Баурджин перевернулся на спину, чувствуя рядом сопение Гаарчи. Друзья… и других пока нет. А что он вообще знает про этих забитых парней-неудачников? Вот для начала взять хотя бы Гаарчу. Худой, узкоглазый, скуластый, впрочем, как и все здешние, кроме, пожалуй, Кэзгерула — тот выглядит утончённее, скорее как туркмен или вообще европеец. Да… наверное, матушка была туркменка. Ладно, о Кэзгеруле потом, сейчас о Гаарче… А что про него сказать? Парень как парень. На вид лет четырнадцать-шестнадцать — да они все тут одногодки, — не силен, скорей слаб, правда, лихой наездник, хотя этим здесь никого не удивишь — кочевники, можно сказать, рождались в седле. Диковатый парень и, кажется, молчун. А кто разговорчивый? Хуридэн с Кэзгерулом? Из тех тоже слова лишнего не вытянешь. О! Надо будет попробовать их подпоить чем-нибудь хмельным — кумысом или рисовой брагой. Где её только взять? Осенью — уже скоро — будет большая охота, потом праздник, вот там и… Вообще пьянство среди монголов — так Дубов чохом обзывал все окрестные племена: найманов, тайджиутов, меркитов и прочих, — можно даже сказать, поощрялось и считалось оправданием самых странных поступков. Пьянство — сродни молодецкой удали. Боже, как же похоже на русских! На русских…
Дубов задумался, перебирая в памяти все знания о средневековой истории Руси и сопредельных стран. Знал, как выходило, не так уж и много, да и откуда? Из художественных книг да из фильмов — «Александр Невский», к примеру, или там, «Депутат Балтики»… впрочем, «Депутат Балтики» — это не из средних веков. В военном училище — давно это было! — конечно, изучалась история, но как наука сугубо партийная — «Краткий курс ВКП(б)» под редакцией Иосифа Виссарионовича Сталина.
Сталин… Иван усмехнулся. А ведь военные при нём неплохо жили, и не только военные — и инженеры, и артисты, и писатели, даже какие-нибудь знатные оленеводы. Эх, если б не раскулачивание, не репрессии, не война, не страшный послевоенный голод… Но ведь выстояли, выстояли, победили! И если разобраться: не было бы раскулачивания — не было бы индустриализации, на индустриализацию-то где деньги взять — с крестьян только, с них и брали, с кровью. А не было бы индустриализации, разве бы выиграли войну? Шиш! И так-то много не было. Тяжёлые грузовики, к примеру, американцы по ленд-лизу всю войну поставляли, сами так до конца войны и не научились делать, только потом, после. Да и то, если приглядеться: наш «Урал» — вылитый «Студебеккер», а «Зил» — «Додж».
Баурджин поёжился, натянув на плечи кошму, — ночи стояли холодные. Итак, Русь в конце двенадцатого века. Что там было-то? Княжества были и эта, как её — феодальная раздробленность. Раздробленные феодалы — князья там, да бояре разные — стало быть, меж собой воевали, чем и пользовались все, кому не лень, половцы, и вот эти — монголо-татары. Скоро, скоро двинут они свои полчища на матушку Русь — установят проклятое иго, про которое что-то очень образно сказал Маркс… Или Энгельс. Дескать, иссушало монголо-татарское иго прямо всю душу народа. Вот так примерно. Может быть, бежать отсюда на Русь?! Ага… и что там делать? В этаком-то обличье? Да и как убежишь — транспорта-то никакого нет, самолёты не летают, поезда не ходят, лошадь только. Так один в столь дальний путь не поскачешь — обязательно убьёт кто-нибудь. Пустят этак походя стрелу — и поминай как звали, на том все путешествие и закончится. Нет, здесь, здесь нужно что-то делать: вжиться, поставить себя, как надо, а там… А там поглядим. Кажется, он, Баурджин, плохо стреляет из лука… как-то не научился. Ничего, восполним этот пробел, время ещё есть.
Дубов вдруг ужаснулся своим мыслям — уж больно дико они выглядели. Подумать только: он — боевой пятидесятичетырёхлетний генерал и одновременно нищий мальчишка-монгол, точнее — найман, кочевник. Ну, просто шизофрения какая-то! Ересь! Господи, да может ли быть такое?! Может, не может — но ведь есть! И кочевье, и степь, и кочевники — самая что ни на есть объективная реальность… данная нам в ощущениях. А он, Иван Дубов, как и все советские люди, — материалист, а значит, нечего в который уже раз поминать Господа. Нужно принимать всю данность, как она есть, без всяких там идеалистических рассуждений. В конце концов, в научной фантастике подобные случаи описаны и даже как-то объяснены. Иван Ильич, правда, любителем фантастики не был, предпочитал твёрдое чтиво про иностранных шпионов (муть, конечно, страшная, но ведь интересно!), однако кое-какие книжицы брал-таки полистать у сына.
Значит, все с ним случившееся — никакая не мистика, а неизвестный официальной науке феномен, имеющий вполне материалистическое объяснение — какой-нибудь там временной сдвиг и тому подобное. И если этот сдвиг произошёл, так сказать, в эту сторону, то почему бы ему не иметь и обратную силу?
Дубов потрогал висевший на шее амулет. А ведь похоже, что когда-то его предки вовсе не были простыми кочевниками. Ну да Бог с ними… Опять — Бог! Уже пора разобраться, кто он сам-то такой — генерал армии Иван Ильич Дубов или молодой кочевник Баурджин из рода Серебряной Стрелы? Поразмышляв, Дубов всё ж таки пришёл к успокоительному выводу — он всё-таки Дубов. Но — пользующийся некоторыми знаниями Баурджина. Он помнил два детства — в кочевьях и в маленьком рабочем городке, воспринимал как родной язык кочевников, их обычаи, лихо скакал на коне, хотя раньше, в той жизни, ни разу не пробовал. И всё же, кроме блеклых воспоминаний и некоторых навыков, от Баурджина больше ничего не находилось. Во всём остальном этот найманский парнишка был стопроцентным Дубовым, пятидесятичетырёхлетним генералом Советской Армии. То есть мысли, мозг были Дубовскими, а тело принадлежало Баурджину. Когда-то принадлежало. Как видно, сознание Дубова вселилось в несчастного паренька в тот самый момент, когда его душа отлетела… И если бы не Иван, Баурджин так и остался бы лежать в траве с пробитой меркитской стрелою грудью, и друзья принесли бы в кочевье лишь его хладный труп. Что ж, выходит, так оно и есть. Тело, конечно, было плохим, слабым, но зато молодым, упругим, гибким! Дубов вдруг поймал себя на мысли, что с тех пор, как он оправился от раны, словно крылья выросли за спиной. А может… может, он там, дома, умер?! Хм… Не хотелось бы… Нет, надо всё же попробовать выбраться обратно… при случае. Несомненно, урочище Оргон-Чуулсу как-то со всем этим связано. И дацан — он же сам его видел, собственными глазами. А вот с Хульдэ — ничего подобного не увидал. Пустота — одни колючки, песок да камни. И всё же… Надо бы расспросить про урочище ещё кого-нибудь. Только не Кэринкэ — её уже спрашивал, и безрезультатно. Старуха сразу замкнулась — клещами ничего не вытащишь. Не хотела говорить… значит, и в самом деле что-то там такое было.
Где-то рядом вдруг залаял пёс. Оба — Баурджин и Гаарча — вскинулись, схватились за луки… и, стукнувшись головами, весело засмеялись — собака-то лаяла не злобно, скорей приветливо.
— Эй-гей, парни, вставайте! — закричали снаружи. — Кажется, ваша очередь караулить скот.
Несколько пристыженные — ну надо же, проспали-таки! — молодые люди вылезли из шатра наружу, под сверкающую сеть звёзд, густо усыпавших небо.
— Ну наконец-то проснулись, — с усмешкой проворчал Кэзгерул.
Огромная мохнатая псина, прыгая вокруг, повизгивала и ластилась ко всем троим. Вообще-то это был ещё не взрослый пёс, так, щенок, только крупный.
— У-у-у, Дуурчум, у-у-у, — нагнувшись, Баурджин почесал пса за ушами. — Ну, мы пошли. Хуридэн где?
— Там, на холме. Ждёт.
Место для сторожей было выбрано правильно, грамотно, это в первый же день Дубов-Баурджин отметил опытным командирским глазом. На склоне холма, за камнями, так, что хорошо просматривалась лощина — именно здесь можно было легко проникнуть в небольшую долину, где и располагалось пастбище. Если б ещё пулемёт поставить… «Максим», как тогда, на Баин-Цагане… А здесь оно где, Баин-Цаганское плоскогорье? Да всё там же — чуть ближе к востоку, к реке. Где и урочище.
— А, пришли-таки, — выскочил из-за камней толстощёкий коротышка Хуридэн. В свете полной луны было хорошо видно, как радостно блестят его узкие щёлки-глаза. Уж теперь-то выспится!
Хуридэн быстро ушёл, и Гаарча с Баурджином поудобнее устроились за камнями. Тянуло в сон, ещё и пёс, щенок Дуурчум, улёгшись меж парнями, смачно зевнул.
— Поспим, — Гаарча потянулся и откинулся спиной на камни. — Дуурчум разбудит, коли что.
— А как же скот? Вдруг — лихие люди, волк?
— А Дуурчум на что? Ух, Баурджин, какой ты стал дотошный. Совсем на тебя не похоже! — Гаарча издевательски засмеялся. — Ну, не хочешь, не спи, сторожи хозяйское стадо. Ежели что, разбудишь.
Парень закрыл рот и тут же засопел.
Покосившись на него, Баурджин подумал, что, в общем-то, напарник прав. Чёрт-то с ними, с хозяйскими лошадьми да овцами, чай, не пропадут. Вот только спать что-то не очень хотелось, все лезли в голову разные мысли. Вот, скажем, о Хульдэ. Девчонка была куммой — наложницей и, похоже, не очень-то тяготилась своим положением. Какое-то странное христианство исповедовали найманы — вполне допускавшее многожёнство, наличие наложниц и всяких языческих пережитков. Что поделать — дикие люди, да и времена на дворе — раннее средневековье. Впрочем, может, и не раннее. А какое? В «Кратком курсе» об этом ничего не сказано. Так, кто там на Руси-то сейчас? Александр Невский? Нет, до Невского ещё примерно полвека. Владимир Мономах? Тот, похоже, уже умер. Андрей Боголюбский? Всеволод Большое Гнездо? Чёрт их… Больше никаких русских князей Дубов вспомнить не смог, как ни силился. Кроме легендарного Рюрика, Ярослава Мудрого и Ивана Калиты — но все они были явно не к месту. А у монголов кто? Чингисхан вроде… Ну да, уже как-то упоминавшийся Темучин — он и есть… Интересно…
— Эй, — Баурджин пихнул напарника локтем в бок, — Гаарча, спишь?
— А? Что?! Что случилось? Меркиты?
— Никто, все спокойно. Спросить хочу, ты про Чингисхана что-нибудь слышал?
— Нет… И из-за этого ты меня разбудил?
— А про Темучина?