Дяденька умолк. Мама крепко спала, я это чувствовал, слышал, как она дышит рядом. История закончилась – вернее, я так думал, – и мне вдруг стало казаться, что мрак вокруг меня сгущается. Лучше бы дяденька продолжил говорить, а то эта темнота так и лезет со всех сторон.
– Это всё? – на всякий случай уточнил я.
Внезапно вспыхнул огонёк. Он осветил купе и лицо нашего попутчика от подбородка. Дяденька грустно улыбался.
– Хотел бы я, чтобы это было всё, сынок, – вздохнул он. – Но боюсь, до конца ещё далеко. Очень далеко. И у нас только три спички.
Часть третьяВзгляд, который может убить
1
– Пускай твоя мама поспит, я так думаю, – прошептал дяденька, наклонившись ко мне. – Не будем её будить, да?
– Я не сплю, – подала голос мама, открывая глаза. – Я всё слышала, до последнего слова. Пока что очень даже славная история получается. Но вы не рассказали, что сталось с вашим Билли после войны.
Спичка уже догорала. Дяденька встряхнул её, и купе снова погрузилось во тьму.
– Я как раз к этому подошёл, – пояснил наш попутчик. – Просто хотел убедиться, что вы оба не спите, чтобы самому с собой не беседовать.
– Мам, а нам долго ещё стоять в туннеле? – спросил я. Мне вдруг снова сделалось не по себе. Спичка погасла, и темень вокруг стала такой плотной, такой беспросветной. А ведь у нас только три спички! – Долго ещё?
– Пока снаружи не будет безопасно, – ответила мама. – Самолёт нас тут не достанет, да, Барни? Мы здесь как в домике. – Мама погладила меня по руке и легонько сжала. – Правда же, мистер?
– Даже лучше, чем в домике, – подтвердил дяденька. – Не во всяком домике нынче укроешься. Уж точно не в Ковентри, вы ж понимаете.
– Что верно, то верно, – откликнулась мама. – А знаете, папа Барни тоже был на прошлой войне. Только не в окопах, как вы и ваш Билли, а в Палестине[16]. Он там за лошадьми ходил. В лошадях он знает толк. Никто не мог так поладить с Большим Чёрным Джеком. С лошадьми папа управляться мастер, да, Барни? Он ведь и вырос с лошадьми, помогал дедушке уголь развозить. Креста Виктории у него нет, конечно, но кое-какие медали имеются. Жаль, пропали они во время бомбёжки вместе со всем имуществом. Осталось у нас только то, что на нас было, да немножко разных разностей в чемодане у вас над головой. И на том спасибо, что сами живы, а ведь про многих в Ковентри этого не скажешь.
– Это да, – согласился дяденька. – Вряд ли известно, сколько погибло. Верно, не одна тысяча.
– Об этом мне и думать тяжко, – отмахнулась мама. – Давайте о чём-нибудь другом потолкуем, ладно? Ни к чему мальчика расстраивать. Так что, вы говорите, случилось с Билли, когда он вернулся с фронта? Где он сейчас? Снова отправился на войну, как папа Барни? Я его отпускать ох как не хотела. Ему ведь уже за сорок. Я ему говорю, что возраст у него не тот, но он разве станет слушать? – Мамин голос задрожал.
Я услышал, как она открыла сумочку и достала носовой платок. Дяденька, наверное, тоже это услышал и решил продолжить свою историю.
– Конечно, Билли хотел на войну, как не хотеть? – заговорил он. – Но его не пустили из-за раненой ноги. Эти старые раны никогда не излечиваются. Ему сказали, что он и по возрасту не годится. Он несколько раз пытался, всё тыкал им в нос свои медали: и Крест Виктории, и Воинскую медаль, и медаль «За доблестное поведение», и остальные. Но всё попусту. Дали ему от ворот поворот. И скажу я вам, из-за этого Билли переживал больше всего. Ни о чём в жизни он так не горевал. Поверьте мне на слово, причина для переживаний у него имелась, да ещё какая. Из всех англичан ему первому надо бы попасть на эту войну. Билли считал, что война эта случилась целиком по его вине.
– Как это так? – удивилась мама. – Как такое может быть? Все знают, что пакостник Адольф во всём виноват.
Дяденька ответил не сразу.
– Тут не поспоришь, – наконец произнёс он. – В том-то и беда. Я лучше расскажу вам всё по порядку. Вы тогда и поймёте, как мы очутились в этом туннеле, и почему случилась война, и при чём здесь наш Билли.
Он замолчал надолго, словно обдумывая, что сейчас нам скажет, а потом продолжил:
– Так вот, когда война закончилась, выяснилось, что Билли – рядовой с самым большим количеством наград в британской армии. Великий герой: сделал то и сделал это. Шум вокруг его персоны подняли нешуточный, но Билли слава скорее тяготила, чем радовала. «Храбрейшим из храбрых» называли его газеты, но он-то знал, что никакой он не храбрейший: все храбрейшие полегли на фронте и медали им ни к чему. Он вносил гроб неизвестного солдата в Вестминстерское аббатство[17]. Там был сам король и публики не одна тысяча. А Билли надел все свои награды, и армия им гордилась, его полк им гордился, и его товарищи, конечно, тоже. Только сам Билли ничуть не гордился. Он никак не мог забыть войну, всех этих погибших, всю эту смерть. Ему то и дело что-то о войне напоминало. Стоит на углу солдат слепой или матрос безногий, милостыню просит, идёт по улице женщина вся в чёрном – и Билли сразу вспоминает то, что не хотел бы вспоминать.
Он ещё послужил несколько лет в армии; армия ведь стала ему как семья, вот он и прикипел к ней. Но в конце концов Билли всё же решил, что пора ему оставить службу. Иначе век ему не отбиться от газет и журналистов. А Билли хотел покоя. В армии, конечно, его уговаривали не уходить, но с него уже было довольно. Так что он сдал форму и ушёл в отставку. Только взял на память то, что припрятал с военных времён в жестянке из-под печенья: снимки ребят, медали, счастливый чёрный камешек, пистолет немецкого офицера, который сдался при Маркуэне, и стреляную гильзу. Со всем этим он решил не расставаться. В свою жестянку он нечасто заглядывал. Он мечтал забыть обо всём и жить обычной жизнью. И в то же время он не хотел забывать. У него ведь и альбомы сохранились, а в них полным-полно воспоминаний.
Билли вернулся в нашу гостиницу. Работу тогда найти было нелегко, так что годилась любая, даже наша прежняя. Но гостиницу закрыли. Ему сказали, что в Ковентри есть рабочие места, на автомобильном заводе. Он туда поехал и сумел устроиться. Билли попробовал уйти с головой в работу. Но война накрепко засела у него в памяти: и вид, и звуки, и запахи, и горе. С нами, кто побывал на той войне, со всеми так: ничего-то ты не забываешь. Потому что не можешь. И хочешь, а не выходит. Билли лежал ночами без сна, а перед глазами у него стояло лицо маленькой девочки. Он даже стал вслух звать её по имени: «Кристина, Кристина». Он её часто рисовал и всё думал: что же с ней дальше было, выжила ли она, нашла ли кого-то, кто о ней позаботился. Он себе запрещал рисовать войну. Бродил по улицам Ковентри и рисовал взрослых и детишек на улицах, кошек, собор, голубей.
Голубей он любил особенно. Но иной раз сидит он возле собора, кругом голуби, а он вместо них рисует в альбоме танк, или пушку, или полевой госпиталь – пойди пойми, как так получилось. И опять принимается за портреты маленькой Кристины. Совсем не может удержаться.
На автомобильном заводе, ясное дело, мигом прознали, что Билли Байрон – герой войны и знаменитость. Кто-то видел его фото в газете. И сперва это поставило его особняком. Заводские почти что все воевали, как и Билли, и тоже мечтали забыть войну. Мало-помалу они поняли, что, да, у парня с их завода есть Крест Виктории и что парень этот хочет работать и жить спокойной жизнью. И они перестали донимать его насчёт медалей и всего прочего. А Билли только того и надо было. Просто чтобы его не донимали.
Шли годы, и Билли всё чаще и чаще вспоминал Кристину. И на заводе о ней думал, и дома, у себя в комнате. Уцелела ли она? Что с ней потом сталось? Ему непременно надо было выяснить. На бывшее поле боя, во Францию или в Бельгию, ему возвращаться не очень-то хотелось. Глаза бы его тех мест не видели. Но он понимал, что если уж искать девочку, то начинать надо оттуда.
И как-то раз летом двадцать четвёртого года он взял отпуск и поехал в Ипр, в Бельгию, искать тот полевой госпиталь возле деревни Поперинж, где несколько лет назад он оставил Кристину.
2
Билли бродил по мощённым брусчаткой улицам, сидел в кафе, искал Кристину, где только мог. Конечно, её там не было, и полевого госпиталя тоже. Билли не очень-то и запомнил, где тот располагался. Городок полностью перестроили. Всё стало по-другому, сохранились только центральная площадь да кафе. Билли показывал всем встречным портреты Кристины. Он исходил все окрестные деревни, расспрашивал местных, не знает ли кто девочку-сироту по имени Кристина. И по дороге ему постоянно попадались кладбища – много-много рядов могил, тысячи и тысячи крестов. Он нашёл могилу Гарольда Мёртона и постоял рядом под дождём, пытаясь припомнить лицо Гарольда. Он не смог. Он помнил только, как тот погиб. Куда ни глянь, повсюду были окопы и воронки, многие дома так и лежали в развалинах. Но и строили кругом много, а на месте окопов, грязи и колючей проволоки теперь частенько зеленели поля и луга. Там щипали травку коровы и овцы. И от этого у Билли на душе делалось радостнее, в нём рождалась надежда.
Но никто не слышал о Кристине, никто не узнавал её по портретам. Билли расстраивался, конечно, хотя не удивлялся. Всё-таки то были не фотографии, а рисунки, да и на тех – маленькая девочка. А нынче Кристина, должно быть, уже не маленькая.
В последний день Билли сидел в открытом кафе на главной площади Ипра и потягивал пиво. Пиво такое он помнил ещё с военных времён. Яичница с жареной картошкой и пиво – вот был его любимый солдатский обед. Единственное хорошее, что он видел на войне. У ног Билли уселась кошка. Сидела и смотрела на Билли снизу вверх. Он вытащил альбом и стал её рисовать. И вдруг чувствует: кто-то заглядывает ему через плечо. Оказалось, официантка. Она и спрашивает его на ломаном английском: «Вы художник?» А Билли ей: «Да, в общем-то, нет». Тут поднимается ветер, ворошит страницы альбома и раскрывает прямо на портрете Кристины. Билли как раз утром его нарисовал: Кристина на носилках, какой он её видел в последний раз. А внизу подписано имя.