Крайние точки – небо неподвижных звезд и небо Луны.
По этой причине вон тот наивысший небесный круг, несущий на себе звезды и вращающийся более быстро, движется, издавая высокий и резкий звук; с самым низким звуком движется этот вот лунный и низший круг; ведь Земля, девятая по счету, всегда находится в одном и том же месте, держась посреди мира. Но восемь путей, два из которых обладают одинаковой силой, издают семь звуков, разделенных промежутками, каковое число, можно сказать, есть узел всех вещей.
Восемь путей – семь сфер планет и одна сфера неподвижных звезд. Чтобы сохранить созвучие семи струн, Цицерон допускает, что небо Венеры и небо Меркурия движутся с одной скоростью. Это предположение оказалось важным для ренессансной астрологии и алхимии, где превращение ртути (Меркурия) в золото отождествлялось с существованием Венеры как воплощения и источника любви.
Воспроизведя это на струнах и посредством пения, ученые люди открыли себе путь для возвращения в это место – подобно другим людям, которые, благодаря своему выдающемуся дарованию, в земной жизни посвятили себя наукам, внушенным богами. Люди, чьи уши наполнены этими звуками, оглохли. Ведь у нас нет чувства, более слабого, чем слух.
Как мы видим, Цицерон рассматривает учение Пифагора не просто как философскую или научную концепцию, но как религию спасения. Спасенными благодаря небесным закономерностям оказываются исследующие их ученые и любые люди с дарованием (ingenium), которые овладели внушенными богами искусствами: к ним вполне могут быть отнесены поэзия, музыка и даже риторика. При этом спасение страшно: у Цицерона человек не ослепнет от божественного света, так как сам в небесах становится светоносным благодаря небесному происхождению пламени души, но может оглохнуть от обрушившегося на него пения небесных сфер и поэтому должен быть защищен светом как неким шаром. Некоторые из этих образов перешли в изображение Рая в «Божественной комедии» Данте Алигьери.
И вот там, где Нил низвергается с высочайших гор к так называемым Катадупам, народ, живущий вблизи этого места, ввиду громкости возникающего там звука лишен слуха. Но звук, о котором говорилось выше, производимый необычайно быстрым круговращением всего мира, столь силен, что человеческое ухо не может его воспринять, – подобно тому, как вы не можете смотреть прямо на Солнце, когда острота вашего зрения побеждается его лучами».
Катадупы– пороги в верховьях Нила, упомянутые еще у Геродота: здесь находятся нынешние земли Судана.
Силен – замечательно, что оглушение мыслится по аналогии с ослеплением: как ослепленный яркой вспышкой не может уже ничего воспринимать, так и оглушенный громким звуком не столько портит слух, сколько лишается его. При этом не вполне понятно, как именно души на том свете могут тогда и воспринимать свет, и слышать звук, если на Земле они защищены просто инертностью материи. Явно здесь работает аналогия: философы оглушены звуком небесных сфер, в том смысле, что не могут уже заниматься ничем, кроме философии. Но они могут и слышать, и говорить, если говорят громогласно, во всеуслышание. Значит, и человек, ослепленный небесным светом, может воспринимать свет и сообщать свет, если его тело станет громогласнее, сильнее этого света, станет светоноснее и прозрачнее. Иначе говоря, слава политика должна стать ярче света, и тогда небесный свет не повредит ему после смерти. Данте Алигьери в описании встреч в раю отчасти воспроизводит эти позиции Цицерона.
Изумляясь всему этому, я все же то и дело переводил взор на Землю. Тогда Публий Африканский сказал: «Я вижу, ты даже и теперь созерцаешь обитель и жилище людей. Если жилище это кажется тебе малым, каково оно и в действительности, то на эти небесные края всегда смотри, а те земные презирай. В самом деле, какой известности можешь ты достигнуть благодаря людской молве, вернее, какой славы, достойной того, чтобы ее стоило добиваться? Ты видишь – на Земле люди живут на редко расположенных и тесных участках, и в эти, так сказать, пятна, где они живут, вкраплены обширные пустыни, причем люди, населяющие Землю, не только разделены настолько, что совершенно не могут общаться друг с другом, но и находятся одни в косом, другие в поперечном положении по отношению к вам, а третьи даже с противоположной стороны. Ожидать от них славы вы, конечно, не можете.
Молва – в оригинале просто «речь» (sermo), благодаря которой можно добиться известности (celebritas) и славы (gloria). В античной культуре слава связывалась скорее не со зрительными, а со слуховыми впечатлениями; этим ее античное понимание отличалось, скажем, от библейского, где «славой» (кабод) называется световая вспышка. Конечно, и греки и римляне могли представлять себе славу как блеск, но это скорее был блеск любования, блеск привлекательности, чем блеск непосредственного явления. Цицерон обращается к слуховому представлению о славе – о какой слышимости может идти речь, если разные народы и племена живут обособленно? Тогда как небесная область для него прозрачна равно для шума и света.
Косое положение – так названо нахождение на различных широтах, если угол между двумя широтами меньше 90 градусов. Если он равен 90 градусам, то получается «поперечное положение»: можно провести через одного и другого человека прямые, и они пересекутся под прямым углом в центре Земли. Если же угол больше 90 градусов, то человек оказывается антиподом, с противоположной стороны земли. Заметим, что Цицерон рассматривает человека как прямоходящего, вертикального, тем самым связанного с геометрическими исчислениями мира, через него можно провести ось. Это сразу напоминает понятия о человека как архитектурной мере, от античного архитектора Витрувия («Витрувианский человек», самый известный рисунок Леонардо да Винчи) до Ле Корбюзье.
Но ты видишь, что эта же Земля охвачена и окружена как бы поясами, два из которых, наиболее удаленные один от другого и с обеих сторон упирающиеся в вершины неба, скованы льдами; средний же и наибольший пояс высушивается жаром Солнца. Два пояса обитаемы; из них южный, жители которого, ступая, обращены к вам подошвами ног, не имеет отношения к вашему народу; что касается другого пояса, обращенного к северу, то смотри, какой узкой полосой он соприкасается с вами.
Пояса – климатические пояса, известные еще досократовской философии: уже Парменид поделил землю на пять климатических поясов. Цицерон воспроизводит схему Парменида, Аристотеля и Эратосфена, говоря о двух ледяных, одном жарком и двух умеренных и потому годных для обитания человека климатах. Греческое слово κλίµα означает просто «наклон». Далее речь идет не о том, в каком климате, умеренном или жарком, находятся владения Рима, а в том, что в сравнении с океаном его обитаемые владения выглядят узкой полосой. Нужно заметить, что во времена Цицерона не было власти Сахары над всей Северной Африкой, хотя бы последнюю и называли сколько угодно «жаркой». И Египет, и владения Карфагена считались плодородными землями, а распространение пустыни на эту римскую житницу было вызвано эрозией земли.
Ведь вся та земля, которую вы населяете, суженная с севера на юг и более широкая в стороны, есть, так сказать, небольшой остров, омываемый морем, которое вы на Земле называете Атлантическим, Большим морем, Океаном; но как он, при своем столь значительном имени, все же мал, ты видишь. Разве слава твоя или слава, принадлежащая кому-либо из нас, могла из этих населенных и известных людям земель либо перелететь через этот вот Кавказ, который ты видишь, либо переплыть через вон тот Ганг?
Кавказ – Кавказские горы и Ганг считались границей ойкумены, обитаемой земли, соответственно, с северо-востока и с юго-востока. О народах, обитающих по ту сторону Кавказа (условно, к востоку от Дона) и по ту сторону Ганга, ничего не было известно. С запада естественной границей ойкумены оказывался океан.
Кто в остальных странах восходящего или заходящего солнца или в странах севера и юга услышит твое имя? Если отсечь их, то сколь тесны, как ты, конечно, видишь, будут пределы, в которых ваша слава сможет распространяться! А что касается даже тех, кто о нас говорит теперь, то сколько времени они еще будут говорить?
Но что я говорю! Если отдаленные поколения пожелают передать своим потомкам славу, полученную каждым из нас от отцов, то все-таки, вследствие потопов и сгорания Земли (а это неминуемо происходит в определенное время), мы не можем достигнуть, не говорю уже – вечной, нет – даже продолжительной славы.
Потопы – речь не только о наводнениях, которые бывали и продолжают бывать в Риме сравнительно часто, когда Тибр выходит из берегов (в современном Риме, как и в Петербурге, можно увидеть каменные таблички на зданиях с отметками наводнений), но и в целом об образе катастрофы, уничтожающей привычный порядок дел в Риме, а значит, препятствующей его славе. В «Речи об ответах гаруспиков» Цицерон называет бедствия Рима, происходящие здесь беззакония, «потопом» (tantam conluvionem… tantamque eversionem civitatis – такой потоп и такое переворачивание гражданской жизни вверх дном).
Сгорание Земли – учение об «экпиросисе», воспламенении и периодическом сгорании Земли, после которого она оказывается полностью обновленной, и на ней возникает жизнь. Это учение восходит отчасти к Гераклиту Эфесскому, оно полностью разделялось школой стоиков, к ней здесь присоединяется Цицерон. Стоики ввели такое понятие, как «великий год», существование Земли между двумя пожарами. Образ очистительного мирового пожара вошел в культуру, в частности в русскую. Достаточно вспомнить «гибельный пожар» жизни и «мировой пожар» революции в поэзии А. Блока.
Далее объясняется, что большой год – это полное возвращение всех светил в исходное положение, из-за чего огонь при таком расположении начинает распространяться по всем светилам так же, как в момент, когда он их зажег. Экпиросис мыслился как масштабная катастрофа, сопоставимая со Всемирным потопом, хотя от стихии противоположной природы.