Итак, риторика позволяет организовать официальный быт: такое взаимодействие людей, которое и создает цивилизацию. Умение хорошо говорить – это говорить ясно и убедительно, делать речь привлекательной и обещающей лучшее будущее. Только тогда люди поймут, что надо делать, а что делать ни в коем случае не надо. Просто убедить в чем-то разово можно и без риторики, но для того, чтобы люди раз и навсегда запомнили, что хорошо, а что плохо, требуется риторика.
Но кроме того, риторика украшает досуг, потому что позволяет заполнить свободное время интересными любопытными рассказами. Ритор же все помнит, поэтому обо всем может увлекательно рассказать, сделать тем самым повседневную жизнь осмысленной. Цицерон впервые говорит о развлекательной, а не только нормирующей функции риторики: чем больше риторов, тем более осмыслен будет досуг людей, а значит, и жизнь всего римского государства будет полностью лишена той неопределенности, которую вызывает невежество, незнание, что делать дальше, – и Рим будет существовать вечно.
Устами Красса Цицерон призывает ораторов учиться не у других ораторов, а у философов. Только тогда они приобретут множество глубоких знаний, только тогда их речь будет серьезной и разнообразной, парадоксы – основательными. Болтливость и желание сказать скорее и ярче о предмете уступит место рассуждению, которое увлечет всех слушателей и запомнится на всю жизнь. Красс говорит, что учившиеся у философов ораторы отличаются «роскошной полнотой слога», то есть насыщают эмоции слушателей, так что последние запоминают все надолго. А ораторы, не знающие философии, просто пишут об одном и том же, что волнует лично их, но может совсем не волновать их аудиторию:
Почему так различны между собой роскошная полнота слога у названных мною писателей и сухость тех, которые пишут, не заботясь о разнообразии и изяществе? Очевидно, это просто люди, владеющие даром слова, от себя привносят в речь как свое исключительное достояние, так и стройность, и красоту, и особенную художественную отделку. Но такая речь без содержания, усвоенного и познанного оратором, не может иметь никакого значения или же должна быть всеобщим посмешищем. В самом деле, что может быть так нелепо, как пустой звон фраз, хоть бы даже самых отборных и пышных, но за которыми нет ни знаний, ни собственных мыслей? Стало быть, любой вопрос из любой области оратор, если только изучит его, как дело своего клиента, изложит красивее и лучше, нежели сам автор и хозяин предмета. Конечно, если кто скажет, что все же есть особенный, свойственный одним ораторам круг мыслей, вопросов и познаний, замкнутый оградою суда, то я соглашусь, что наше красноречие, действительно, чаще всего вращается в этом кругу; но, с другой стороны, именно среди этих вопросов есть очень много такого, чего сами так называемые риторы не преподают, да и не знают. Кому, например, неизвестно, что высшая сила оратора – в том, чтобы воспламенять сердца людей гневом, или ненавистью, или скорбью, а от этих порывов вновь обращать к кротости и жалости? Но достичь этого красноречием может только тот, кто глубоко познал человеческую природу, человеческую душу и причины, заставляющие ее вспыхивать и успокаиваться. Между тем вся эта область считается достоянием философов. И мой совет оратору – против этого не спорить; он уступит им познание предмета, потому что его они избрали себе исключительной целью, но оставит себе разработку речи, хоть она без этого научного содержания и пуста, ибо, повторяю еще раз, именно речь внушительная, пышная, отвечающая и чувствам, и мыслям слушателей, составляет неотъемлемое достояние оратора.
Нам пышная речь кажется иногда избыточной, но для Цицерона пышная речь – это речь запоминающаяся, как запоминается торжественный праздник или парад. Повторяя уже сказанное о том, что оратор воспламеняет души слушателей благодаря тому, что от философов узнал основы психологии, Цицерон вводит еще одну функцию риторики – образовательную и популяризаторскую. Оратор может познакомить публику с науками, которые далеки от ее быта, например с математикой и физикой. Знакомство с этими науками необходимо, например, при обсуждении вопроса, строить ли какое-то крупное сооружение. От просто специалистов по математике или физике такой оратор отличается умением хорошо оформлять свои речи:
Ведь и в таких делах, которые все признают собственностью ораторов, нередко попадаются такие вопросы, что для разъяснения их мало той судебной практики, в кругу которой вы замыкаете оратора, но приходится прибегать к помощи и других, не столь общедоступных знаний. Я спрашиваю, например, можно ли говорить против военачальника или за военачальника без опытности в военном деле, а то и без сведений о дальних землях и морях? Можно ли говорить перед народом о принятии или отклонении предлагаемых законов, в сенате – обо всех государственных делах, не имея за собой глубокого знания и понимания политической науки? Можно ли речью воспламенять и успокаивать душевные порывы и чувства слушателей (а это для оратора важнее всего), не изучив сперва внимательнейшим образом всего, что говорят философы о людских характерах и свойствах? Мало того, может быть, вы со мною и не согласитесь, но все же я не задумаюсь высказать вам свое мнение. И физика, и математика, и все прочие науки и искусства, на которые ты только что ссылался, по своему содержанию составляют достояние специалистов; но если кто хочет представить их в художественном изложении, тому приходится прибегнуть к искусству оратора. Ведь если Филон, знаменитый зодчий, который построил афинянам арсенал, отдавая народу отчет в своей работе, произнес, как известно, очень хорошую речь, то несправедливо объяснять достоинство его речи сноровкой зодчего, а не оратора. Точно так же, если бы Марку Антонию пришлось говорить за Гермодора о постройке верфей, то, запасшись у него сведениями, он и о чужом ремесле говорил бы не менее красиво и содержательно. Да и Асклепиад, наш бывший врач и друг, который в свое время превосходил красноречием прочих медиков, был обязан красотою своей речи уж, конечно, не медицинским своим познаниям, а только ораторским. Поэтому только по виду, а не по существу справедлива обыкновенная поговорка Сократа, – что всякий в том, что знает, достаточно красноречив. Вернее было бы сказать, что никто не может говорить хорошо о том, чего не знает; но даже тот, кто отлично знает дело, но не умеет составлять и отделывать речь, все-таки не сможет удовлетворительно изложить свои знания.
Мы бы назвали этих специалистов, которые имеют специальные знания, но при этом могут всем объяснить, чем они занимаются, «инженерами». И были бы правы. Французское и русское слово «инженер» происходит от латинского ingenium – «врожденный талант, гений, сообразительность, хорошо настроенный ум». Именно такой ум нужно развивать с помощью риторики, чтобы не допускать ошибок ни в деле, ни в речи. Инженер – это человек, правильно использующий свои природные задатки, изобретательный при решении любых задач, даже самых сложных. Риторика, умение все ясно представить – в схемах, таблицах, чертежах и простых объяснениях – и делают инженера значимым для всего общества, а не для какого-либо отдельного проекта.
Для Цицерона оратор памятлив. Оратор обладает отличными актерскими способностями, он умеет говорить безупречно. Никто не сможет пожаловаться, что его речь непонятна или непривычна. Можно сказать, он сразу же оказывается на стороне публики, принимает ее интересы как свои, но придает им завершенную форму. Он избавляет интересы публики от эгоизма, эмоциональности, поспешности и приводит их к той ясности, в которой видны все гражданские добродетели.
Там, где публика требовала мести, оратор в своей речи учредит мужественную доблесть. Где публика требовала зрелищ и наслаждений, там оратор учредит щедрость и великодушие, то есть то, что впечатляет больше любых зрелищ. Публика до выступления мастера красноречия одержима страстями и частными интересами, а после его выступления вдруг оказывается частью государственного механизма, механизма обязанностей и обеспечения своего и чужого блага.
Поэтому ритор и должен быть строг и просвещен одновременно: строго вводить публику в круг личных и гражданских обязанностей, но просвещенно показывать, что общие для всех удовольствия самые лучшие, что в них меньше страстей, но больше радости исполненного долга. Для этого не грех и пошутить, потому что шутки любят все:
Что же касается упражнений для развития голоса, дыхания, телодвижений и наконец языка, то для них нужны не столько правила науки, сколько труд. Здесь необходимо с большой строгостью отбирать себе образцы для подражания; причем присматриваться мы должны не только к ораторам, но и к актерам, чтобы наша неумелость не вылилась в какую-нибудь безобразную и вредную привычку. Точно так же следует упражнять и память, заучивая слово в слово как можно больше произведений как римских, так и чужих; и я не вижу ничего дурного, если кто при этих упражнениях прибегнет по привычке к помощи того учения о пространственных образах, которое излагается в учебниках. Затем слово должно выйти из укромной обстановки домашних упражнений и явиться в самой гуще борьбы, среди пыли, среди крика, в лагере и на поле судебных битв: ибо, чтобы отведать всяких случайностей и испытать силы своего дарования, вся наша комнатная подготовка должна быть вынесена на открытое поприще действительной жизни. Следует также читать поэтов, знакомиться с историей, а учебники и прочие сочинения по всем благородным наукам нужно не только читать, но и перечитывать и в видах упражнения хвалить, толковать, исправлять, порицать, опровергать; при этом обсуждать всякий вопрос с противоположных точек зрения и из каждого обстоятельства извлекать доводы наиболее правдоподобные. Следует изучать гражданское право, осваиваться с законами, всесторонне знакомиться с древними обычаями, с сенатскими порядками, с государственным устройством, с правами союзников, договорами, соглашениями и вообще со всеми заботами державы. Наконец, необходимо пользоваться всеми средствами тонкого образования для развития в себе остроумия и юмора, которым, как солью, должна быть приправлена всякая речь.