Немного погодя он увидел из окна отца:
- Является, бродяга... Гляди, и не торопится!.. - И не спеша пошел встречать.
Орехов налил себе еще около полстакана, отпил немного и опять стал ждать, но ему опять помешали. Тут же Вовка вернулся, веселый, сияющий:
- Папка выпивши и еще с собой принес. Чудит! Пошли к нам в гости.
- Нет, я полежу, - сказал Орехов.
Вовка неохотно вышел.
К этому времени Софья Львовна вспомнила наконец, что все еще не отдала чужое письмо, и постучала в дверь.
- Вы уже дома?.. Так вам тут письмо.
Не вставая с кровати, Орехов попросил подсунуть письмо под дверь и услышал шелест бумаги на полу. Голубоватый квадрат скользнул и остался лежать, и он даже не подумал идти его подбирать, не могло быть ему никаких интересных писем, только приподнялся на локте, отхлебнул из стакана, откинулся на мятую блинчатую подушку и опять стал ждать.
Дверь распахнулась, и, дружно держась за руки, шумно ввалились Вовка с Дрожжиным.
- Чего же это ты? От нашей компании отбиваться, бирюк! А?.. дружелюбно погрозился Дрожжин.
- Я полежу, - сказал Орехов, слегка помахав кистью руки вместо приветствия. У него уже начинало отходить на сердце, и теперь хорошо было бы подумать в одиночестве. - Полежать хочется.
- Ну, мы твои гости! - покладисто согласился Дрожжин. - Вовка, марш за припасами, все сюда! Живо!
Вовка стрелой выскочил за дверь.
- Все-таки при мальчишке хлебать эти прохладительные напитки... - вяло поморщился Орехов.
- Ой, грех... - смеясь, замотал головой Дрожжин. - Вот перееду в коттедж-особняк, начну напитки принимать исключительно в своем скромном холле, а Вовку, чтоб не портился, каждый раз буду запирать в сортире...
Вернулся Вовка, прижимая обеими руками к груди и сверху придерживая подбородком кулек с пряниками и коробку с печеньем. От старания не разронять и от удовольствия язык у него был высунут, он гордился тем, что отец, когда возвращался выпивши с получки, притаскивал ему груду пряников, печенья. Вовка только и жил в полное свое удовольствие, когда отец был выпивши, ждет не дождется каждый раз такого дня, ладно еще, что ждать-то не долго приходилось, и тогда уж у них начиналась дружба, пряники и веселье до самой ночи.
Письмо, которое Вовка при входе задел ногой, с легким шуршанием скользнуло на середину комнаты.
- Письма у тебя по полу валяются, - сказал Дрожжин и вдумчиво стал разливать в стаканы, аккуратно поровну.
Вовка выложил на стол припасы, раздал каждому по прянику, а себе, как непьющему, вытащил сразу два.
- Нераспечатанное! - сказал Дрожжин, закусывая пряником и издали разглядывая письмо. - Давай я прочитаю, если тебе тяжело. Вовка, подай!
Вовка поднял письмо с полу, и отец протянул к нему руку.
- Не твое, не лапай! - сказал Вовка отцу и отдал письмо Орехову.
- Ладно, успеется! - равнодушно, не глядя даже на конверт, Орехов отложил письмо на стол.
- А может, что интересное? Срочное какое-нибудь? - Дрожжин сам усмехнулся такому предположению. - Может, тебя восстанавливают на прежней ответственной должности, а?.. Вот это бы да!
- Поди ты... Неужели ты воображаешь, что я мечтаю?
- В случае чего, ты тогда меня с Вовкой к себе в секретарши возьми.
- Будет трепаться-то! - с удовольствием слушая, снисходительно усмехнулся Вовка. - Завелся!
- Я у двери сяду и пойду от посетителей отлаиваться: "Вы куда претесь, гражданка? Товарищ Орехов совершенно занятый для разговоров с вами!.. Товарищ Орехов проводит важное совещание!" - а ты в это время сиди за дверью, бутерброды с разной начинкой кушай, кофием запивай...
- Не был я таким. Это в "Крокодиле" рисуют, отвяжись ты от меня.
- Ага, мне тоже не верится, - вдумчиво разглядывая стакан в своей руке, Дрожжин вздохнул. - Не верится, что ты каким-то там... этим... работником был.
- Мне тоже не верится.
- А не снится? Во сне?
- Нет... Так, кое-какая сволочь снится.
- Это сон в руку... Возьми нашего черта. Это начальник? Он же ни в зуб ногой! Техники не нюхал, а только может свободно всякие слова употреблять из техники... и то другой раз невпопад!
Орехов молчал и думал прежнее. Снова видел двор, куда он вышел после того заседания, дождик и черные лужи под ногами, темный вечер, и машины одна за другой зажигают фары, урчат остывшими за время ожидания моторами и одна за другой разъезжаются, двор пустеет. И он остается один.
Дрожжин повертел письмо перед собой и сказал:
- Нет, тут тебе повышения не предвидится. Ну почитай! Личное.
Орехов нехотя принял конверт, который тыкал ему в руки Дрожжин, осмотрел его с обеих сторон, нахмурился, медленно надорвал с угла и вытащил листок, исписанный крупными круглыми буквами. Посмотрел вблизи, потом, отодвинув листок подальше, опять пригляделся и криво усмехнулся. Хмыкнул и слегка помахал бумажкой в воздухе.
- Скажите пожалуйста!.. Письма мне стала писать!.. Вот до чего!..
Потом он быстро пробежал глазами письмо, нахмурился, сразу же перечел его еще раз - оно было совсем коротенькое, - быстро сел на койке с письмом в руке, точно собираясь вскочить и бежать, но остался сидеть неподвижно.
Дрожжин, внимательно к нему приглядываясь, сочувственно сказал:
- Это от бабы!
- Нужны мне твои бабы.
- От бабы! Зачем отрекаешься, когда я вижу.
- Какая там баба... От жены.
- Ух ты!.. У тебя, оказывается, и жена есть? Вот это да!.. Как же это понимать?.. Вроде как у меня?.. Ты что? Алименты платишь?
- Ну, плачу, отвяжись.
- Все ясно. Ай-ай-ай!.. Знаешь, тогда давай мне, я прочитаю и дам тебе совет... Не даешь? Не надо, не давай. Я тебе так все скажу, что там написано. - Он задумался, сильно морща лоб, так что даже уши зашевелились, и разом просиял: - А вот что: "Пришли мне, котик, еще деньжоночек!" Ну, скажи, не угадал?
Орехов пожевал губами, поморщился, сплевывая приставшую табачную крошку.
- Насчет котика не угадал.
- Не надо котика! - покладисто согласился Дрожжин. - А про деньги? Точно! И все они одна в одну, одна в одну!.. "А не пришлешь, буду жаловаться в партийную организацию!" Так?
- Пальцем в небо.
- Ага, нет? Тогда, значит, скорей всего, она пишет, что по тебе соскучилась! Опять нет? Тогда: "Ах, скучаю, тоскую, помираю, пришли мне срочно всю зарплату без вычетов". Ну, признавайся! Я же не для смеха, я тебя утешить, я помочь тебе хочу. От души, как человеку. А?
- Да, денег просит.
- Как в одной форме их всех штамповали! Все выманит из человека, выжмет досуха, и тогда ей тебя не надо, хоть кидайся из окна головой в помойку!
- Я ей и так не нужен.
- А это она лучше твоего знает, а все равно выманивает! Алименты взыскивает? Закон! Но на этом точка! И дальше не поддавайся! Один раз поддашься, они и пойдут, и пойдут!.. И над тобой же потешаться будут.
- "Они"-то кто?
- Она со своим хахалем!
- Это еще откуда?
- Нет, ты меня убиваешь! С какой полки ты свалился? Ты сколько лет ее не видел, свою бабу, и воображаешь, она там сидит у окошка, кулаком подперевшись, тебя дожидается? Охти!
- Ничего я не воображаю. Мне дела нет, а ты чего надрываешься?
- Как не надрываться! - Дрожжин отчаянно всплеснул руками. - Я сочувствую! Она у тебя что? Горбатая? Кривая?
- Я уж и позабыл. Не помню, какая она.
- Была бы горбатая, ты бы не позабыл. Нет, она молодая, и ты ее такие предательские строчки читаешь, и душа в тебе киснет! Ты размякнуть готов! Ты на меня посмотри: перед тобой человек, пострадавший от слабости! Сгубил жизнь свою, и семейную, и личную, и теперь не могу на тебя спокойно глядеть, как ты спотыкаешься над той самой ямой! В какую я нырнул по самые уши, и вот сидим с Вовкой!..
- Ладно, меня ты не впутывай! - равнодушно пробурчал Вовка с набитым ртом.
- Помалкивай, дурачок, - грустно сказал Дрожжин. - Ты ничего этого не слушай. Или забывай тут же.
- Ладно, забыл уж. Ты чего повеселей заводя.
- Да, да, самое веселенькое! Скажи мне, Орехов, почему это такое Пушкин свою жену знал: "Мой ангел!" А у нас нет другого, как "Моя баба!". И кто тут прав?
- Ты свою и бабой-то небось не называл.
- Верно, Орехов! Это ты верно сказал... Я, скорей всего, именно ангелом ее считал. Конечно, про себя.
- Что ж про себя только?
- Что?.. А неловко ж. Стыдно даже вслух... Но про себя я так чувствовал, как Пушкин. А что хорошего? На практике что получилось? Нехорошая, стерва... Вовка, ты не обращай внимания, это мы так... Пошучиваем к слову.
Вовка давно уже начал позевывать и теперь угадал безошибочно, про что пойдет разговор, знакомый и скучный: про то, как это получилось, что они остались вдвоем, как отец уважал его мать и узнал, что она ему изменяет, и какими гордыми словами он, не теряя достоинства, ее заклеймил и после этого покинул без сожаления. Знал также, что потом отец сдаст и ослабнет, может, и слезу пустит, признаваясь, как эта "гадина" покинула его с Вовкой сама, сколько ее ни просили и ни стыдили в тот день, когда она уходила, подобрав все свои вещички, и кастрюльки, и занавески, уходила, злая и насмешливая, только и хлопоча, как бы чего не забыть из мелочей, уходила, как победительница, а гордые и презрительные, благородные и клеймящие слова у отца тогда еще не были даже придуманы...
Разговор этот Вовку уже не волновал, только нагонял скуку, поэтому он со стуком выложил на прощание каждому еще по прянику, сгреб свои пакеты и, зевая, поплелся к себе спать.
После ухода Вовки они допили все, что оставалось, и еще долго сидели и разговаривали, полные сочувствия и дружелюбия, почти не слушая друг друга, каждый о своем.
Дрожжин грозил в воздухе пальцем и восклицал:
- Ты-то хоть им не поддавайся! Это все одни происки!.. Если ты пересилить не можешь, тогда вот что: махни туда сам. И нагрянь! А? Без предупреждения, без всякого... И вся картина перед тобой откроется! Вся ихняя подлость! Ну, нагрянь!