Ну, а разве в «Колокольчике» лишь «трагизм человеческой жизни вообще и ее безысходность»? Нет. Писатель ярко — здесь уже явно чувствуется кисть художника слова — рисует картину жизни рабочих небольшой фабрики. Это не жизнь, а тяжелое, беспросветное существование рабов, из которых беспощадно выжимают последние соки, существование, регламентированное колокольчиком. Колокольчик будит уставших, не успевших отдохнуть людей; по зову колокольчика они бредут на работу; колокольчик оповещает их, выбившихся из сил, что можно наскоро проглотить кусок черствого хлеба с водянистой похлебкой. Так у животных вырабатывают определенный рефлекс. Именно до положения животных низведены рабочие фабрики. Колокольчик стал им ненавистен. Людям начинало казаться, что так было с сотворения мира и так будет до скончания его. Отупевшие, они шли по жизни, точно по заколдованному кругу, неся на своем горбу непосильную ношу. И впереди — никакого просвета, никакой надежды. И вдруг — колокольчик умолк. Это было необычно и странно: нарушен заведенный хозяином порядок. Жизнь, оказывается, может идти и по-другому. Колокольчик исчез. Но не по желанию хозяина. Колокольчик уничтожен рабочим парнем Васькой Калякиным. Васька снял его ночью, рискуя многим, и утопил в омуте. Без колокольчика рабочие не вышли на работу. Всей гурьбой направились они за город, где и возникла стихийная маевка. Безропотные рабы вдруг почувствовали, что они могут быть людьми. Не беда, что пока все осталось по-старому, что на фабричном дворе водружен новый колокольчик. Первая маевка многое изменила в жизни фабрики: рабочие начали осознавать собственную силу, начали понимать: не от колокольчика их трагедия, а от того, кто повесил его, по чьей воле звонит он ненавистным лающим звоном, который стегает их, точно плетью, и, стало быть, топить надо не колокольчик, а его хозяина.
Быть может, на других крупных промышленных предприятиях все было несколько по-иному, более организованно. Ну что ж, и здесь после первого стихийного бунта появится представитель РСДРП и поможет рабочим направить борьбу в нужное русло. Молодой писатель не показал в рабочем движении организующего элемента; он еще не видел его и не подозревал о нем, но писатель-реалист для своего произведения взял сюжет в современной действительности и придал ему яркую социальную окраску. Это было необычное явление для русской литературы, когда главным героем художественного произведения становится рабочий класс — его будничная жизнь, в которой на первый взгляд не было ничего «интересного», его нужда и его борьба. Нельзя при этом забывать о времени написания произведения: последний год XIX века — заря рабочего революционного движения в России.
Факт этот служит одним из убедительных свидетельств того, что Сергеева-Ценского с самого начала творчества занимала судьба современника, человека труда.
Ведь и «Конспект истории» — острый социальный очерк о жизни обездоленного русского и украинского крестьянства. Общий мотив тот же, что и в «Колокольчике».
Через год мы видим Сергея Николаевича в центре России, в Рязанской губернии, учителем городского училища в Спасске.
Русские картины… Тихие лесные речки, деревянные избы с соломенными крышами, жалобный крик чибиса над туманными болотами, неурожаи, пожары и болезни — глушь, невежество, нищета. Он расхаживал по классу тяжелыми шагами, невесело поглядывал на учеников и думал об их судьбе: что ждет их впереди — какая доля? Неужто им уготована участь отцов? Но тогда что такое жизнь? Движение? Да какое ж тут движение, когда все кругом похоже на застывшее грязное болото?!
Учитель с указкой в руках ходит по классу. Иногда он останавливается у окна, смотрит на улицу, где моросит бесконечный осенний дождь, потом вдруг подходит к карте и начинает рассказывать о жарких странах, где небо всегда голубое, а море — теплое, безбрежное. Он видел голубое южное небо на Украине. Но никогда не видел моря; в этом неловко признаться детям. И не хочется смотреть в окно, где нет никакого неба, где все утонуло в сером знобком полумраке.
Указка неожиданно взметнулась вверх и застыла у белесо-голубой черты.
— Здесь тундра, — говорит учитель, — безжизненная вечная мерзлота, холод…
Он прислушивается к монотонному шуму дождя, и кажется ему, что не только там, за Полярным кругом, распростерла свои ледяные крылья глухая и безмолвная тундра, а по всей России.
Мысль, внезапно возникшая на уроке географии, оказалась живучей: она пошла следом за учителем в его неуютное холостяцкое жилище, вызвала в памяти другие, далекие и близкие воспоминания, одни из которых, как искры, вспыхивали и гасли, другие требовали размышлений и ответов. От них никуда невозможно было уйти.
В Спасске Сергей Николаевич написал рассказ, который обратил на себя внимание читающей публики. Имя автора запомнилось. Рассказ назывался «Тундра». Первые же строки привлекали тонкой, сдержанной иронией и лаконизмом.
«Я жил тогда очень близко к богу, на пятом этаже длинного серого дома». (Здесь и в дальнейшем курсив везде мой, кроме случаев, специально оговоренных. — И. Ш.)
«Комнатка у меня была узенькая, в одно окно и с неоценимым удобством: для того, чтобы отворить дверь, не нужно было вставать с постели, на которой я привык лежать, — можно было просто толкнуть в нее ногой, и она отворялась в темный узкий коридор, переполненный противным хроническим запахом дешевых квартир».
Перед читателем сразу встает живая картина, написанная наблюдательным и несомненно талантливым художником. Сергей Николаевич как-то признавался, что все лучшие его картины «списаны с натуры», то есть подсмотрены в жизни. 28 февраля 1914 года он писал литературному критику А. Г. Горнфельду: «…Я вообще все проверяю по натуре и если я сам лично (курсив Ценского. — И. Ш.) чего-нибудь не видел, не слышал, то я и не напишу».
В центре рассказа — одинокая, тихая женщина-труженица с трагической судьбой. Притом трагизм ее судьбы не какая-либо случайность, а вполне закономерное, обусловленное социальной средой явление.
Теми же скупыми, лаконичными штрихами, но очень свободно рисует автор образ своей героини: «Я понимал, что у нее, в этом большом городе, а может быть, и во всем мире, нет близкой души, и мне было ее жаль и хотелось развлечь ее, рассмешить чем-нибудь, сыграть с нею в дурачки, побренчать ей польку на гитаре».
«Иногда мне видно было ее спину, узкую, согнутую рабочую спину; иногда она сидела ко мне лицом, и тогда я наблюдал ее сосредоточенное выражение, немного отупелое, немного пришибленное, но приятное».
И снова в каждой строке виден художник, мастер портрета. Рисунок получается уверенный, объемный, скульптурный рисунок.
Рассказ «Тундра» пронизан жалостью к простому человеку, который должен быть счастлив. А счастья нет. О каком счастье может идти речь, когда кругом не жизнь, а холодная тундра, олицетворяющая русскую действительность на рубеже двух столетий? Тундра принимает в рассказе значение символа, хотя писатель, должно быть, по цензурным соображениям «вводит» в повествование «натуральную» тундру. Впрочем, это лишь усиливает общую картину:
«Я читал и писал о тундре, и тундра выросла в моей душе до колоссальных размеров и затопила все.
Я отчетливо представлял себе мерзлую, обросшую мохом пустыню — болото, жалкие кривые кусты, а на них беспомощно трепещущиеся листья.
Вверху висит серое небо и давит на землю — от этого земля плоская и слезливая.
А зимой это огромный склеп, обитый белым глазетом, освещенный лампадами северного сияния, молчаливый, жуткий, пустой».
Эта картина той тундры, что за Полярным кругом. Рядом с ней автор рисует тундру, которая везде, по всей России, независимо от широт. Вот он, город-тундра: «О природе напоминало только небо, но и оно было какое-то прихотливое, точно придуманное по заказу людьми, бесцветное, пропитанное, как губка, дождем».
В этой «тундре» жила женщина. Она не мечтала иметь миллион и чин действительного статского. Мечты у ней были куда скромнее и чище — мечты о тихом счастье, о друге, о любви. И вот, как говорится, в один прекрасный день у нее появился «гость» — точно луч надежды сверкнул впереди. «У нее был смущенный и влюбленный вид, а он был здоровый, красный, уверенный в себе малый в сером пиджаке и полосатом длинном галстуке».
Конечно, мимолетная случайная связь с женатым приказчиком не была даже подобием того счастья, о котором она мечтала; Не приносили радостей ей эти встречи, «…она стала не веселее, не счастливее, а беспокойнее». Но даже это призрачное счастье стоило ей жизни: ее зверски убила жена приказчика.
Так трагически обрывается судьба тех униженных и оскорбленных, которые не хотят безропотно нести свою ношу, не желают покориться доле своей. Автор негодует, ему чужда холодная созерцательность рассказчика, который лишь излагает факты, не пытаясь делать выводов из них или хотя бы высказать свое отношение к ним. Ценский слишком неравнодушен к жизни, к судьбе человеческой. Устами своего лирического героя он кричит во весь голос:
«Мне стало страшно и больно… во мне тоже, как колючий бурьян, торчал острый вопрос: за что ее убили?.. Она жила тихая, одинокая, жалкая, отрезанная от жизни, потом этот приказчик, принесший ей каплю счастья и море страха, и все это только три недели, потом за это смерть, смерть от той, которая имела право на счастье по закону».
Жена приказчика тоже не имела самого счастья, но она имела право на него. А у этой даже такого права не было. Что ж это за жизнь? Почему такое творится на земле? — с болью сердца спрашивает писатель и отвечает сам себе: тундра!
Но он не хочет мириться с «тундрой». «И припомнил я, что где-то там, далеко на юге, есть чистое высокое небо, горячее солнце, весна! Подумал я, что там можно жить и не видеть обуха над головой, и обрадовался на секунду, как мальчик: выход есть, далеко где-то, но есть».
Это были грезы о счастье. Ни писатель, ни его герой не могли назвать эту страну. Но очень хотелось, чтобы такая страна существовала.