Ехали долго, временами останавливаясь, чтобы дать отдых машинам и людям. Примерно часа через четыре впереди уже стали хорошо слышны гулкие разрывы бомб и снарядов, а ещё через часа полтора за сопками показалась река. Не широкая и не особенно узкая — метров сто, с понтонным мостом — переправой, к удивлению многих — целой, видать, плоховато бомбили японцы. Тут и там виднелись воронки, дымясь, горела трава. Звучали одиночные выстрелы. Похоже, уже успели отогнать самураев.
— Ремезовцы? — выскочил из окопа невысокого роста лейтенант с чёрными петлицами. — Пехота? Ну, наконец-то! А то у нас тут одни танки, да ещё сапёры… Вот, кстати, им сейчас и поможете! Давайте-ка через мост — да на тот берег, что-то долго не возвращаются наши.
Почему они поехали через мост, не дожидаясь приказа своего командира, — Дубов и много лет спустя не мог бы сказать. Наверное, уж слишком силен был порыв, да и где находилось командование — здесь ли, у Халкин-Гола, или осталось в Тамсаг-Булаке, — никто тогда не знал. Неразбериха, потеря ориентации, плохое качество связи. Через шесть дней приедет Жуков — и тогда установится жёсткий, даже жестокий порядок, а вот сейчас…
— Едем! — Старшина Старогуб махнул танкисту рукой. — Ты бы нам дал человечка, показывать…
— Да что там показывать — после моста налево, и шуруйте себе! Главное, дождитесь, чтоб самолётов не было.
Мост покачивался, но всё же проехали удачно — лишь у того берега вылетел, откуда ни возьмись, «японец», да и тот, завидев наши истребители, быстро рванул прочь. Правда, одну очередь всё ж таки дать успел, сволочь. Как раз по второй машине. Не взорвались, нет, но двух человек потеряли…
Иван чувствовал, как в душе нарастает азарт. Вокруг чадило и пахло пороховой гарью. Возле самой воды, понуро опустив короткий ствол пушки, догорал подбитый японский танк. У левой гусеницы, вытаращив узкие глаза, лежал убитый японский танкист, сжимая мёртвой рукой короткий самурайский меч — вакидзаси.
Дубов, поглядев, скривился — тоже ещё, меченосцы херовы!
Проехав вдоль реки километра два, полуторка остановилась — как предупреждал танкист, дальше следовало идти пешком и со всей осторожностью. То тут, то там постреливали — в том числе прямо за ближайшей сопкой. Туда и пошли, по команде старшины растянувшись короткой цепью.
Воронки, серовато-зелёная трава, тусклое, в чёрному дыму, небо. В небе слышен гул самолётов. А вот здесь, рядом, за сопкой — пулемётная очередь.
— Вон они, — обернувшись, тихо сказал старшина. — Там, за камнями.
Он показал рукою на нагромождение серых булыжников на крутом склоне сопки.
— Зайдём сверху и закидаем гранатами.
Так и сделали — миг: и старшина с Дубовым и ещё одним пареньком-красноармейцем уже были на вершине холма. Осторожно проползли по склону, вытащили гранаты…
— Кидать по моей команде, — шёпотом приказал Старогуб.
И тут вновь застучал пулемёт — резко и неожиданно близко.
— Ничего, ничего… — старшина ухмыльнулся, ухватившись за гранатную чеку. — Достреляетесь сейчас, господа самураи…
— Стойте, товарищ старшина! — неожиданно возразил Дубов. — Это ж наш пулемёт, «Максим»! Японские трещотки как работают? Как швейные машинки — тра-та-та… А «Максим» — утробно так, тяжко — тах-тах-тах — словно пестом белье на реке бьют.
— А ведь и правильно! — Старогуб согласно кивнул. — Отставить гранаты! Ну, а коли ты такой умный, давай проверь — кто там?
Иван осторожно — как учили — подполз к самому краю обрыва, крикнул:
— Эй, вы кто там?
И поспешно вжался в землю, в любой момент ожидая очереди.
Нет, очереди не последовало.
— Мы-то свои, а вот вы кто? — с акцентом спросили из-за камней.
— Пехота мы! — обрадованно выкрикнул Дубов. — Сто сорок девятый стрелковый полк! А вы?
— Кавалерия.
— Ну что там? — Старшина Старогуб подполз ближе.
— Свои, монголы.
— Товарищи, вы наших сапёров не видели?
— Там они. Стреляют — слышите? Мы их прикрываем. Хорошо, что вы подошли. Давайте к нам.
Все трое пехотинцев проворно спустились вниз, к камням. Снова застучал пулемёт, поливая очередью видневшихся на склоне соседней сопки японцев. Ух, и много же их там было! Прямо кишмя кишели!
Второй номер расчёта — невысокий молодой монгол — оторвался от пулемётных лент, оглянулся и махнул рукой:
— Вон там они, сапёры, в лощинке! Воды не найдётся, товарищи? А то кожух уже вот-вот закипит.
Иван без слов отцепил от пояса флягу.
Осторожно — чтоб не обжечься паром — залили воду в кожух ствола. И вовремя — японцы как раз рванули к лощине. Сухо затрещали выстрелы.
Дубов, как и все, сдёрнул с плеча винтовку, прицелился, ловя на мушку приземистую фигуру самурая… Кажется, офицер… Ну да — вон как мечом машет, видать, подгоняет своих…
На миг задержав дыханье, Иван плавно потянул спусковой крючок…
Ба-бах!
Своего выстрела он почему-то не услышал, наверное, от волнения. Лишь увидел, как, резко споткнувшись, упал в траву подстреленный самурай. Первый человек, убитый на этой войне Дубовым. Впрочем, человеком сейчас японец не воспринимался — враг, а скорее — просто мишень. Все они вражины — ишь, черти косоглазые, позарились на чужую землю! Вот и получайте…
Иван с ухмылкой передёрнул затвор…
Японцев тогда отогнали, с потерями, но отогнали. А потом в командование вступил Жуков, с ходу бросив на обнаглевших самураев танковые части безо всего прикрытия отставшей пехоты. И снова японцы вынуждены были отступить! Но не унимались, пёрли вновь и вновь, словно стадо упрямых баранов. Самураи треклятые!
Пришлось закопаться в землю возле самой реки. И Дубов уже был пулемётчиком…
Пара юрких истребителей, внезапно вынырнув из-за облаков, обдала окоп свинцовым дождём — очередью тяжёлых пулемётов.
— Японцы! — пронеслось по траншеям, и вместо того чтобы прятаться, бойцы высовывали головы, до боли в глазах всматриваясь в синеватую дымку за рекой Халкин-Гол. Неужто японцы снова решились пойти в атаку? А похоже, что так!
Японские истребители, зеленовато-жёлтые, с красными кругами на крыльях и не убирающимися в полете шасси, лихо развернулись и пошли на второй круг. Клонившееся к закату жёлтое солнце отражалось в их крутящихся пропеллерах нестерпимым блеском. И снова очередь, и тяжёлые пули взрыли землю перед самым носом Ивана.
— Пригнись! — пронеслась по траншеям команда, наверное, несколько запоздалая.
Где-то слева загрохотала зенитка, оставляя в бледно-синем небе грязно-белые облачка разрывов. Истребители, словно шершни под коровьим хвостом, ещё раз огрызнувшись, поспешно подались прочь. Нет, не зенитки они испугались…
— Наши! — услыхав знакомый гул, выкрикнул старшина. — «Ишачки»! Ну, сейчас они им покажут.
Иван оглянулся и с радостью увидел, как из-за горизонта, на небольшой высоте — почти прижавшись к сопкам, — вылетело краснозвёздное звено И 15… Нет! Не И-15 и не «Чайки» — те были этажерки-бипланы, а эти — юркие зализанные монопланы, И-16, по скорости и вооружению намного превосходившие японские И-97, не говоря уже о «девяносто шестых».
— Ну, задайте гадам, — со смехом кричал Старогуб. — Покажите, где раки зимуют.
Японцы поспешно улепётывали. Нет, один огрызнулся. Развернулся — лихо, ничего не скажешь, — зашёл нашим в хвост. Выстрелил… Кажется, мимо… И, наткнувшись на ответный удар, задымил, накренился на левое крыло и, всё больше заваливаясь и завывая, врезался в сопку Баин-Цаган.
Взрыв был красив, даже, можно сказать, элегантен — ярко-жёлтый, с красноватым пламенем и густым чёрным дымом.
— Ур-ра-а! — пронеслось в окопах, а краснозвёздные «ишачки», приветственно помахав крыльями, унеслись дальше.
Иван повернулся к соседу, Бибикову:
— Паш, ты как думаешь, пойдут в атаку япошки?
— Обязательно пойдут, — с уверенностью отозвался сержант. — Может, даже сегодняшней ночью. Днём вряд ли сунутся — им же через реку переправляться нужно, а у нас — авиация. Правда, не так уж её и много.
— Да уж, пусть попробуют сунуться…
— Отбой воздушной тревоги, — прокатилось в траншее.
Бойцам — естественно, с осторожностью — было разрешено пополнить запасы воды. Иван наполнил флягу, притащил из реки два котелка — для «Максима», заливать в кожух. Хорошая, конечно, машинка станковый пулемёт, и бьёт отлично — пули кладёт ровно, не абы как — но вот, собака, греется, особенно тут, на жаре. Воды, между прочим, мало, несмотря на то что река — вот она, да и озеро Буир-Нур рядом. А попробуй-ка возьми воду, когда на том берегу — японцы. Вот и сейчас ползали за водицей буквально на брюхе по специально вырытым траншеям, а японские пули противно свистели над головою, частенько находя цель.
Услышав приказ явиться за ужином, Иван схватил миски и нырнул в траншею. За линией обороны, у полевой кухни, уже толпился народ — красноармейцы вперемешку с товарищами по оружию — монгольскими кавалеристами Лодонгийна Дандара. Один из монголов — шустроглазый невысокий парнишка по фамилии, кажется, Дарджигийн — а имени Иван не запомнил, — смешно коверкая слова, рассказывал бойцам какую-то страшную историю про разрушенный буддийский монастырь — дацан — и обитающие там привидения. Иван, конечно, как и положено сознательному бойцу-комсомольцу, в подобную антинаучную чушь не верил нисколечко, но послушать остановился — больно уж интересно было.
— И вот, выехал старик Чаргиндойн в степь, что за Баин-Цаганом, — окружённый красноармейцами, негромко говорил Дарджигийн. — И, не слезая с коня, скакал три дня и три ночи, словно гнался за ним древний бог войны Сульдэ. И на исходе третьего дня, съехав с сопки в какой-то большой и глубокий овраг, увидел на дне его старый дацан — уже разрушенный, но вместе с тем — и целый.
— Как это так, Дарджигийн? — удивлённо переспросил кто-то из красноармейцев, молодой, белобрысый, со вздёрнутым сапожком носом. — Так разрушенный был дацан или целый?
— И то, и другое, — ничуть не смущаясь, загадочно пояснил монгол. — Так казалось. И тут понял старик — вот оно, счастье! Он знал — это тот самый дацан из древних легенд, в подвалах которого есть и золото, и серебро, и драгоценные камни, а также красный ханский пояс и волшебная хрустальная чаша Оргон-Чуулсу — чаша счастья.