Орден Казановы
ПРОПАВШЕЕ НАСЛЕДСТВО
Они участвовали в терроре с радостным
сознанием большой и светлой жертвы.
Пролог
В Высочайшем Присутствии 1 Сентября сего 1411 года в Городском театре состоится торжественный спектакль.
Киевский Городской Голова И.Н. Дьяков, свидетельствуя своё совершенное почтение, имеет честь покорнейше просить пожаловать в Городской театр на означенный спектакль.
Прилагаемые билеты в театр — именные и пикону перевиваемы быть не могут. В случае невозможности воспользоваться билетами таковые должны быть возвращены в Киевскую Городскую Управу не позднее августа.
Форма одежды: для дам белые или светло-серые вырезные туалеты, без шляп; для кавалеров — белый форменный сюртук при орденах или фрак.
О часе и порядке съезда в театр будет опубликовано своевременно.
Во втором антракте, когда время близилось к полудню, государь покинул ложу, и большая часть публики потянулась к выходу, в зале Киевского оперного театра появился высокий и сутулый молодой человек в очках, во фраке и с зачёсанными назад редкими, абсолютно седыми волосами.
Держа в руке театральную программку, он быстро пошёл по центральному проходу, направляясь к группе расположившихся пред рампою сановных господ в белых форменных сюртуках, щедро украшенных орденами.
Оставшиеся в зале зрители оживлённо беседовали между собою, поэтому на молодого человека никто не обратил внимания, что позволило ему беспрепятственно достать из кармана браунинг и тут же прикрыть его программкой.
Удивительно, что председатель Совета министров, который стоял лицом к залу и спиной к оркестру, не заметил приближавшегося к нему убийцу, — да ещё столь странного вида! То ли Пётр Аркадьевич Столыпин был слишком увлечён беседой с военным министром Сухомлиновым и обер-прокурором Синода Саблером, то ли в жизни каждого человека существуют такие минуты, когда его судьба уже предопределена с неотвратимостью катящейся лавины.
Не доходя три шага до Столыпина, убийца сбросил программку, и как-то так получилось, что по изменившемуся выражению лица премьера Сухомлинов и Саблер поняли, что происходит нечто ужасное, и разом обернулись. Увидев в руке молодого человека браунинг, они шарахнулись в разные стороны, причём Саблер, наткнувшись на ближайшее к нему кресло, едва не упал в проход.
Столыпин остался стоять наедине со своей судьбой, которая в данный момент смотрела на него в три глаза, два из которых были тусклые, злобные, полуприкрытые набухшими веками, а третий — маленький, чёрный, воронёный...
Короткий миг оцепенения — как моментальная фотография для истории. Статный, красивый премьер с открытым лбом, ухоженной бородой и щегольски подкрученными усами — и его убийца, молодой старик, седой, сутулый, лобастый, с большими отвисшими губами, занимавшими большую часть нижней половины лица.
Если бы Столыпин смотрел прямо в глаза убийце, у того могла бы дрогнуть рука, но премьер вдруг ощутил ту самую парализующую нерешительность, что и князь Андрей на Бородинском поле, глядя на дымящуюся и вертящуюся перед ним гранату.
«Вот и настал последний день, когда замыслы моих убийц наконец-то сбудутся...» «Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят».
Это противостояние продолжалось доли секунды, а затем грянуло два выстрела подряд. Столыпин отшатнулся, побледнел, но попытался улыбнуться и даже сделал успокаивающий жест. Видя, как его белый сюртук быстро краснеет от крови, к нему подскочили граф Потоцкий и барон Фредерикс.
Одновременно с этим послышался крик из оркестровой ямы — одна из пуль, пробив кисть левой руки премьера, полетела дальше и задела скрипача. Вторая, оказавшаяся роковой, раздробив крест святого Владимира, миновала сердце, прошла сквозь живот и застряла в пояснице.
Убийца бросил браунинг, повернулся и какой-то неестественной, лунатической походкой медленно пошёл обратно. И лишь услышав за своей спиной возглас старого министра двора Фредерикса: «Держите его!» — бросился бежать.
Далеко уйти ему не дали — тут же свалили в проходе и стали ожесточённо бить.
А Столыпин, с которого уже успели снять сюртук, вдруг сделал судорожное движение рукой в сторону царской ложи и упал в кресло. Позднее этот его жест будет истолкован по-разному. Современники увидели в нём благословение государя, однако сам Николай II, которому тут же рассказали о случившемся, по всей видимости, воспринял его иначе. Недаром же, стоя через несколько дней у гроба своего премьер-министра, царь обронил только одно слово «Прости...»
Крики ужаса, лихорадочно-бессмысленная беготня, обмороки нервных дам, а тут ещё оркестр, заметив возвращение государя в свою ложу, грянул «Боже, царя храни!».
Пока в проходе набивали убийцу, неподалёку разыгралась ещё одна схватка. Молодой человек в мешковато сидящем фраке рванулся было к раненому премьер-министру, но был схвачен двумя гвардейскими офицерами. Приняв его за сообщника террориста и мечтая отличиться на главах у всего двора, они принялись выкручивать ему руки, стараясь сделать это как можно грубее.
— Что вы, пустите! — морщась от боли, закричал он. — Я врач, я хочу помочь!
— Без тебя разберутся! — зловеще шевеля усами, отвечали его мучители.
Яростно топчась на месте, они и не заметили, как кто-то из них троих наступил на оброненную убийцей программку: Н.А. Римский-Корсаков «Сказка о царе Салтане».
Глава 1НОВАЯ ВСТРЕЧА
Председатель международного научного конгресса «Мозг — Разум — Душа», выдающийся русский физиолог Иван Ильич Сечников был известен своей повышенной нервозностью, порождавшей склонность впадать в депрессию и даже покушаться на самоубийство.
Рассказывали, что после смерти своей первой жены, с которой он прожил менее четырёх лет, Иван Ильич пришёл в полное отчаяние. Душевные мучения, вызванные утратой любимого существа, усугублялись обострившейся болезнью глаз, грозившей полной потерей зрения, а с нею — и невозможностью заниматься научной работой.
Поздно ночью накануне похорон жены Иван Ильич кишел из дома и направился к реке, задумав броситься вниз головой с высокого моста. Возле уличного фонаря, освещавшего вход на мост, он остановился, чтобы собраться с духом. И тут его внимание случайно привлекли кружившие у фонаря подёнки — всем известные ночные бабочки, которые вылупляются из кокона, чтобы отложить яйца, прожить всего несколько часов и умереть от истощения. Они рождаются без пищеварительной системы, а потому чем-то напоминают часы, которые останавливаются, когда кончается завод.
Рассеянно наблюдая за их непрерывным кружением, Иван Ильич поневоле задумался над интереснейшим вопросом: каким образом факт существования этих короткоживущих созданий согласуется с теорией эволюции Дарвина? Ведь за столь малый срок они просто не успевают подвергнуться воздействию естественного отбора, да и борьба за существование между ними отсутствует!
Размышляя над этой проблемой, Иван Ильич машинально миновал мост, даже не вспомнив о цели своего прихода сюда, и отправился дальше, пытаясь найти приемлемый ответ. Возможно, некоторые живые существа ухитрились сойти со столбовой дороги эволюции и остановились в своём развитии, но в таком случае придётся признать, что теория Дарвина не является универсальной. Сечников был убеждённым дарвинистом, поэтому подобный вывод его никак не устраивал.
Всю ночь он бродил по улицам, а поутру почувствовал себя гораздо лучше и оставил всякую мысль о самоубийстве. Вот так и получилось, что скромные бабочки-подёнки тогда спасли жизнь будущего лауреата Нобелевской премии по биологии!
Внешность Сечникова полностью соответствовала общепринятым представлениям об одержимых своей наукой учёных, не желающих тратить время ни на что другое: высокий ясный лоб, внимательные глаза под очками в тонкой оправе, бледное лицо, густая, изрядно поседевшая борода и тёмные, небрежно размётанные волосы с красивыми седыми прядями. Белые руки не могли долго находиться в покое, поэтому худые пальцы то и дело сцеплялись и расцеплялись.
В служебном кабинете старшего следователя по особо важным делам Петербургской сыскной полиции Иван Ильич вёл себя крайне нервно. Порой он даже вскакивал с места и лекторским шагом прохаживался перед невозмутимым следователем, представлявшим собой прекрасно сохранившегося господина немногим старше шестидесяти лет от роду. Макар Александрович Гурский был по-прежнему красив и румян, а его темно-каштановая шевелюра, хоть и украсилась многочисленными седыми прядями, почти не поредела, как не померк и блеск проницательных серо-голубых глаз, замечательно оттенённых густыми чёрными бровями и ресницами.
Когда-то Макар Александрович носил замечательные усы, весьма нравившиеся дамам, но, заметив, что с возрастом они всё больше придают ему вид потасканного ловеласа, не без сожалений расстался с ними. Зато сохранил давнюю привычку в минуту задумчивости выпячивать вперёд нижнюю губу.
Изложив суть дела в первую же минуту своего прихода к следователю: «Пропал мой молодой коллега!» — всё последующее время Иван Ильич потратил на эмоции, то и дело восклицая:
— Неслыханно! В цивилизованном мире! Средь бела дня! Кому потребовалось похищать учёного?
Макар Александрович искренне уважал учёных, поэтому вёл себя предельно спокойно и доброжелательно, предоставляя собеседнику возможность «выпустить пар» и успокоиться. Однако последнее восклицание заставило его насторожиться.
— Похищен? — тут же переспросил он. — Вы действительно так полагаете?
— Ещё бы! возмущённо воскликнул Сечников, глянув на следователя с таким выражением, словно бы тот задал совершенно бестактный вопрос.
— И вы видели это своими глазами?