- Я что, совсем дурак? – фыркнул Лёшка.
- Нет. Но ты ещё ребёнок. А у тех, кто идёт в уральские горы по собственной воле, – в глазах смерть. Такие не спрашивают – они просто берут. И если ты попадёшься под руку...
В тот момент не договорил. Не нужно было. Лёшка понял.
И в ту ночь, за тонкими стенами, сделанными из старых афиш и оцинкованного железа, они ужинали молча – охотник и возможно его будущий наследник, каждый со своими страхами.
Потрескивающий огонь бросал дрожащие отблески на закопчённые стены лачуги, отбрасывая на пол тени, будто шевелящиеся призраки. Воздух внутри пах копчёным мясом, горячим супом и чуть-чуть гарью — привычный уют в этом грязном, запылённом мире. Немного подумав поднялся с корточек и выпрямился, хрустнув суставами – всё-таки день выдался тяжёлым. Как обычно даже не снял верхней одежды: в этой глуши нельзя было позволить себе слабость, даже дома.
- Они хотят дойти до Крепости 333?.. — пробормотал он, нахмурив брови.
Мой голос, обычно спокойный, сейчас прозвучал с едва заметной ноткой тревоги.
- И через уральские горы, да ещё настаивают на этом?
Взгляд метнулся в сторону, будто пытался узреть сквозь деревянные стены тех, кто вынашивал такие наивные и безрассудные планы. Где-то вдалеке, за пределами этой разваливающейся хибары, тянулись покрытые туманом и буреломом горы, настоящие каменные великаны, пожирающие путников без следа.
Сидевший неподалёку, у стены, Лёшка вскинул глаза, в которых сверкнул живой интерес. Он моргнул, будто оценивая, стоит ли говорить дальше, и всё же решился:
- А вдруг они придут за тобой? Ведь все знают, что ты отлично знаешь эти земли, – и, сделав короткую паузу, добавил, – говорят, они музыканты. И певцы. Из Крепости 334. Приглашены выступать в 333-й. Ты только представь… Музыканты, Ярослав!
Он мечтательно посмотрел на огонь, будто уже слышал в своём воображении нежные аккорды и человеческий голос, чистый, как родник в горах. Но на это лишь резко оборвал его грёзы.
- Пусть идут, куда хотят, – буркнул, сжав губы. – Но ты держись от них подальше. В этих людях что-то не так. Не зря у меня кожа пошла мурашками, как только ты их упомянул.
После чего снова сел ближе к огню, словно желая согреться не только телом, но и мыслями.
- Музыканты… – повторил с иронией. – В этом мире?
Реально ведь вынос мозга. Или им там вообще делать нечего. От этих мыслей бросило в лёгкую дрожь – не от холода, а от странного чувства. Какой в этом всём смысл? В мире, где за глоток воды можно умереть, за кусок хлеба – убить… зачем кому-то петь? Какая дикая пропасть меду крепостью и подолом.
Потом вспомнил увиденные вырванные страницы из старых книг, где описывались сцены: сверкающая сцена, толпа людей, смех, аплодисменты, песни – всё это казалось иллюзией, миражом, эхом прошлого, которое не имело права на жизнь в их мире. И теперь выясняется, что всё это по-прежнему существует, только не здесь, не для меня.
Но, как ни странно, что-то внутри вдруг что-то отозвалось – слабое, но упорное. Любопытство.
Сжал ладони, словно пытаясь поймать невидимую мысль. Он не доверял пришлым. Никому не доверял. Но если у кого-то ещё осталась музыка – может, и человечность ещё жива?
Глава 2
Ночь опустилась на пустошь, как тяжёлое ватное одеяло, обволакивая землю холодом и тишиной. Внутри лачуги было сыро, но и тепло одновременно – жар от костра ещё хранился в глиняных стенах. Ярослав уже спал. Лёгкое посапывание доносилось с его стороны, еле различимое на фоне ветра, что выл за окном, словно кто-то потерянный звал на помощь.
За весь долгий день, проведённый в ожидании в этом негостеприимном краю, ему удалось поймать всего одного жирного воробья. Маленькая добыча, относительно, естественно, если бы не нужно было продавать почти всё и самое лучшее, то и егобы хватило, но увы, так что и этому приходилось радоваться. Хотя большую часть времени он пролежал, затаившись в высокой траве, почти не шевелясь, – это только для стороннего наблюдателя казалось отдыхом. Любой выживальщик, кто хоть раз был на грани, знал: держать мышцы в напряжении, сохраняя готовность к рывку или выстрелу, даже лёжа, – та ещё мука. Это выматывало не меньше, чем бег или бой.
Перед тем как сдаться сну, Ярослав снова глухо проговорил, не открывая глаз:
- Если увидишь тех чужаков – обойди стороной. Понял? Люди с нормальной головой не пойдут через уральские горы. Там смерть ходит открыто. Значит, у них или иного выхода нет, или иные цели. А может, и вовсе не люди они, как надо бы понимать.
Лёшка кивнул, словно взрослый:
- Понял, Косой. Обещаю.
И тишина вновь наполнила лачугу. Но на самом деле это молчание было насыщенным. В нём жила странная связь двух людей, которые называли себя просто – напарниками. Хотя каждый понимал: за этим названием пряталось нечто более хрупкое и важное, чем сговор ради выживания.
Их история начиналась, как и многие здесь – со страха, случайности и боли. Несколько лет назад они даже не знали друг о друге. Мальчишка – брошенный и избитый, Ярослав – одинокий и угрюмый. А потом… случилось то, что нельзя забыть. Взял и принял решение – защищать. Потому что Лёшка случайно узнал нечто, чего знать не должен был. И потому, что сам Ярослав страдал от головной боли, порой такой сильной, что по ночам ему требовалась охрана – кто-то, кто поднимет тревогу, если рядом появится враг.
Тогда прямо и сказал ему: "Ты со мной, пока выгодно. Ты сторожишь ночью – то кормлю днём. Мы не друзья. Мы – сделка".
И всё же, с тех пор прошло слишком много вечеров у одного очага, слишком много выстраданных дней. Чёрт возьми, даже привычки стали одинаковыми. И было ли это до сих пор просто взаимовыгодным союзом?.. Нет. Что-то изменилось. Хотя и не говорили об этом вслух.
На улице ветер завыл громче. Лёха, свернувшись в одеяле, бросил взгляд на спящего Ярослава. Его лицо – суровое, обветренное, с лёгкими морщинами у рта – сейчас казалось почти мирным.
- Он спас меня. Пусть и не признаёт этого. Но я это знаю, – подумал Лёха.
Он и сам был умён, сообразителен, особенно снаружи, в городе или на тропе. Но только рядом с Косым становился тише, осторожнее. Почти как младший брат рядом с старшим. Почти.
Ярослав же, хотя и лежал с закрытыми глазами, не спал совсем. Он наблюдал. Прислушивался к себе. К тем переменам, что уже давно свербили где-то в глубине его разума.
Сегодня он задержался на охоте дольше обычного. Ему нужно было проверить – не повторится ли опять это странное состояние, которое он сам называл помутнением. Не придёт ли вновь та пугающая, вязкая тьма, которая застилала разум, делала движения чужими, мысли – путаными?
Но на этот раз – ничего. Ни волн, ни боли, ни чёрного тумана в голове.
Возможно, болезнь ушла. Или притихла. А может… что-то другое теперь заняло её место.
Он не знал.
Но был почти уверен: тот таинственный внутренний дворец, что являлся ему во сне, всегда исчезал именно в те моменты, когда ум его был затуманен. И теперь, когда разум очистился, что-то подсказывало: дворец скоро вернётся. Или откроется по-настоящему.
Косой ворочался во сне. Где-то в глубине сознания, за пеленой тьмы и тревожных ощущений, он пытался разглядеть тот самый дворец – место, что мерцало в его мыслях, как мираж в пустыне. Что-то было там. Что-то важное. И, возможно, опасное.
В это время Лёха, не в силах сомкнуть глаз, поднял с пола костяной нож – самодельное оружие, вырезанное из лопатки дикого оленя, – и устроился у входа в лачугу. Занавеска из старого мешковины покачивалась под редкими порывами ветра. Осенний воздух уже нёс в себе запахи сырой листвы и близкой стужи.
Дождь, шедший без перерыва почти весь вечер, наконец утих. Осталась лишь тишина, наполненная звуками капель, что стекали с крыши и падали на грязный дворик.
Вдруг тишину нарушили шаги – осторожные, пружинистые, но всё равно заметные. Сырой глиняный грунт издавал хлюпающий, предательски скользкий звук под ногами.
Кто-то приблизился к лачуге. Мешковина зашевелилась, и чей-то силуэт поднял край занавески. В тот же миг костяной нож Лёни оказался прижатым к шее незваного гостя – точнее, гостьи. Как выяснилось почти сразу.
- Ты всё такой же дерзкий, Лёшка, – с усмешкой произнесла она, даже не вздрогнув.
На пороге стояла молодая женщина – тонкая фигура, лицо с ярко выраженными чертами, чуть простуженный голос. Её звали Лариса Юдина, хотя большинство в округе звали её просто Савкой или старшей сестрой Ольгой.
Лёха хмуро прищурился.
- Это вы, тётя Оля…. А я уж думал, очередные странники. – Он не убрал нож, но рука чуть дрогнула. – Чего вам?
- Услышала, что Косой вернулся, вот и зашла…, – Она улыбнулась, но как-то вымученно, будто это было не первой причиной её визита. – Он как, в порядке?
- Спит, – коротко ответил Лёха. – Если хотите передать что-то – скажите мне. Я уж как-нибудь запомню.
Юдина на миг замялась. Что-то в её лице дрогнуло – грусть, тревога, может, даже раздражение.
- Он… не ранен? Там, в пустоши?
- Воробей клюнул, – пожал плечами Лёшка, — но вы ведь знаете, он не из тех, кого можно сломать. И, если уж на то пошло, – мальчишка склонил голову набок, прищурившись, – вы на восемь лет старше его. Никак не похоже, что вы просто соседка, переживающая за здоровье.
Лариска вздохнула. С её губ сорвался лёгкий смешок, будто она только что узнала у этого подростка больше, чем хотела бы.
- Дерзкий ты, Лёшка. Я ж считаю тебя своим вторым младшим братом, а ты мне нож к горлу. Вот как теперь с вами, мужиками, а?
Она потянулась к сумке – Лёха мгновенно напрягся, но женщина вытащила лишь скрученную самокрутку и зажигалку. Обычную, но с характерным логотипом угольной шахты – вещь, которую редко встретишь у обычных жителей.
Вид у сигареты был специфический: такие обычно выдавали там же на шахтах и прочих объектах, где условия работы были сродни аду. Говорили, что сигареты эти – с добавками. Что вызывают привыкание сильнее голода. За них многие шли в такие места работать – не за пайку, не за крышу, а за дозу.