Обещайте рассказывать обо всём, что вам удастся узнать, попросила Ольга, первой протягивая ему руку.
— Обязательно, — кивнул Винокуров, отвечая на её рукопожатие и тут же целуя руку Елене. Только это небольшое различие и позволило ему как благовоспитанному джентльмену выказать своё предпочтение одной из сестёр. И, судя по прощальному взгляду молодой женщины, этот его поступок не остался незамеченным...
Прямо из особняка Рогожиных Денис Васильевич отправился в следственное управление, однако Гурского там не застал. Досадуя на себя за то, что, увлёкшись ностальгическими воспоминаниями, не поторопился оповестить Макара Александровича о зловещем появлении Карамазова, он приказал извозчику доставить его в Мраморный дворец, где должно было проходить очередное заседание конгресса.
И первым, кого он там встретил, оказался недавний знакомый журналист Кутайсов, пребывавший в лихорадочно-весёлом возбуждении.
— Слышали о скандале? — спросил он, едва поздоровавшись с Винокуровым. Нашего бедного председателя грозят привлечь к суду, обвиняя в сексуальных домогательствах.
— Ивана Ильича? — поразился Винокуров. — Вы имеете в виду Сечникова? Но это же бред!
— Очень возможно, хотя говорят, что в молодости почтеннейший Иван Ильич был не прочь пошалить, — ухмыльнулся журналист и уже хотел было бежать дальше, однако Денис Васильевич раздражённо удержал его за рукав.
— Минуту! Будьте добры, расскажите поподробнее, что тут происходит?
— А всё очень просто, — охотно заговорил Кутайсов, — одна из пациенток господина Сечникова, которую он лечил с помощью сеансов гипноза, вдруг заявила, что с помощью этих же самых сеансов он пытался её совратить. Сам Иван Ильич заявляет, что всего лишь позволил себе небольшой психологический эксперимент, пытаясь проверить, насколько прочны бессознательные моральные установки его пациентки и нельзя ли их как-то отменить. Эх! — неожиданно фыркнул неугомонный журналист и плутовато подмигнул Винокурову. — Меня бы кто научил отменять моральные установки знакомых дам, если только они у них имеются!
— Да погодите вы ёрничать! — не на шутку разозлился Денис Васильевич. — Чем дело кончилось?
— Что вы! — всплеснул руками Кутайсов. — Да оно только начинается! Вместо Ивана Ильича заседания теперь проводит его заместитель, а сам господин председатель готовится давать объяснения следователю. Что касается меня, то я бегу писать фельетон в ближайший номер и очень надеюсь, что вы больше не станете меня задерживать.
— А я очень надеюсь, что вы пощадите доброе имя выдающегося учёного!
— Извините-с, не могу, работа такая! Так что если вы немедленно не вызовете меня на дуэль, то уже послезавтра мой фельетон будет напечатан.
По откровенно глумливым глазам Кутайсова Денис Васильевич понял, что спорить с ним бесполезно, и с досадой отвернулся. Да, но из-за этого нелепого скандала он чуть не позабыл о Карамазове. И куда, чёрт возьми, подевался Гурский? Когда голова идёт кругом, как тут не пожалеть о невозмутимом и уверенном в себе следователе!
Глава 7СКАНДАЛ В УЧЁНОМ СЕМЕЙСТВЕ
А Макар Александрович, вовсе того не желая, уже оказался замешан в разгоравшемся скандале. К нему в поисках поддержки и совета обратился Иван Ильич Сечников, мотивировав это довольно бесцеремонной фразой, которую он сам, по всей видимости, считал комплиментом:
— Вы мне кажетесь самым умным полицейским из тех, с кем доводилось общаться.
Макар Александрович не стал сердиться и добродушно предложил изложить суть дела.
— Да, я виноват! — с ходу признался учёный, рассеянно перебирая свою бороду таким образом, словно бы проверяя её пушистость. — Эта молодая дама сразу показалась мне излишне экзальтированной и капризной — с такими особами дел иметь не люблю, — однако я всё же согласился провести с ней несколько сеансов самого обычною лечебного гипноза, чтобы избавить её от навязчивых видений.
— Ну и в чём же ваша вина? — вкрадчиво поинтересовался Гурский.
— Поскольку она показалась мне женщиной, легко внушаемой, — все капризницы таковы! — это натолкнуло меня на одну соблазнительную мысль... — от этой фразы физиономии следователя заметно напряглась, но уже через секунду просветлела. — Моя идея состояла в том, чтобы попробовать воздействовать на её подсознание тем самым методом, над которым я сейчас усиленно работаю.
— Зачем это? Внушить ей, что она шлю... пардон, падшая женщина?
Взгляд Сечникова уже приобрёл ту сосредоточенность, которая появляется у глубокомысленных людей, задумавшим я над интересующей их проблемой. Именно поэтому он не возмутился вопросу следователя, а ответил совершенно спокойно:
— Что вы, Макар Александрович, ради подобного пустяка не стоило бы прибегать к такому сильнодействующему средству, как мой метод. Внушить пациентке, что она порочная женщина, и заставить её вести себя соответствующим образом может любой толковый гипнотизёр из какого-нибудь заезжего шапито. Такие вещи давно вышли из сферы интересов науки и перешли в разряд салонных фокусов.
— В таком случае, мне бы очень хотелось узнать, что представляет собой ваш метод.
— Ну, я не делаю из этого никакой тайны. Главная задача состоит в том, чтобы заставить индивида ощутить себя неотъемлемой частью единого целого, когда чувство личной ответственности, в просторечии именуемое совестью, полностью подчиняется интересам коллектива. Например: «Да, ты весталка, но должна уступить Нерону, иначе наш храм будет разрушен!»
— Но это путь к жертвенности и фанатизму!
— Отнюдь! То есть да, в случае необходимости индивид может пожертвовать собою ради благополучия целого, но это крайний случай. Зато в обычных условиях он обретёт невиданное прежде чувство спокойствия, уверенности и даже, если хотите, всемогущества — ведь род бессмертен. Кстати, всё это уже было в первобытном обществе, где высшей мерой наказания была вовсе не смерть, а остракизм — то есть изгнание из рода.
— Зачем же возвращаться к таким дремучим временам? — искренне поразился следователь, сокрушённо качая головой, словно бы уже заранее представляя себе, какие преступления ему тогда придётся расследовать.
— Да затем, что наш век в глубочайшем кризисе! — запальчиво отвечал Сечников, устремив на Макара Александровича острый и колючий — даже из-под стёкол очков — взгляд. — Разве вы сами не чувствуете, к какой чудовищной катастрофе мы движемся? И всё из-за разнузданности и своеволия отдельных индивидов или организаций, демонстративно пренебрегающих интересами государства! Дошло до того, что Союз лесоводов на своём съезде принимает резолюцию, осуждающую «самодержавно-крепостнический режим», а Союз землемеров голосует за создание социалистической республики! Если даже представители столь мирных профессий, как лесоводы и землемеры, заражены подобными настроениями, то куда уж дальше? А ведь всех этих революционеров, нигилистов, анархистов и прочий суматошный сброд бездельников и негодяев вполне можно будет обуздать с помощью моего метода и тем самым внести в общество спокойствие и стабильность!
— Однако пока первой жертвой вашего метода стала эта капризная дамочка, — с мрачной иронией заметил Гурский, медленно покачивая головой. — А ей-то вы что пытались внушить?
— Всего лишь то, что она является женской частью всеобщего рода человеческого, главная задача которого — воспроизводить потомство, а не увлекаться косметикой и посещением модных магазинов.
— И столь невинная идея привела к столь пагубным последствиям? Рискованные опыты вы себе позволяете, господин Сечников!
— А без риска нельзя достичь ничего замечательного! — гневно возразил собеседник.
— Ну, почему же... Я что-то не слышал о том, какому риску подвергал граф Толстой окружающих во время написания им «Войны и мира» или какому риску подвергался он сам.
— Мне не нравится ваша ирония, господин следователь! Кроме первой жертвой моего метода, как вы изволили выразиться, стала отнюдь не эта дамочка, а я сам! Не знаю, что ей там взбрело в голову или по чьему наущению она действовала, но у меня и в мыслях не было её совращать!
Разговор становился излишне запальчивым, и Макар Александрович, решив проявлять максимальную сдержанность, постарался подумать о чём-нибудь приятном — например, о том, как мосле ухода учёного он с удовольствием выкурит толстую и ароматную сигару, начатая коробка которых лежала в верхнем ящике его служебного стола. И молодости Макар Александрович не курил, однако с годами и ослаблением влечения к женщинам стал приобретать не слишком полезные, но зато такие комфортные привычки!
— Ну-с, хорошо, — заявил он Сечникову, — в самое ближайшее время я познакомлюсь с этой особой и попробую выяснить, насколько серьёзно можно воспринимать её обвинения. Кто хоть она такая, вы знаете?
— Разумеется. Мария Сергеевна Мальцева, двадцать три года, девица, из дворян Пермской губернии.
— Отлично. До встречи, Иван Ильич. — И Гурский, протянув одну руку посетителю, второй рукой приоткрыл вожделенный ящик с сигарами.
Однако после десяти минут задумчивого блаженства в клубах сизого дыма Макар Александрович решил, что знакомство с госпожой Мальцевой может и подождать. Дело в том, что ему вспомнился один похожий случай из германской судебной практики конца прошлого века. Там, кажется, тоже фигурировал почтенный учёный и шла речь об обвинении в сексуальных домогательствах к несовершеннолетней барышне... Макар Александрович несколько минут тщетно напрягал память, но, к немалой досаде, никаких других подробностей извлечь из неё так и не сумел.
Слегка стукнув себя по лбу — стареешь, брат! — он снял телефонную трубку, вызвал к подъезду полицейский автомобиль фирмы «Адлер» и приказал отвезти себя на Васильевский остров — точнее, на юридический факультет Санкт-Петербургского императорского университета.
Когда-то, лет тридцать назад, молодой судебный следователь Макар Александрович Гурский познакомился в поезде с профессором права Анатолием Фёдоровичем Слонимом — они возвращались из Москвы в одном купе. Однако их многол