодвижениями, и за жестикуляцией, и за выражением лица, и за звуками и оттенками голоса? Как это трудно само по себе, показывает даже легкомысленное искусство комедиантов в театре: хоть они и силятся владеть и лицом, и голосом, и движениями, но кто не знает, как мало меж ними и было и есть таких, на которых можно смотреть с удовольствием? Наконец, что сказать мне о сокровищнице всех познаний – памяти? Ведь само собою разумеется, что если наши мысли и слова, найденные и обдуманные, не будут поручены ей на хранение, то все достоинства оратора, как бы ни были они блестящи, пропадут даром.
Итак, оратор, в отличие от полководца-командира, должен быть и своеобразным психологом, знать «движения души» слушателя, на какие аргументы, фигуры, интонации и на какое их сочетание слушатель лучше всего отзывается. Иначе он будет похож на комического актера: грубый юмор всех рассмешит, но через толику времени все об этом актере забудут. Помнят только тех комических актеров, которые были великими психологами, которые могли так нюансировать свое выступление, что само их появление, еще до того, как они откроют рот, вызывало удовольствие. Таких актеров единицы, фигляров – сотни.
Воспитанность и доброжелательность для Цицерона тоже явно связаны с памятью: когда ты помнишь не только то, что собеседник говорил тебе только что, но и что говорил год назад, ты можешь найти нужную интонацию, нужный настрой, нужный юмор, чтобы склонить собеседника на свою сторону. Прежде всего оратор должен развивать свою память, делать ее почти беспредельной; тогда он будет и благороден, и вежлив и быстро всех очарует:
По крайней мере мое мнение таково, что невозможно быть во всех отношениях достохвальным оратором, не изучив всех важнейших предметов и наук. Речь должна расцветать и разворачиваться только на основе полного знания предмета; если же за ней не стоит содержание, усвоенное и познанное оратором, то словесное ее выражение представляется пустой и даже ребяческой болтовней. Но в своих требованиях от ораторов, особенно от наших при их недосуге за множеством общественных обязанностей, я отнюдь не иду так далеко, чтобы требовать от них всеохватных познаний, – хотя уже в самом понятии «оратор» и в притязании на красноречие как будто лежит торжественное обязательство говорить на всякую предложенную тему красиво и изобильно.
Итак, хотя дальше Цицерон ограничивается судебным красноречием, чтобы его трактат не стал безразмерным, он требует от оратора уметь импровизировать по любому вопросу, знать все и рассуждать обо всем. Ведь речь слушает не только Ганнибал или какой-то еще великий полководец. Ему внимает публика, от которой зависит, кого избрать полководцем, или заключать ли мир, или доверять ли в этом вопросе такому-то должностному лицу. Здесь ритор должен знать все, от устройства государства до мельчайших обстоятельств отношений между странами, предвидеть настроения слушателей, понимать, как кто отреагирует на то или иное слово и выражение. От лица своего предшественника в ораторском деле Луция Красса Цицерон говорит о риторике как первоначальном искусстве гражданской жизни и гражданского согласия:
– Право, – сказал он, – я не знаю ничего прекраснее, чем умение силою слова приковывать к себе толпу слушателей, привлекать их расположение, направлять их волю куда хочешь и отвращать ее откуда хочешь. Именно это искусство у всех свободных народов и, главным образом, в мирных и спокойных государствах пользовалось во все времена особенным почетом и силой. В самом деле, можно ли не восхищаться, когда из бесчисленного множества людей выступает человек, который один или в числе немногих умеет осуществить на деле то, что таится во всех лишь в виде врожденной способности? И что так приятно действует на ум и на слух, как изящно отделанная речь, блистающая мудрыми мыслями и полными важности словами? Или что производит такое могущественное и возвышенное впечатление, как когда страсти народа, сомнения судей, непреклонность сената покоряются речи одного человека? Далее, что так царственно, благородно, великодушно, как подавать помощь прибегающим, ободрять сокрушенных, спасать от гибели, избавлять от опасностей, удерживать людей в среде их сограждан? С другой стороны, что так необходимо, как иметь всегда в руках оружие, благодаря которому можно то охранять себя, то угрожать бесчестным, то мстить за нанесенную обиду? Но даже помимо этого, даже на покое, вдали от форума, с его судейскими скамьями, трибунами, курией, – что может быть отраднее и свойственнее человеческой природе, чем остроумная и истинно просвещенная беседа? Ведь в том-то и заключается наше главное преимущество перед дикими зверями, что мы можем говорить друг с другом и выражать свои ощущения словом. Как же этим не восхищаться и как не употребить все силы, чтобы превзойти всех людей в том, в чем все люди превзошли зверей? Но даже этого мало. Какая другая сила могла собрать рассеянных людей в одно место или переменить их дикий и грубый образ жизни на этот человечный и гражданственный быт, или установить в новосозданных государствах законы, суды и права? Чтобы не громоздить примеры до бесконечности, я выражу свою мысль в немногих словах: истинный оратор, говорю я, своим влиянием и мудростью не только себе снискивает почет, но и множеству граждан, да и всему государству в целом приносит счастье и благополучие. Поэтому продолжайте, молодые люди, идти намеченным путем и прилагайте старание к изучению избранного вами предмета себе во славу, друзьям в пользу и государству во благо.