В руке господин держал довольно необычный букет из красной розы, белой гвоздики и синей лобелии. Миновав дом Энгельгардта, он свернул налево и подошёл к костёлу святой Екатерины, сдвинутому немного вглубь проспекта.
Сняв шляпу и довольно небрежно перекрестившись на каменные фигуры возвышавшихся на фасаде четырёх евангелистов, господин мельком оглянулся назад и вступил под своды костёла, из которого неслись мощные звуки органа. Он не присел на скамью, как другие верующие, а немного постоял возле одной из колонн, ещё раз оглянулся на вход и уверенно направился вглубь храма. Найдя окружённое металлической решёткой надгробие «Jean Victor Mareu (176З—1813)», господин положил на него свой букет и почтительно склонил голову.
Затем ещё раз перекрестился, вышел из костёла и не спеша двинулся в сторону Николаевского вокзала. Однако прогулка продолжалась недолго: перейдя через мост, господин свернул направо и тут же остановился возле углового дома с вывеской «Издательство А.С. Субботина», сделанной выпукло-золочёными буквами. Оглядев многоэтажное здание с таким видом, словно прицениваясь, он толкнул дверь, поднялся на третий этаж и, звякнув колокольчиком, оказался в просторном помещении редакции. Внимательно оглядевшись, господин подошёл к конторке секретаря и учтиво осведомился:
— Могу ли я поговорить с господином Субботиным?
— А по какому вопросу? — тут же спросил этот немолодой и желчный человек, очевидно, измождённый борьбой с непрошеными авторами.
— Хотел бы предложить рукопись.
— Какого рода?
— Приключенческий роман, действие которого происходит в начале прошлого века в Северной Америке.
— Оставляйте, посмотрим. — И секретарь равнодушно кивнул на груду папок, которые уже не умещались в находившемся за его спиной шкафу, а потому были сложены на приставленном сбоку стуле.
— С вашего позволения, я бы хотел поговорить с господином Субботиным.
— А позвольте узнать, зачем?
— Затем, что я хочу лично вручить ему свой роман, — холодно заявил господин, доставая из кармана пальто свёрнутую в трубку голубую папку, в которой лежала рукопись. Он показал её секретарю, приподняв вверх вроде факела, но в руки не дал.
Тот пожал плечами, словно бы досадуя на столь неуместную настойчивость, однако солидный вид и безапелляционный тон посетителя подействовали на него должным образом. Покинув свою конторку, секретарь зашёл к издателю и вскоре вернулся, сделав довольно небрежный приглашающий жест.
— Алексей Сергеевич ждёт вас.
— Благодарю, — кивнул господин и проследовал в кабинет, опустив руку с зажатой в ней папкой.
— С кем имею честь? — не слишком любезно осведомился седой старик в золотом пенсне на бугристом носу, сидевший за большим письменным столом. Кабинет находился в самом углу здания, потому из его окон одновременно открывалось два вида — на набережную и Невский проспект.
— Георгий Всеволодович Морев, — представился посетитель. — Простите, что решил настаивать на встрече, однако понадеялся на то, что приличном знакомстве вы отнесётесь к моей рукописи с должным вниманием...
— Что у вас? — нисколько не заинтересовавшись «личным знакомством», сухо перебил Субботин.
— Историко-приключенческий роман из жизни дивизионного генерала Жана Виктора Моро.
— Моро? Уж не того ли самого, который...
— Совершенно верно, — подхватил посетитель, — который в молодости не слишком удачно воевал против Александра Васильевича Суворова и Италии, зато в тысяча восьмисотом году разбил австрийцев в битве при Гогенлингене. В возрасте пятидесяти лет генерал Моро погиб в битве под Лейпцигом и по решению союзников был похоронен и костёле святой Екатерины — как раз на другом конце Невского проспекта от своего победителя. Александр Васильевич, как известно, погребён в Александро-Невской лавре…
— Это-то мне известно, саркастически заметил издатель, делая приглашающий знак собеседнику. — Однако чем, позвольте узнать, вас интересовал жизненный путь этого предателя? Ведь генерал Моро погиб в битве против своих соотечественников!
— О, его никак нельзя назвать предателем, — живо возразил автор, кладя рукопись на стол Субботина и опускаясь в кресло напротив, — поскольку генерал сражался не против Франции, а за неё — против Наполеона, чьим самым опытным и талантливым конкурентом он являлся, не считая разве что его ровесника Бернадота. Однако именно генерала Моро консул Бонапарт арестовал по обвинению в заговоре и отправил в изгнание! Потом генерал вернулся в Европу, чтобы сражаться в войсках антинаполеоновской коалиции и погиб героем. Но мой роман посвящён тем десяти малоизвестным годам его жизни, которые он провёл в Северной Америке, на берегах реки Делавар.
— Дикая природа, нападения индейцев и прочая экзотика в духе Фенимора Купера?
— Именно так.
— Как вы сказали, ваша фамилия — Морев? — неожиданно заинтересовался издатель. — Вы намеренно взяли сходный но звучанию псевдоним?
— Не совсем так. Дело в том, что я являюсь прямым потомком генерала Моро.
— Неужели?
— Моя русская прабабка некоторое время была его возлюбленной...
— Вот это уже интересно!
— ...Но я бы не хотел вдаваться в подробности, — жёстко пресекая возглас собеседника, заявил Морев.
— Воля ваша. Ну что ж... — И Субботин потянул к себе голубую папку. — Можете зайти через пару недель, и я сообщу вам своё решение. Кстати, чем вы изволите заниматься?
— Литератор.
— Где-нибудь уже издавались?
— Пока нет. Я — начинающий литератор.
Издатель испытующе посмотрел на Морева, для чего даже поправил пенсне, однако счёл нужным воздержаться от тех бесцеремонных замечаний, которые позволял себе в разговоре с менее солидными «литераторами».
— Итак, — сухо заявил он, отводя взор, — встретимся через две недели.
— Благодарю вас.
Господин Морев встал и откланялся. Покинув издательство, он вновь оказался на Невском, где взял извозчика и отправился на Крестовский остров. Ехать пришлось довольно долго — через всю центральную часть города, — однако благодаря замечательной погоде, всеобщему оживлению и фланирующей публике седок нисколько не скучал, с большим удовольствием приглядываясь к юным петербургским барышням, являющимся гораздо более драгоценным украшением столицы России, чем все её имперски-бюрократическое великолепие.
Минут через пятьдесят господин Морев оказался на дальней оконечности острова, живописно выдававшейся в сторону Финского залива. Расплатившись с извозчиком и оставив пролётку там, где заканчивалась дорога и начиналась берёзовая рощица, он в который уж раз за этот день огляделся вокруг, явно повинуясь многолетней привычке, после чего быстро двинулся по лесной тропинке.
Вскоре впереди показалась двухэтажная деревянная дача, огороженная глухим двухметровым забором, выкрашенным в тёмно-зелёный цвет. Дача стояла в глубине леса, поодаль от остальных, расположенных по обе стороны основной дороги, и казалась необитаемой. Однако «начинающий литератор» внезапно насторожился и даже сошёл с тропы, укрывшись за ближайшей берёзой.
Секунду спустя калитка в заборе негромко скрипнула и осторожно приоткрылась. Оттуда появился худощавый, бледный, небритый молодой человек с всклокоченными тёмно-русыми волосами. Одет он был в строгий чёрный костюм, серебристый галстук и белую манишку, но при этом имел тот помятый вид, который бывает у людей, проведших ночь не у себя дома.
Близоруко прищурившись и кое-как убедившись, что поблизости никого нет, он поспешно прикрыл за собою калитку и обрадованно побежал прочь. Однако стоило ему поравняться с той самой берёзой, за которой укрывался Моров, как тот выступил из-за ствола и преградил путь.
— Прекрасная погода для прогулок, не так ли? — издевательски осведомился он. — Тем не менее, господин Богомилов, я настоятельно советую вам вернуться обратно в дом, — и показал ошарашенному беглецу короткоствольный никелированный револьвер.
Глава 3ДУША И ТЕЛО
Первый же день международного научного конгресса «Мозг — Разум — Душа» ознаменовался интереснейшей стычкой между двумя профессорами Петербургского и Оксфордского университетов: председателем конгресса Иваном Ильичом Сечниковым и англичанином Чарльзом Скоттом Ферингтоном. Все знали о том, насколько глубоки расхождения во взглядах меж двумя этими выдающимися учёными современности, поэтому их яростные споры должны были стать основной интригой конгресса. Оба профессора были примерно одного возраста, оба в своё время учились у одних и тех же европейских светил вроде Рудольфа Вирхова или Роберта Коха, оба начинали с изучения рефлексов и физиологии высшей нервной деятельности, постепенно перейдя к наиболее трудным проблемам сознания, — и вот именно здесь самым коренным образом разошлись во взглядах.
Доклад профессора Ферингтона был запланирован на вторую половину дня, и к этому моменту зал заседаний конгресса, проходившего в Мраморном дворце на Миллионной улице, был уже полон. Помимо чисто научных задач конгресс ставил своей целью привлечение интереса общества к новейшим исследованиям сознания и мозга, поэтому попасть в зал заседаний было совсем несложно. Помимо неизменных студентов и падких до сенсаций и скандалов журналистов здесь были даже слушательницы Высших женских курсов, что создавало «общую атмосферу, в чём-то сходную с атмосферой бала», как осуждающе высказался в кулуарах конгресса один из престарелых участников.
И доктор Ферингтон не обманул всеобщих ожиданий, начав свой доклад с эффектной фразы:
— Проблема бессмертия кроется в загадке сознания, а отнюдь не в проблеме бесконечного продления жизни его носителя! — и иронично улыбнулся, пережидая неожиданный шквал аплодисментов.
Это был невысокий, плотный, моложавый джентльмен лет пятидесяти с небольшим, вовсе не имевший типично английской чопорности и невозмутимости, зато обладавший подвижной физиономией, украшенной пышными седыми усами и живыми, ироничными серыми глазами. Выдержав паузу, он продолжил развивать свою мысль: